Марк Блок - Характерные черты французской аграрной истории Страница 16

Проследим возможно точнее, как распределяются системы двуполья и трехполья. Карта этого распределения, если бы можно было ее составить, показала бы не одни только большие красочные пятна, — на ней можно было бы увидеть отдельные районы, обозначенные пунктиром. Правда, на юге трехполье было всегда как будто исключительно редким, если оно вообще там встречалось. Напротив, двуполье долгое время занимало обширные пространства довольно далеко к северу, бок о бок со своим конкурентом. Вплоть до агротехнического переворота его придерживались на значительной части эльзасской равнины — от страсбургских ворот[38] на юге до Виссембурга на севере. Это же можно было наблюдать во многих горных деревнях Франш-Контэ и на довольно многочисленных землях северного побережья Бретани{40}. В более древние времена эти островки двуполья были более частыми. Обнаружено большое распространение двуполья в средневековой Нормандии. В это же время оно встречалось в Анжу и Мэне, также на довольно обширных пространствах{41}. В Мэне двуполье существовало местами вплоть до начала XIX века, причем в любопытнейшем сочетании с временной запашкой и с делением земли на три части. Имелось три поля, каждое из них в течение шести лет находилось под плодопеременной обработкой: пшеница или рожь чередовалась с паром, затем следовали три года полного отдыха{42}.[39] Нет сомнения, что это были пережитки старых порядков. Можно обнаружить и переходную стадию. Каролингские инвентари свидетельствуют о существовании на барских землях к северу от Луары трех полей, о различии озимых и яровых хлебов. Но озимые хлеба постоянно занимали значительно большую площадь, чем яровые (это ясно показывает анализ барщинных повинностей держателей, обрабатывавших сеньориальные поля): то ли потому, что на части домена продолжало господствовать двуполье, то ли вследствие того, что некоторые парцеллы должны были в течение двух лет оставаться под паром в то время, как на соседних участках одному году отдыха в обязательном порядке предшествовали яровые посевы. Во всяком случае, перед нами еще только зарождающаяся тройная периодичность. На севере трехполье было, несомненно, очень древним; оно засвидетельствовано начиная с франкской эпохи, а восходит, без сомнения, к еще более древним временам. Но в течение веков оно перемежалось с двупольем, а также встречалось и в переходных формах (аналогичные факты установлены в Великобритании, совсем недалеко от нас).

Однако не будем заблуждаться. Эти наблюдения ни в коей мере не уменьшают коренной контраст между двумя основными зонами севооборота. Присущий северу трехпольный севооборот распространился там повсеместно. Юг же всегда упорно сопротивлялся ему как элементу чуждому. На севере, очевидно, по мере роста населения стали предпочитать метод, который позволял каждый год оставлять свободной от посева только треть, а не половину земли. Несомненно, что и на юге начали ощущать те же потребности. Однако там, по-видимому, никогда до аграрной революции никому не приходила мысль об увеличении производительности земли посредством введения трехполья (настолько глубоко здесь укоренилось двуполье). Эта антитеза представляет для аграрной истории настоящую загадку. Конечно, географические причины в узком смысле слова ничего не могут объяснить: сферы распространения обеих систем слишком обширны и слишком различны по своим природным условиям. Обе они выходят далеко за пределы нашей страны. Двуполье — древний средиземноморский севооборот, применявшийся как греками, так и италиками, воспетый Пиндаром и Вергилием. Трехполье господствует на большей части Англии и на всех больших равнинах Северной Европы. Сосуществование в нашей стране этих противоположных систем является результатом столкновения двух главных форм аграрной цивилизации (которые можно за неимением лучшего назвать северной и южной цивилизациями), которые образовались под влиянием условий пока еще нам неизвестных, но, конечно, этнических, исторических, а также географических. Ибо, если обстоятельства физического порядка неспособны сами по себе объяснить окончательное распределение различных типов севооборота, они, весьма возможно, могут быть приняты в расчет при выяснении того факта, почему трехполье возникло вдали от Средиземного моря. Римской агрономии была известна польза чередования культур; там на самых богатых землях был даже запрещен вообще всякий отдых земли. Но римляне перемежали посевы зерновых посевами льна или стручковых растений и совершенно не применяли правильного чередования культур. Они хорошо знали яровые посевы, но видели в них лишь хороший выход на тот случай, если озимые погибали еще до зимы{43}. Чтобы сделать чередование весенних и осенних посевов основой всей земледельческой системы, нужно было, без сомнения, гораздо менее засушливое лето, чем римское. Об этом можно говорить только предположительно. Несомненно, однако, одно (в дальнейшем мы еще будем иметь случай убедиться в этом): сосуществование двух основных типов аграрной организации — южного и северного — является одной из наиболее ярких и своеобразных черт сельской жизни Франции. В то же время это одно из драгоценнейших доказательств древности нашей цивилизации в целом, о чем свидетельствует исследование сельской экономики.

III. Аграрные распорядки: открытые длинные поля

Любой аграрный распорядок характеризуется не только последовательностью культур. Каждый из них представляет собой сложный комплекс технических приемов и принципов социальной организации. Попытаемся рассмотреть аграрные распорядки, существовавшие во Франции.

