Степан Шешуков - Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов Страница 2

Но военкомбриг (он был военным комиссаром бригады Дальневосточной Красной Армии) в свои двадцать лет прошел такую жизненную школу, что трудно поверить, будто он в столь важном деле, как определение своего жизненного пути, мог поступить легкомысленно. Несмотря на то что литературой он увлекался с детских лет – пробовал писать, выступал в дальневосточной печати со статьями, а находясь в петроградском госпитале, даже начал повесть о партизанском движении Дальнего Востока, – несмотря на это, его поступление в Горную академию следует расценить как шаг вполне обдуманный и серьезный. Мечта стать писателем была для него столь заветной, сокровенной, он так лелеял ее, так мучительно вынашивал, оберегая от того страшного «вдруг», когда неумолимый приговор рушит ее, делает несбыточной, – что ему нельзя было рисковать, не убедившись, что именно в творчестве истинное его призвание.

А то, что эта мечта никогда не покидала А. Фадеева, подтверждается множеством фактов. Будучи студентом Горной академии, он интересуется культурной жизнью столицы, посещает диспуты, лекции, вечера. Несмотря на то что весь сентябрь 1921 года сдавал вступительные экзамены по нелюбимым предметам, «занимался как лев или как Акакий Акакиевич – часов по 15 в сутки, – а посему мало посещал всевозможные театры, лекции и прочее, но все же как-то мимоходом завернул на две оперы и еще кой на что» В это «кой на что» входит просмотр пьесы А. В. Луначарского «Слесарь и канцлер», посещение его же лекций «Идеализм и материализм», «Пророки революции», «Скрябин и революция». Хотя в конце 1921 года Фадеев и делится со своим дальневосточным другом, что «зарылся с ногами и руками во всевозможные геодезии, анализы, аналитики, горные искусства, разработки рудных месторождений» и не признает «никакой беллетристики, как и подобает будущему деловому спецу», но это звучит скорее горькой иронией, понятной только ему самому, потому что на самом деле это не так, потому что его интерес к «беллетристике» усилился и обострился. Буквально через несколько дней в письме к тому же другу детства он сообщает о новых постановках, «например, в 1-м театре Пролеткульта ставится недавно оконченная Плетневым «Лена»; о чествовании различных писателей, «как, например, Достоевского, Некрасова и пр.»; о том, что «по-прежнему в Политехническом музее «лекционируют» Луначарский, Поссе, Коган, Рейснер и другие»[5]. Особый интерес для нас представляют его оценки литературной жизни, которые содержатся в этом же письме. Упоминание и отзывы о журналах «Печать и революция», «Наука и революция», «Красная новь» свидетельствуют о том, что он систематически следит за ними и разделяет их позицию. Фадеев этого времени, находясь в курсе судеб «различных «поэтических кафе» – футуристов, имажинистов, фуистов, ничевоков и других «истов», с глубокой уверенностью и знанием дела заявляет, что Пролеткульт Москвы и Питера «растет и развивается с упорством «изюбря»[6].

Мы вернемся еще к отношению и пониманию Фадеевым литературных течений той поры, ибо это главным образом объясняет его приход в журнал «Молодая гвардия».

«Будущий деловой спец», зарывшийся «с руками и ногами во всевозможные геодезии», в 1922 году приступает к созданию своего первого художественного произведения – повести «Разлив». В конце года он ее закончил и отнес в редакцию первого молодежного журнала, объединявшего пролетарских писателей. Правда, рукопись пролежала там несколько месяцев, или, по выражению Фадеева «влачилась в течение года»[7], после чего так и не появилась на страницах журнала. Но за время, пока «Разлив» лежал там, Фадеев написал второе произведение – рассказ «Против течения». Придя и с ним в «Молодую гвардию», он осмелился прочитать его на литературном объединении при журнале, и, несмотря на бурные споры, произведение было одобрено и появилось в печати (журнал «Молодая гвардия», 1923, № 9—10). Повесть же «Разлив» была опубликована лишь через полгода, в мае 1924 года, в ленинградском альманахе «Молодогвардейцы».

