Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 2. Юлий Цезарь Страница 15

Каковы бы ни были отдаленные результаты этой политики, в данный момент дела в Галлии и в метрополии шли хорошо. Крассу и Помпею удалось добиться отсрочки выборов до 55 года и заставить назначить интеррексом преданное им лицо. Однако Луций Домиций Агенобарб, поддерживаемый Катоном, не отказался от выдвижения своей кандидатуры. На заре в день выборов он вышел из дома в сопровождении рабов и клиентов, чтобы обойти Рим, собирая в свою пользу голоса. Но внезапно на повороте одной улицы на него напала вооруженная банда. Раб, шедший перед ним с факелом, был убит; много других из его свиты было ранено. Испуганный Домиций укрылся в тайном убежище.[150]Цезарь отрядил на выборы массу солдат под видом эскорта Публия Красса; и Красc и Помпей были избраны без затруднения.

Их первой заботой было приведение в исполнение принятых в Луке условий. Народный трибун Гай Требоний,[151]сын богатого дельца, незадолго до того присоединившийся к партии Цезаря, несмотря на вызванные консерваторами волнения, добился закона, назначавшего в ранге провинции одному из консулов этого года Сирию, другому — обе Испании, причем на пять лет и с правом объявлять войну. После утверждения этого закона консулы предложили дать Цезарю на другие пять лет управление тремя Галлиями, и предложение было принято без скандала и смятения, хотя Цицерон в дружеской беседе пытался отговорить Помпея от его поддержки.[152]После короткого отдыха в деревне Помпей и Красc, вернувшиеся в апреле в Рим,[153]предложили разные меры для обуздания социальных беспорядков. Красc предложил закон против подкупов, Помпей — более строгий закон об убийствах и судебную реформу, улучшавшую выбор судей. Он хотел также предложить закон против роскоши, что показывает уже изменение его настроения в сторону, противоположную честолюбивой империалистической политике Цезаря. Но Гортензий убедил его не предлагать этот закон, произнеся в большой речи похвалу роскоши, являющейся якобы естественным украшением могущества.[154]

Реформы, впрочем, ни к чему не привели. Беспорядки возрастали с каждым днем. В Путеолах среди посещавших порт многочисленных египетских купцов в начале весны распространился удивительный слух: говорили, что Птолемей вернулся в Александрию с помощью римской армии.[155]Как это могло быть, если сенат не принимал никакого решения? Известие, однако, было правдой. Птолемей, устав платить и ничего не добившись в Риме, приехал в Эфес. Туда после лукского свидания прибыл к нему Рабирий, и они с письмами от Помпея отправились к Габинию в Сирию. Последний, повинуясь приказаниям Помпея, получив за это богатое вознаграждение, согласился вести в Египет Птолемея без утверждения сената, а Рабирий был назначен египетским министром финансов для соблюдения интересов италийских кредиторов царя.[156]Таким образом, в конце 56 года Габиний вторгся в Египет и восстановил Птолемея на троне с помощью армии, в которой служил также Марк Антоний.[157]Легко представить, каковы были протесты консерваторов.

Впечатление от этого скандала было еще живо, когда узнали еще более важную новость: Красc намерен был завоевать Парфию. В этом невозможно было сомневаться, ибо он открыто готовился к этой экспедиции: набирал солдат, назначал офицеров, приводил в порядок свои дела и составлял подробную опись своего имущества. Он мог констатировать, что вместо 300 талантов, оставленных ему отцом, он владел теперь 7000 талантов, которые приблизительно соответствовали тридцати одному миллиону франков.[158]Однако он не был удовлетворен: мания величия, которой страдали тогда все, гордость, безрассудство, ненасытное честолюбие сделали из этого старика, бывшего до тех пор, несмотря на свои недостатки, серьезным человеком, хвастуна, бросавшегося в самые безумные предприятия. Он хотел превзойти Лукулла, угасшего в прошлом году в старческом слабоумии. Он намеревался дойти до Инда по дороге, по которой проходил Александр, и завоевать весь мир.[159]Волнение, вызванное этим известием, этими намерениями, этими приготовлениями, было огромно, и постепенно общество стало с энтузиазмом относиться к этому проекту. Много молодых людей предлагали себя в качестве офицеров; в их числе был Гай Кассий Лонгин, женившийся на дочери Сервилии и сделавшийся таким образом свояком Брута. Одна только маленькая консервативная партия предсказывала, что война кончится поражением, ибо страна была далека и неизвестна, а враг опасен. Говорили даже, что война несправедлива, так как парфяне не дали никакого повода для ее объявления. Но уже давно подобные аргументы не имели в Риме никакого значения. В действительности ни та, ни другая партия не давала себе отчета в трудностях предприятия.

