Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза - Андрей Серафимович Грачёв Страница 15

«Стихийные» национальные мятежи стали следующим после распада внешнего «пояса безопасности» СССР — Варшавского договора — испытанием и для перестройки, и для Горбачева. Достаточно легко простившись с «внешней» Советской империей, представленной странами Восточной Европы, он, конечно, не мог с легким сердцем допустить распад страны, первым президентом которой его избрали совсем недавно. Перед ним во весь рост стала дилемма: жертвовать ли «вторым кольцом» окружения России, уже давно ставшим частью ее исторического имперского «тела», и, значит, смиряться с распадом СССР или «поступаться принципами», возвращаясь к насилию, — испытанному средству спасения государства.

Верный своему темпераменту реформатора-реформиста Горбачев и здесь попробовал выбрать «третий путь». В результате лидер-реформатор, катализатор перемен, воспринимавшийся многими как «пироман», оказался в статусе «пожарного», заботящегося о сдерживании развязанных им самим процессов и начавшего думать о союзе с консерваторами. Но поскольку возвращение назад в сталинский Союз для него было неприемлемо, оставалось только двигаться вперед — прыгать через пропасть «последнего шанса» — реформу Союза.

Если до 1989 года Горбачев сам задавал темп переменам и управлял событиями, то начиная с 1990 года из-за начавшегося необратимого «национального оползня» почва в буквальном смысле стала уходить у него из-под ног. Тем не менее стабильность союзной «галактики» в целом не подвергалась опасности до тех пор, пока ее центральное «светило» — Россия продолжала играть двойную роль исторического ядра и политического центра Союза.

В сущности, созданное большевиками государство стало жертвой стратегии, которую радикальный «антибольшевик» Ельцин позаимствовал у В. И. Ленина, подняв против столицы страны национальные окраины. С той разницей, что Ельцин не собирался совершать революцию, а рассчитывал всего-навсего занять место Горбачева в Кремле.

После того как логика политического и личного противостояния между Горбачевым и Ельциным расколола процесс реформирования страны, а руководство России призвало остальные республики последовать за ним в походе против союзного центра, участь Советского Союза была предрешена.

Россия выходит из СССР

Когда в июле 1990 года Борис Ельцин, демонстративно пройдя через зал Кремлевского Дворца съездов, захлопнул за собой дверь, заявив о выходе из КПСС, он хотел тем самым объявить не только о том, что ставит крест на своей карьере партийного аппаратчика. Как гамельнский крысолов из сказки Гофмана, он рассчитывал увлечь за собой своих сторонников в Российской Федерации, а вслед за ними и в других республиках СССР. Правда, в тот момент он еще не ставил целью взорвать союзное государство, намереваясь лишь ослабить роль его центра, который олицетворял Горбачев.

Однако, едва успев сдать свой партийный билет, Ельцин оказался в совсем другой политической семье — русских националистов.

В Российской империи, где русские, естественно, не ощущали себя угнетаемым меньшинством, идеи националистов считались в обществе маргинальными и реакционными, а власть и монархисты обращались к ним за поддержкой не ради усмирения национальных бунтов, а, как правило, для подавления оппозиционеров и революционеров.

Большевики, придя к власти, преследовали националистов не только в силу верности идеалам пролетарского интернационализма, но и как идеологических конкурентов, потенциально опасных для стабильности в «Красной империи».

Основатель Советского государства В. И. Ленин беспощадно бичевал проявления «великорусского шовинизма», свойственные некоторым его ревностным соратникам, кстати, как правило, нерусского происхождния. В годы зрелого социализма цензоры ЦК КПСС держали под строгим контролем выходившие за утвержденные идеологические рамки высказывания националистов, квалифицировавшиеся как антисоветские.

Забота о сохранении великолепия фасада «дружбы народов» приводила к примерам парадоксальной «дискриминации» Российской Федерации в сравнении с другими республиками, которая, впрочем, никого не обманывала. В течение долгого времени «первая среди равных» РСФСР, например, не имела полного набора всех атрибутов суверенного государства, которыми были наделены остальные республики, — в частности, собственной Академии наук, своего Министерства внутренних дел и даже собственной компартии, поскольку, как всем было понятно, их роль выполняли общесоюзные структуры.

Вот почему, когда либеральные нравы перестройки позволили выйти на поверхность общественной жизни искусственно заглушенным течениям русских националистов, их голоса зазвучали в литературных и публицистических дебатах и в выступлениях общества «Память» с откровенно антисемитским уклоном.

Правда, к этому времени в условиях подъема националистических и сепаратистских настроений в национальных республиках, нередко принимавших антирусский характер, не только рассеянные по просторам империи русские начали ощущать себя дискриминируемым национальным меньшинством, но и обитатели «метропольной» России впервые в ее истории оказались перед необходимостью задуматься о собственном национальном государстве.

Тем не менее даже в этом изменяющемся климате публичные выступления с трибуны съезда народных депутатов в защиту национальных интересов России и русских таких авторитетов, как писатели Юрий Бондарев и Валентин Распутин, воспринимались как преувеличенно алармистские. Так, неожиданное предложение Распутина о выходе России из состава СССР прозвучало эмоциональной гиперболой, позволительной творческому человеку, оторванному от политики и повседневной реальности.

Однако эта ситуация начала быстро меняться по мере ослабления «вертикали власти» союзного центра и усиления претензий на самостоятельность со стороны национальных республик. Главным же фактором, пошатнувшим все здание Союза, оказалось то, что взаимоотношения Российской Федерации с центром стали новым полем конфронтации между Ельциным и Горбачевым, превратив судьбу союзного государства в заложника этого конфликта.

После своего избрания в мае 1990 года на пост преседателя российского парламента Ельцин добился одобрения парламентом Декларации о суверенитете Российской Федерации в рамках Советского Союза. За этим последовала принятая в нарушение Конституции СССР резолюция, провозглашавшая верховенство республиканских законов над федеральными.

Пример Российской Федерации вдохновил на принятие деклараций о суверенитете и некоторые другие республики. В большинстве случаев речь шла о символических актах, поскольку помимо России (и балтийских республик) немногие из союзных республик, весьма зависимых от федерального бюджета и решений центральной власти, могли реально претендовать на статус независимых государств. Тем не менее политический спектакль «парада суверенитетов» усиливал впечатление общего хаоса и подрывал авторитет центральной власти. Горбачев, связавший себе руки обещаниями не прибегать к силе для решения внутрисоюзных политических проблем, был вынужден бессильно наблюдать за тем, как разрушался механизм государственной власти.

Оказавшись в огненном кольце пожаров, которые он в значительной степени разжег сам, с 1990 года Горбачев находился в ситуации, когда ему предстояло сделать нелегкий