Геннадий Тираспольский - Беседы с палачом. Казни, пытки и суровые наказания в Древнем Риме Страница 18

Тела казнённых нередко подвергались обезглавлению, иногда также — также отрубанию рук.

Так поступили, в частности, с самим Цицероном. По рассказу Плутарха, когда слуги несли числившегося в проскрипционных списках Цицерона в носилках к берегу моря, где его ждал корабль, на котором он должен был спастись от преследователей, «подоспели палачи со своими подручными — центурион Геренний и военный трибун Попиллий, которого Цицерон когда-то защищал от обвинения в отцеубийстве. <…> Цицерон услыхал топот и приказал рабам остановиться и опустить носилки на землю. Подперев, по своему обыкновению, подбородок левою рукой, он пристальным взглядом смотрел на палачей, грязный, давно не стриженный, с иссушённым мучительной заботою лицом, и большинство присутствовавших отвернулось, когда палач подбежал к носилкам, Цицерон сам вытянул шею навстречу мечу, и Геренний перерезал ему горло. <…> По приказу Антония, Геренний отсёк ему голову и руки… <…> Голову… и руки он[542] приказал выставить на ораторском возвышении…[543] к ужасу римлян»,[544] которые, по словам Флора, «не могли сдержать слёз»[545] (этот сюжет с некоторыми неточностями изложен в книге;[546] по другой, более распространённой версии, у Цицерона отрубили не две руки, а только правую, писавшую филиппики против Марка Антония, см.;[547] ;[548] .[549]

Казнь Цицерона и злобное надругательство над телом этого великого человека вызвали гневное осуждение со стороны крупнейшего древнеримского поэта Марциала, который без обиняков назвал Марка Антония «безумцем» (см..[550]

Отрубленные части тела в таких случаях служили вещественным доказательством исполнения казни, объектом удовлетворения мстительного чувства и посмертного глумления над врагом, а также для устрашения ещё не сломленных противников.

Иные считали даже зазорным покинуть место казни без мясницкого трофея. По словам Лукана,

Победитель кровавый,Гóловы жертвы своей уносил от безвестного тела,Ибо стыдился идти с пустыми руками.[551]

Кое-кому и этого казалось мало — они исступлённо издевались над самими отрубленными головами или наслаждались их созерцанием. Так, голова казнённого императора Гальбы была истыкана гвоздями и жестоко изуродована:[552] у неё отрезали нос и уши.[553] (Нелишне заметить, что такому изуверству не были чужды и греки[554]). Рассказывают также, что Марк Антоний поставил принесённую ему голову Цицерона на обеденный стол, дабы насладиться этим зрелищем,[555] а его жена Фульвия стегала мёртвую голову бичом[556] и колола ей язык булавками.[557] Печально прославившийся своими доносами Марк Аквилий Регул (см.,[558] ,[559] см. также главу 5-ю «Клеветники и доносчики»), увидев принесённую мёртвую голову оклеветанного им Гая Кальпурния Лициниана Пизона (приёмного сына императора Гальбы), в злорадном порыве кинулся к ней и «яростно впился в неё зубами».[560]

Дать же пинка отрубленной голове или мёртвому телу поверженного супостата иными вообще расценивалось как банальная производственная гимнастика (см.,[561] а весело поиграть с мёртвой головой в футбол римскими воинами и примкнувшими к ним угнетёнными рабами (см.[562] считалось оздоровительным спортом. Сделать же почётный круг с отрубленными головами супостатов было даже похвальным: «Спустя день к нему[563] были доставлены попавшие в плен Марций и Карина. И их обоих, хотя они и были римляне, Сулла не пощадил, а убив, отослал их головы в Пренесте к Лукрецию, чтобы он пронёс их вокруг стен города».[564]

В уже цитированном романе Роберта Грейвза «Я, Клавдий» рассказывается: «Среди жертв этого[565] морского сражения был самый удивительный участник триумфальной процессии Калигулы — Елеазар, парфянский заложник, самый высокий человек в мире — рост его равнялся одиннадцати футам. < … > Калигула велел сделать из его тела чучело, нарядить в военные доспехи и поставить у дверей своей спальни для устрашения убийц».[566] Мы не располагаем документальными свидетельствами об этом эпизоде, но если он даже и плод фантазии писателя, то сочинён в полном соответствии как с бесчеловечными обычаями того времени, так и с людоедскими повадками шизанутого Калигулы.