Цезарь отдыхал еще меньше, чем Красc и Помпей. Весной 55 года он перешел из цизальпинской Галлии в трансальпийскую, решившись в этом году совершить короткий набег на Британию и посмотреть, нельзя ли приобрести новой славы в этой стране. Но от этого замысла его отвлекло вторжение германских племен узипетов и тенктеров, которых, может быть, побудили перейти Рейн вожди народной партии для борьбы с римлянами. Цезарь, обеспокоенный их численностью, пошел на вероломную хитрость: он неожиданно напал на них во время переговоров с ними о мире.[160]Нанеся им таким образом поражение, он решил провести экспедицию по ту сторону Рейна, чтобы устрашить германские народности и воспрепятствовать их переходу через реку. Он поднялся по долине Рейна до того места, где теперь находится Бонн; здесь за десять дней навел мост и совершил быстрый набег на территорию свевов и сугамбров. По окончании этих операций у него были развязаны руки для нападения на Британию, но в позднее время года он смог сделать только кратковременную высадку с двумя легионами, откладывая более обширное предприятие до следующего года.

Хотя все эти завоевания не имели большого значения, однако известия о них вызвали в Риме большой энтузиазм. Говорили, что Цезарь победил 300 000 германцев. Особенно чудесной казалась высадка в Британии. Если сам Цезарь мало знал Британию, то в Риме решительно никто ничего не знал о ней; однако все утверждали, что на этом отдаленном острове находятся несметные богатства и что там можно составить колоссальные состояния.[161]Рим не раздумывал более: римское общество уже перестало рассуждать здраво, и его стремление к удовольствиям, сенсациям и празднествам открывало дорогу невероятному легковерию. В конце лета были наконец сняты леса вокруг театра Помпея, и Рим был ослеплен этой огромной массой сверкающего мрамора[162]и величественным квадратным портиком, построенным позади сцены и украшенным картинами Полигнота и статуями, изображавшими побежденные Помпеем нации; под этим портиком народ мог укрываться в дождливые дни. Там, согласно традиции, находилась та статуя работы Аполлония, сына Нестора, чудный обломок которой дошел до нас под названием Бельведерского торса.[163]В одной части портика колоннада, обнесенная стенами, образовывала великолепную залу, курию Помпея, где мог собираться весь сенат.[164]При открытии этого первого монумента, действительно достойного Рима и его величия, были даны великолепные празднества. Между другими чудесами была охота на диких зверей, во время которой раненые слоны, начав испускать жалобные крики, до слез тронули ту самую публику, которая вступала в резню в схватках на форуме и испытывала удовольствие при виде проливаемой крови гладиаторов.[165]

Естественно, что эти военные успехи, эта царская щедрость, народный энтузиазм повергли в глубокое уныние консервативную партию. С каждым днем ее ряды все более редели; она превратилась в небольшую кучку лиц, но последние восполняли свою малочисленность дерзостью, и по мере того как партия теряла свои силы, они все бешеннее устремлялись в борьбу. Им удалось добиться выбора Домиция Агенобарба консулом на 54 год вместе с Аппием Клавдием, старшим братом Клодия и другом Помпея. Они заставили выбрать преторами Катона и Публия Сервилия, сына победителя исаврийцев, вместе с Гаем Альфием Флавием и Сервием Сульпицием Гальбой, из которых один был другом, а другой — генералом Цезаря. Они отвечали теперь на народные демонстрации в честь Цезаря, предлагая устами Катона, чтобы Цезарь, нарушивший международное право, был выдан узипетам и тенктерам согласно обычаю сурового и религиозного Рима древних времен.