Геннадий Тираспольский - Беседы с палачом. Казни, пытки и суровые наказания в Древнем Риме Страница 19

Что Вар, что варвар — один чёрт. Каннибальские выходки холеных раздушенных римских патрициев по своей жестокости ничем не отличались от первобытного изуверства презираемых ими вонючих косматых варваров, о которых Ливий писал: «Бездыханное тело[572] с торчащим в нём древком[573] река принесла к вражеской стоянке; там тело зверски изуродовали: разрубили надвое и часть отправили в Консенцию, часть оставили у себя для поругания. К толпе, лютовавшей в зверском исступлении и кидавшей в труп копьями и камнями, приблизилась некая женщина, моля хоть на миг остановиться, и, плача, поведала, что муж и дети её в плену у неприятеля и она надеется за тело царя, пусть даже обезображенное, выкупить своих близких».[574]

В период древнеримских гражданских войн выставка отрубленных консульских голов на римском форуме перед ораторской трибуной сделалась, по свидетельству Аппиана, постоянной.[575] В ходе проскрипций 81 г. до н. э. груде отсечённых голов стало так тесно, что их разложили также около Сервилиева пруда, находившегося вблизи форума.[576] Повсюду валялись обезглавленные сенаторы и всадники без головы.

Иные бойкие ловкачи, потирая окровавленные руки, превратили массовую рубку голов в доходный бизнес. Так, после того как мимолётный римский император Отон устроил на форуме неистовую бойню политических противников, головы казнённых «пришлось разыскивать и выкупать у убийц, нарочно спрятавших их, чтобы потом продать»[577] (ср. сходный эпизод в 19-й главе 2-й части «Мастера и Маргариты» М.А.Булгакова: «…голову покойника стащили из гроба»[578]). А те, кто принесли консулу Опимию головы Гая Семпрония Гракха и его помощника Фульвия Флакка, получили столько золота, «сколько весили головы».[579]

При этом иные прохвосты, стремясь огрести побольше бабок, не брезговали ничем. Вот та же история с головой Гая Семпрония Гракха в Плутарховой версии: «Голову Гая, как передают, какой-то человек отрубил и понёс к консулу, но друг Опимия, некий Септумулей, отнял у него эту добычу, ибо в начале битвы глашатаи объявили: кто принесёт головы Гая и Фульвия, получит столько золота, сколько потянет каждая из голов. Воткнув голову на копьё, Септумулей явился к Опимию и когда её положили на весы, весы показали семнадцать фунтов и две трети.[580] Дело в том, что Септумулей и тут повёл себя как подлый обманщик — он вытащил мозг и залил череп свинцом».[581]

Отсечённые головы применялись римскими воинами при атаке как средство устрашения противника. Вот что рассказывал об этом Ливий: «…ворвавшись в лагерь и потрясая отрубленными головами, они[582] повергли всех в такой ужас, что, если бы тотчас подступило войско, лагерь мог бы быть взят. Но и без того началось повальное бегство, а иные даже предлагали снарядить посольство, дабы выпросить мир».[583]

Размышляя об этой повадке римских вояк, Полибий делился своими наблюдениями: «Мне кажется, римляне поступают так с целью навести ужас на врагов. Вот почему часто можно видеть в городах, взятых римлянами, не только трупы людей, но и разрубленных пополам собак и отсечённые члены других животных».[584]

В свете этих происшествий едва ли не наигранной выглядит патрицианская брезгливость римского историка Флора, писавшего: «Какова была дикость альпийских племён, легко показать на примере их женщин. За нехваткой метательных орудий они разбивали головы своим младенцам и швыряли их в лицо воинам».[585]

Вергилий, современник и свидетель кровопролитных гражданских войн, вспыхнувших после гибели Цезаря, не случайно с постоянством, близким к навязчивому, вводит в батальные сцены «Энеиды» эпизоды обезглавливания (см., напр..[586] Вот один из них:

Громко сзывая друзей, Линцей устремился на Турна,Но, врага упредив и клинком замахнувшись проворным,С вала разит его Турн, и, отрублена взмахом единым,С плеч далеко голова отлетает вместе со шлемом..[587]