Циничное презрение к мёртвому телу, бесспорно, выработалось у богобоязненных римлян не без развращающего влияния непрестанных боевых действий, в ходе которых массами мучительно гибли беззащитные мирные жители. Вот только один из эпизодов, рисующий «зачистку» Карфагена римскими вояками: «…огонь сжигал всё и перекидывался с дома на дом, а воины не понемногу разбирали дома, но навалившись всей силой, валили их целиком. От этого происходил ещё больший грохот. И вместе с камнями падали на середину улицы вперемешку и мёртвые, и живые, большей частью старики, дети и женщины, которые укрывались в потайных местах домов; одни из них раненные, другие полуобожжённые испускали отчаянные крики. Другие же, падавшие и сбрасываемые с такой высоты вместе с камнями и горящими балками ломали руки и ноги и разбивались насмерть. Но это не было для них концом мучений: воины, расчищавшие улицы от камней, топорами, секирами и крючьями убирали упавшее и освобождали дорогу для проходящих войск; одни из них топорами и секирами, другие остриями крючьев перебрасывали и мёртвых, и ещё живых, таща их как брёвна и камни или переворачивая их железными орудиями: человеческое тело было мусором, наполнившим рвы. Из перетаскиваемых одни падали вниз головой и их члены, высовывавшиеся из земли, ещё долго корчились в судорогах; другие падали ногами вниз, и головы их торчали над землёю, так что лошади, пробегая, разбивали им лица и черепа < … >; всё это вследствие спешки делало всех безумными и равнодушными к тому, что он видели».[567]

Да и поле битвы, усеянное трупами, изувеченными телами, отсечёнными частями тела и обильно политое кровью, также не пестовало милосердия и сострадания. Вот что писал в этой связи участник ожесточённых сражений Саллюстий: «Равнина, открытая взору, представляла собой ужасное зрелище: преследование, бегство, убийство, плен, поверженные лошади и люди; множество раненых, которые не в силах ни бежать, ни оставаться в покое — одни только приподнимаются на миг и тотчас падают; в общем, насколько мог охватить глаз, земля была усеяна стрелами, оружием, мёртвыми телами, а между ними — повсюду кровь».[568]

О протыкании и рубке живого противника в жаркой античной сече и говорить нечего: «…увидя, что Митридат, Дариев зять, уехал далеко вперёд, ведя за собой всадников, образовавших как бы клин, он[569] сам вынесся вперёд и, ударив Митридата копьём в лицо, сбросил его на землю. В это мгновение на Александра кинулся Ресак и ударил его по голове кинжалом. Он разрубил шлем, который задержал удар. Александр сбросил и его на землю, копьём поразив грудь и пробив панцирь. Спидридат уже замахнулся сзади на Александра кинжалом, но Клит, сын Дропида, опередил его и отсёк ему от самого плеча руку вместе с кинжалом».[570] Уф-ф…

Даже по прошествии нескольких десятилетий места массовых сражений производили на тех, кто их видел, тяжкое, ожесточающее впечатление. Так было с римскими воинами в Тевтобургском лесу, где прежде в схватке с германцами пали легионы наместника римской провинции Германии консула Публия Квинтилия Вара: «…они вступают в унылую местность, угнетавшую и своим видом, и печальными воспоминаниями. Первый лагерь Вара большими размерами и величиной главной площади свидетельствовал о том, что его строили три легиона; далее полуразрушенный вал и неполной глубины ров указывали на то, что тут оборонялись уже остатки разбитых легионов; посреди поля белелись скелеты, где одинокие, где наваленные грудами, смотря по тому, бежали ли воины или оказывали сопротивление. Были здесь и обломки оружия, и конские кости, и человеческие черепа, пригвождённые к древесным стволам. В ближних лесах обнаружились жертвенники, у которых варвары приносили в жертву трибунов и центурионов первых центурий. И пережившие этот разгром, уцелев в бою или избежав плена, рассказывали…, сколько виселиц для расправы с пленными и сколько ям было для них приготовлено…».[571]

Что Вар, что варвар — один чёрт. Каннибальские выходки холеных раздушенных римских патрициев по своей жестокости ничем не отличались от первобытного изуверства презираемых ими вонючих косматых варваров, о которых Ливий писал: «Бездыханное тело[572] с торчащим в нём древком[573] река принесла к вражеской стоянке; там тело зверски изуродовали: разрубили надвое и часть отправили в Консенцию, часть оставили у себя для поругания. К толпе, лютовавшей в зверском исступлении и кидавшей в труп копьями и камнями, приблизилась некая женщина, моля хоть на миг остановиться, и, плача, поведала, что муж и дети её в плену у неприятеля и она надеется за тело царя, пусть даже обезображенное, выкупить своих близких».[574]