Казалось бы, мечта Фадеева сделаться писателем успешно осуществлялась. На его месте иной (а сколько их, этих иных, так и поступало!) решил бы полностью перейти на литературную работу. Тем более, что даже первая его, более незрелая, чем «Против течения», вещь получила сразу же восторженный отзыв одного из ведущих тогда пролетарских писателей и видного напостовца – Ю. Либединского, да не где-нибудь, а в основном журнале пролетарской литературы – «Октябре». И называлась эта рецензия знаменательно – «Художник-большевик». Такая похвала могла бы вскружить голову начинающему писателю. Но Фадеев как раз весной 1924 года, когда вышла рецензия Ю. Либединского, покидает Москву. По Ленинскому призыву, в числе 100 коммунистов, его направляют в Краснодар в качестве партийного работника. Вплоть до октября 1924 года, когда по ходатайству Розалии Самойловны Землячки из Краснодара он был переведен в Ростов-на-Дону, никто из его окружения, кроме московских «молодогвардейцев», не знал, что он – писатель, что им, Александром Фадеевым, опубликовано два произведения, потому что сам он об этом не говорил, а все партийные товарищи, воевавшие с ним на Дальнем Востоке и работавшие в Краснодаре, знали его под именем Александра Булыги. Обширнейший круг друзей и соратников писателя соединил воедино Александра Фадеева и Александра Булыгу только тогда, когда по всей стране прогремел его роман «Разгром».

О своей заветной мечте стать писателем впервые, и то в личном письме к старшему другу и наставнику, Александр Фадеев поделился, когда вплотную приступил к теме «Разгрома», когда почувствовал, что зреет, просится на бумагу его первая большая вещь, когда понял, что может не написать ее или слишком задержать из-за повседневной, без остатка поглощающей все время работы секретаря райкома партии. 26 сентября 1924 года, все еще за подписью «Ал. Булыга», он обращается с просьбой к старой большевичке Р. С. Землячке, с которой был знаком еще по Москве, по партийной работе в Замоскворецком райкоме РКП(б): «В моей жизни появилось новое обстоятельство, заставляющее меня подумать о некоторой «смене вех»[8]. Затем он рассказывает о своих литературных успехах, о том, что его произведения («Против течения» и «Разлив») были встречены «положительно нашей партийной критикой», что издательство «Молодая гвардия» «сразу же купило их для издания отдельной книгой» и что, наконец, эта же «Молодая гвардия» предлагает ему перейти на литературное творчество. Но, сообщает дальше Фадеев (и это представляет собой интерес), «я не обращался к парторганизациям с просьбой о некоторой разгрузке, так как партийную работу очень люблю, а что будет в дальнейшем из моих писаний, тогда не знал»[9]. А вот теперь, дескать, когда журнал «Октябрь» и другие журналы заинтересовались его новой повестью, которая еще находится в проекте, и приглашают его в сотрудники, теперь он начинает убеждаться, что у него есть «не только большое желание, но и способности к этому делу», и просит содействия в переводе его на газетную работу, которая не будет противоречить его склонности к литературе.

В этом же письме к Р. С. Землячке со всей определенностью выражены взгляды Фадеева на роль литературы в общественной борьбе, в строительстве нового общества. «Я всегда считал (и это мнение мое подтверждено партией в резолюциях XIII съезда о печати) литературу очень важным явлением в жизни и до сих пор держусь того мнения, что овладеть ею в процессе революционной борьбы для пролетариата совершенно необходимо»[10].

Как видим, он «всегда считал», больше того, это мнение его «подтверждено партией». Действительно, здесь выражено глубокое и искреннее убеждение, формировавшееся годами. В 1921 году в первый же месяц пребывания в Москве, после просмотра пьесы Луначарского «Слесарь и канцлер», он подвергает ее автора резкой критике: «Ведь вот Луначарский! Талантливый человек, великолепно изображает весь ужас рухнувшего строя… но только пытается дать частицу нового быта и новых людей, моментально съезжает на слабенькую французскую мелодраму. И в творчестве всех наших талантливых интеллигентов я все натыкаюсь на «сей печальный факт»[11]. Из этого «печального факта» делается вывод: «Бесконечно правы пролетарские поэты, когда говорят, что новая поэзия и литература будут созданы самим пролетариатом»[12]. И в этом таится одно из главных заблуждений А. Фадеева, от которого он освободится лишь в 1932 году.

В конце 1921 года, ознакомившись со всевозможными «поэтическими кафе» (футуристами, имажинистами, «ничевоками»), он констатирует их «несомненный прогрессирующий упадок из-за собственной идеологической слабости». И дальше опять провозглашается ясно выраженная позиция: «Придет время, и о первых забудет «неблагодарное» потомство, вспомнит история только Маяковского, а Пролеткульты станут рассадником нового искусства. Так будет, что бы ни писал и о чем бы ни плакал Чужак»[13].