Лев Прозоров - Мы не «рабы», а внуки божьи! Языческая Русь против Крещения Страница 18

«Огнём и мечам». Свидетельствуют летописи. Свидетельствует археология. Свидетельствует византийский топарх. Свидетельствуют народные предания. Участь богоотступника. За что «окаяли» Святополка? Всеслав Чародей. «Мятежи волхвов» – правда и клевета. Муромские святогоны. Последствия: два предания об отроках. «Земли незнаемые». Восемь веков, отнятые у империи. Странное «уважение» единоверцев. Постскриптум Аль Марвази.

Сейчас о долгом и кровавом пути новой веры по Русской земле вспоминать не модно. Сейчас в моде другие авторы – кто возносит Владимира за великую мудрость, из-за которой принятие христианства не сопровождалось-де «социальными потрясениями», ознаменовавшими принятие христианства в Польше, Венгрии, Скандинавии.

Кто утверждает, что уже время сына крестителя, Ярослава, было «временем очевидного расцвета христианства» на Руси.

Тем, кто осмеливается вспоминать про «огонь и меч» киевских дружин, суровые бородатые (и не очень) публицисты пеняют за «клевету на церковь», за «повторение задов советского агитпропа» и так далее.

Я не называю ничьих фамилий, интересующийся темой читатель сам назовёт не одну и не две, да и не в фамилиях дело, право слово, не в отдельных личностях – в настроении, в моде, в «атмосфере», как говаривал Г.К. Честертон.

Между тем задолго до Октябрьского переворота писали о насильственном характере крещения и не какие-нибудь воинствующие безбожники или профессиональные революционеры, а церковные историки, зачастую сами из числа архипастырей.

«Не все, принявшие тогда у нас святую веру, приняли ее по любви, некоторые – только по страху к повелевшему» (архиепископ Макарий, «История русской церкви». СПб., 1868. С. 27).

«Не желавших креститься было весьма много в Киеве, так и вообще по всей Руси. (…) Всякое правдоподобие (блаженные времена, когда исследование считалось не с «линией партии» или «историографической традицией», но с правдоподобием. – Л.П.) требует предположить, что было некоторое, а может быть, и немалое количество таких, которые остались глухи к проповеди и в глазах которых князь и бояре были отступниками от святоотеческой веры.

Одни из таких людей могли быть заставлены повиноваться угрозами или даже прямо силой, а другие, вероятно, не были заставляемы никакими средствами, или искали спасения в бегстве, или сделались, так сказать, языческими мучениками» (Е.Е. Голубинский, «История русской церкви». Т 1.4. 1. М., 1901. С. 168–169).

Но ярче всего сказал об этом автор статьи «Политическая и общественная деятельность высших представителей русской церкви (X–XV вв.)» в церковном журнале «Звонарь», № 8, 1907 года:

«Язычество было ещё сильно, оно не отжило ещё своего времени у нас на Руси, оно сопротивлялось введению христианства; поэтому правительство принимает насильственные меры в деле распространения христианства, прибегает к огню и мечу с целью внедрения евангельского учения в сердца язычников. И служители Христовы не вооружаются против таких средств, напротив, они их оправдывают и на трупах воздвигают крест Христов».

Не знаю, так ли плохо, что имя автора статьи осталось неизвестным. В противном случае не миновать бы ему нынче обвинений в «клевете», «атеистической пропаганде», а может быть, и «жидомасонстве».

Мы видим, что сторонники «мирного» крещения Руси неправы, по крайней мере, в одном: «огонь и меч» – не выдумка советских безбожников, не социальный заказ атеистического государства.

Скорее уж в советские и последующие времена церковные авторы старательно затушёвывали в истории своей церкви всё, мешавшее созданию выгодного образа «кроткой невинной страдалицы», а не иллюстрации к русской пословице «как аукнется…». Или, если угодно, евангельской истине: «какою мерою мерите, таковой и вам отмерено будет».

Источники, однако, говорят не в их пользу. Даже в Киеве, по словам младшего современника крестителя Илариона (митрополита, кажется, трудно заподозрить в симпатии к язычеству), «аще кто не любовию, но страхом повелевшего крещахуся, понеже бе благоверие его со властью сопряжено».

За пределами стольного града события разворачивались несколько по-иному. После крещения, по свидетельству летописи, «весьма умножились разбои».

И «разбои» эти были таковы, что к Владимиру с требованием введения смертной казни обратились отчего-то не бояре, не дружина, не «градские старцы», а епископы. Владимир отвечал с издевательским смирением: «Боюсь греха».