Вполне справедливо утверждение о том, что пафос Вергильева творчества направлен в будущее (см.[588]). Но не менее верно и то, что творчество поэта выросло на почве современных ему драматических событий. И не покажется, по-видимому, упрощённым предположение о том, что в следующем отрывке, рисующем логово мерзкого чудовища с выразительной кличкой «Как-полузверь», мы находим иносказательное осуждение оголтелой рубки голов, затеянной участниками гражданской войны в Древнем Риме:

Там пещера была, и в глубинах её недоступныхПрятался Как-полузверь и скрывал от света дневногоГнусный свой лик. У пещеры его увлажнённая тёплойКровью дымилась земля, и прибиты над дверью надменнойГоловы были мужей, осквернённые гноем кровавым..[589]

Мрачный мотив отрубленной головы проник даже в тот жанр художественной литературы, которому не до загробных завываний. Так, в потешно-сатирическом романе И.Ильфа и Е.Петрова «Золотой телёнок» читаем: «Ах, как плохо, — думал Александр Иванович, — плохо и страшно! Вдруг он[590] сейчас меня задушит и заберёт все деньги! Разрежет на части и отправит малой скоростью в разные города. А голову заквасит в бочке с капустой».[591]

Манипуляции мёртвыми головами исходят, несомненно, из самых тёмных, звериных глубин людского естества, сопряжены с отталкивающими сексуальными извращениями (ср.,[592] [593]) и мало отличаются от жутких игрищ с отрубленной головой у дикарей (см.,[594] ,[595] [596]), тупо считающих её многозначительным и даже отрадным символом (см.[597]).

Глава 2-я. ПЫТКИ

Пытки (tormentum «пытка» отtorquēre «скручивать, сгибать, гнуть») в Древнем Риме в республиканский период применялись при допросе лишь к рабам в качестве обвиняемых и свидетелей, но только не для того, чтобы они давали показания против своих господ. Однако если рассматривалось дело о кощунстве или о государственном преступлении, то показания рабов, полученные под пыткой (а только такие свидетельства подневольных считались действительными), могли быть использованы и против их владельцев (см.[598]). После такого допроса под пыткой рабы считались свободными и более не принадлежали прежнему владельцу.[599]

Со времён императора Тиберия пыткам стали подвергать римских граждан и свободных лиц, а при доминате пытки сделались обычным явлением. Официально они производились вне судебного заседания, под наблюдением особого чиновника (judex questiōnis), который допрашивал обвиняемого и заносил его показания в протокол.

Пытки состояли «в сечении розгами, растяжении членов[600] на кóзле[601] или на верёвках в висячем положении,[602] подвешивании на железных крючьях, вонзавшихся в тело, и поджаривании на горячих угольях».[603]

Судя по тому, что угроза растянуть тело на козлах или на верёвках вошла в арсенал образных средств художественной литературы (см., напр.,[604] этот способ пытки был в Древнем Риме ходовым.

Римляне охотно пытали и раскалённым железом,[605] в частности, с применением раскалённых щипцов.[606] В ходу были также раскалённые медные пластинки.[607]

Заботливые палачи, впрочем, позволяли истязуемым порой и расслабиться. Правда, на раскалённом железном кресле. Вот что рассказывается в книге Поля Гиро о публично-показательном издевательстве над христианами: «…Со всех сторон раздалось требование железного кресла. Этот снаряд был принесён, его накалили на огне и потом сажали на него мучеников. Ужасный запах горелого мяса распространился в амфитеатре».[608]

У Плавта в комедии «Пленники» («Captīvi») находим упоминание о пытке «чёрной смолой»,[609] по-видимому, горячей или кипящей.

Проперцием упомянута пытка при помощи раскалённого кирпича, которым прижигались руки жертвы:

Хитрой Номаде плевки чародейные пусть не помогут:Вмиг раскалённый кирпич руки её уличит. .[610]

По глумливой иронии заплечных дел мастеров в городе Риме официальным местом допросов и пыток был избран Атрий (т. е. храм) Свободы (см.[611]).

Технические подробности пыток и статистика их применения в обследованной литературе нами не обнаружены. В частности, о дыбе вскользь упоминает Цицерон,[612] и неоднократно — Плавт. Как рассказывал Сенека, у человека, истерзанного пыткой, спина и грудь «вспучиваются горбом»:[613] речь, вероятно, идёт о сильнейшем отёке тела под термическим или механическим воздействием.