При этом исследовании надо оставить в стороне (с тем чтобы позднее вернуться к ним для выяснения их происхождения) земли, целиком отведенные под временную запашку, под «случайную» запашку, как говорил один агроном из Франш-Контэ. На тех землях, где земледелец «направляет свой плуг», согласно «собственному разумению сельскохозяйственных работ»{44}, правильные системы организации не могли прочно установиться, а могли лишь наметиться. В равной степени мы не будем останавливаться и на тех особенностях отдельных округов, которые вызваны совершенно своеобразными природными условиями. Высокие горы всегда особенно сильно отличались по своей аграрной жизни от равнинных и низменных земель (из-за вынужденного преобладания пастушеского элемента). К тому же в древней Франции этот контраст был менее ярко выражен, чем в наши дни. Наши типы аграрных цивилизаций — детища равнин и холмов; высокогорные зоны скорее усвоили их порядки, нежели создали что-либо свое, глубоко оригинальное. Я намерен здесь выяснить (пусть ценой некоторых упрощений) лишь основные черты классификации, для обрисовки которой во всех ее деталях потребовался бы целый том.

Начнем с наиболее ясного и наиболее последовательного ж всех аграрных распорядков: с удлиненных и обязательно открытых полей.

Представим себе сельское поселение, как правило довольно значительное. Эта система вовсе не является несовместимой с поселениями мелкими группами (особенно в областях недавней распашки); она, по-видимому, с самого начала связана скорее с крупной, чем с мелкой деревней. Около домов — всегда окруженные изгородью сады и огороды. Кто говорит о саде — говорит об огороженном земельном участке. Эти слова постоянно употребляются как синонимы, и сам термин jardin (германское слово), без сомнения, не имел первоначально другого смысла. Эти изгороди показывают, что на защищенной ими земле коллективный выпас ни в коем случае не дозволен. Даже внутри самого огороженного участка можно иногда кое-где обнаружить другие изгороди (вокруг конопляников и виноградников, по крайней мере на севере; на юге, напротив, виноградники часто не были огорожены, и после сбора винограда лозы, чрезвычайно живучие, предоставлялись зубам животных). По берегам рек (где они имеются) простираются луга. Затем следуют пашни и окружающие их или вклинивающиеся в них пастбища. Обратимся же к пахотным полям.

Первая черта, поражающая нас, состоит в том, что эти поля широко открыты.

Не нужно, однако, думать, что на этих полях нельзя было бы увидеть абсолютно никаких изгородей. С самого начала необходимо различать постоянные и временные огораживания. В течение значительного периода средних веков существовал обычай сооружать к началу сельскохозяйственного года временные плетни вокруг каждой группы полей (конечно, не вокруг каждого поля); иногда предпочитали выкапывать канавы. Сельские календари причисляли это к весенним работам. Еще в XII веке в одной из деревень аррасского аббатства Сен-Вааст наследственный сержант[40] велел «обновить перед жатвой канавы», по-видимому, на полях сеньориального домена{45}. Сразу же после жатвы эти легкие защитные приспособления ломались или засыпались. Начиная с XII–XIII веков этот обычай более или менее медленно — в зависимости от мест — исчезает. Он относится к тем временам, когда освоение земли было еще очень незначительным, а целина, на которой пасли скот, еще со всех сторон вклинивалась в пахотные земли. Когда же после больших расчисток пахотные земли стали представлять собой более компактные массивы, более изолированные от пастбищ, этот труд Пенелопы стал ненужным. Зато во. многих районах открытых полей некоторые границы обработанной зоны ограждались теперь уже постоянными изгородями. В Клермоытуа[41] ограды, в обязательном порядке отделявшие поля от дорог, сначала были временными, но с течением времени они часто превращались в прочные изгороди из терновника{46}. В Эно (Hainaut) и в Лотарингии такие окраинные изгороди вдоль дорог или общинных угодий были общим правилом. В Беарне они оберегали регулярно засеваемые «равнины» от «холмов», где среди кое-каких временных полей, в свою очередь огороженных, бродили стада. Таким же образом шотландское in-field отделялось стеной от out-field, предназначенного для пастбища и временной запашки. В других местах, как например в Эльзасе, около Гагено (Haguenau), изгороди делили землю на несколько больших участков. Но перешагнем через эти защитные линии, если они существуют (во многих местах они отсутствовали). На полях мы не встретим больше никаких препятствий. Границами между отдельными парцеллами, а часто и между отдельными группами парцелл служат, самое большее, несколько врытых в землю межевых столбов, иногда невозделанная борозда, а еще чаще границы существуют лишь в воображении, — очень опасное искушение для тех, кого крестьяне выразительно называли «пожирателями борозд» (mangeurs de raies). Стоит только в течение многих лет проводить лемехом плуга чуть-чуть за пределами законной границы — и вот поле увеличивается за счет этих многих борозд (raies), то есть на такое количество земли, которое при длинном участке (что было правилом) представляло значительную добычу. Сохранилось предание о парцелле, величина которой в течение шестидесяти лет увеличилась таким путем более чем на треть. Это «воровство», «самое ловкое и наиболее трудно доказуемое», разоблачавшееся и средневековыми проповедниками, и должностными лицами старого порядка, было (а возможно, является «теперь) одним из характерных социальных признаков этих лишенных изгородей сельских поселений (rases campagnes), где поля следуют одно за другим, где нет никаких видимых признаков того, что вы перешли из одних владений в другие, где (как говорит один текст XVIII века) земледельцу, если этому не препятствует рельеф, «достаточно бросить один взгляд, чтобы увидеть, что происходит на всех его участках земли, расположенных на одной и той же равнине или в одном и том же кантоне»{47}. Легко узнать (ибо в этом отношении аграрный пейзаж почти не изменился) «незагроможденные» (désencombrés) пейзажи, дорогие сердцу Мориса Барреса.