Во всяком случае, лично мне трудно усмотреть в этом ответе что-либо кроме злой насмешки – не мог современник не знать, как мало «боятся греха» душегубства «святые государи» богоспасаемой Византии.

Чего стоил один только шурин Владимира, в честь которого тот принял крестное имя Василий, император Василий II, вошедший в историю под звучным прозвищем Болгаробойцы.

Он устроил посреди града святого равноапостольного Константина на ипподроме кровавую потеху столичной черни, казнив в честь триумфа над единоверцами-болгарами 48 тысяч пленных.

Он, во время похода на Грузию, объявил награду за грузинские головы и складывал жуткие трофеи, в неисчислимом множестве натащенные наёмниками, в пирамиды по сторонам дороги, которой шло по православной стране православное воинство, на полтысячи лет предвосхитив азиата Тимура.

Кто-то может сказать – мол, на войне, как на войне. Придётся обратиться к семейным обычаям свояков крестителя.

Сам Василий пришёл к власти, отравив в сговоре со своим тёзкой, главой придворных евнухов, своего отчима Иоанна Цимисхия. Вслед за Иоанном юный государь отправил чересчур ушлого скопца – на всякий случай.

Впрочем, и сам Иоанн мало походил на невинно убиенного праведника – к власти он пришёл, зарезав в дворцовой спальне предыдущего отчима Василия, своего двоюродного брата Фоку.

Когда Иоанна помазывали на царство, окоченевшее тело его невезучего родича валялось на заднем дворе, в грязи и снегу.

В убийстве Фоки приняла посильное участие матушка Василия, Феофано, имевшая в таких делах некоторый опыт – незадолго до того она расчистила трон для самого Фоки, отравив отца Василия, Романа II – муж, пристрастившийся с подачи дружков к противоестественным порокам, стал пренебрегать ласками пылкой жёнушки.

Впрочем, был ли он отцом Василия, дело тёмное – императрица, извлечённая когда-то будущим мужем из портового кабака, в строгой нравственности современниками замечена не была, а Василий вырос совершенно не похожим не только на Романа – на византийца вообще.

Современники описывали белокурого атлета с ледяным взором синих глаз, с буйным, необузданным нравом. Поневоле вспоминается, что месяцев за девять до рождения Василия в Константинополе побывала русская княгиня Ольга с многочисленной, в том числе мужской, свитой.

Тогда ещё был жив дед Василия, знаменитый Константин Багрянородный, вскоре отравленный собственным сыном и снохой…

«Боюсь греха»?!

Вся эта кровавая «Санта-Барбара» была прилежно и без особых эвфемизмов описана придворным летописцем Львом Диаконом. Более того, в соседней Болгарии она стала основой для первого болгарского бестселлера «Повесть о злой жене» (в виду имелась, разумеется, матушка Василия).

Так что не знать о родниковой чистоте и свежести источника «истинной» веры, от которого причастился, Владимир, надо думать, просто не мог.

Не будучи отважным воителем или талантливым полководцем, он, тем не менее, был неглуп, жесток и решителен, его войска приняли участие в подавлении мятежа Варды Фоки в Византийской империи, так что никаких иллюзий по поводу места «христианской кротости» в управлении государством у крестителя Руси тоже не могло быть.

И иди речь о «просто разбойниках», Владимир не стал бы дожидаться вмешательства епископов. Упоминание о них показывает, что «разбои», «весьма умножившиеся» после крещения, задевали прежде всего интересы церкви.

Я, мягко говоря, не сторонник распространившейся в последнее время моды на охоту за «цитатами» из Библии в «Повести временных лет» и других памятниках русского Средневековья.

Но просто невозможно не заметить, что повествование о крещении Руси ими действительно перенасыщено. Зачастую цитируется «Книга книг» более чем рискованно – так, про поругание кумира Перуна, который протащили, колотя палками, по Боричеву взвозу и бросили в Днепр, сказано: «Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем».

А ведь это слова Евангелия, и не о ком-то, а о Христе, которого вели по улицам Иерусалима, колотя палками, римские легионеры. Параллель, согласитесь, не совсем благочестивая.

Так вот, в Евангелии от Иоанна сказано – «все, сколько их ни приходило передо Мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их» (Ин. 10:8).

Разбойники – это те, кто был «перед» Христом, прежние учителя и наставники, прежние духовные отцы, которых не должно слушать «овцам» Христовым.