Дороти Джонсон - Человек по имени Лошадь Страница 2

В тот особенный день ранней осени обе молодые женщины отправились к реке, и одна из них, обернувшись, сказала что-то старухе. Пленник вздрогнул. Он понял! Она сказала, что идет купаться. Это понимание пришло так внезапно, словно у него вдруг отложило уши. Прислушавшись, он даже уловил отдельные фразы и обрывки разговора из того, что раньше казалось бормотанием.

В тот же день старуха вынесла из типи и бросила перед ним на траву пару новых мокасин. Он не верил, что она может сделать для него что-нибудь просто так, по доброте, но, дав ему мокасины, она так или иначе проявила доброту, пусть даже это была забота о своей собственности.

Отважившись поблагодарить ее, он собрал небольшой букет блеклых осенних цветов и понес их старухе, которая сидела на корточках у входа в типи и выделывала бизонью кожу куском железа, привязанного к кости. Руки ее были ужасны: на большинстве пальцев не хватало первых фаланг. Он почтительно поклонился и протянул цветы. Старуха глянула на него из-под лохматых косм, потом уставилась на цветы, наконец, выбила их у него из рук и, пронзительно хихикая, побежала к соседям. Он слышал, как она визгливо смеялась вместе с другими женщинами.

Он расправил плечи и смело направился туда, где подростки стреляли в цель из луков. "Покажите, как это делается", - сказал он по-английски. Мальчики нахмурились, но пленник протянул руку, настойчиво и требовательно, и один из них дал ему лук и стрелу. Когда он промахнулся, мальчики захохотали.

Вообще индейцев нетрудно было развеселить, если они, конечно, не были сердиты. Им смешно было смотреть, как он забавляется с мальчишками, стреляя из лука. Но спустя несколько дней он жестами выпросил у старухи лук, которым ее сын больше не пользовался. Потом он начал разыскивать старые стрелы. Старуха хихикала над его "меткостью" и созывала соседей позабавиться.

Научившись понимать слова, он смог различать людей по именам. Имя старухи было Сальная Рука, ее дочь - Хорошенькая Важенка, имени другой молодой женщины он не понял, потому что не знал таких слов, сына старухи звали Желтая Рубаха.

Понемногу он стал говорить, и уже не был так одинок. Раньше с ним никто не разговаривал, ведь он все равно ничего не понимал. Однажды он спросил старуху:

- Как меня зовут?

Не зная своего имени, он ощущал свою неполноценность. Старуха пожала плечами, и он понял, что у него нет имени.

- Меня зовут Лошадь, - сказал он. - Лошадь.

Она кивнула. С тех пор индейцы, если им случалось обращаться к нему, звали его Человек-Лошадь. Вообще-то им было все равно.

Теперь Человек-Лошадь нередко отлучался из лагеря, кроу достаточно доверяли ему. Он мог бы даже бежать и при невероятной удаче добрался бы до какого-нибудь форта или фактории, но приближалась зима. Бежать без лошади он не решался. Нужна была одежда и оружие получше того, что у него было, да и владел он им еще недостаточно хорошо. Украсть все эти необходимые вещи он не осмеливался, так как был уверен, что его догонят и, конечно, поймают. Оставалось одно: переждать зиму, и он настроился на это, мечтая о тепле и уюте родного дома, который ждал его в Бостоне.

Однажды холодной ночью, когда все уже легли спать, он тихонько прокрался в типи. Даже лошадь старается найти укрытие от ветра! Старуха заворчала на него, но не прогнала.

Если он держался в стороне и не путался под ногами, его терпели.

К этому времени Человек-Лошадь начал понимать, чем семья, которой он принадлежал, отличается от других. Судьба была жестока к этой семье. В короткой злой перепалке какая-то женщина сказала старухе с насмешкой: "У тебя нет родных". Возмущенная старуха бушевала несколько минут, перечисляя храбрые дела отца, дядей и братьев. Она напоминала обидчице о своих четырех сыновьях, на что услышала в ответ презрительное: "Где они?"

Позже он нашел ее в стороне от типи. Сидя на корточках, она раскачивалась взад и вперед, стонала и выла, глядя на свои изуродованные руки. Человек-Лошадь уже знал многое. Оплакивая погибших родных, кроу в знак траура нередко отрезали себе суставы пальцев. Старухе пришлось оплакивать многих.

Впервые в нем шевельнулось что-то похожее на жалость, но он подавил это чувство, подобно тому как подавлял гнев и другие эмоции, которые не мог себе позволить. Он только подумал: "Что за истории я расскажу, вернувшись домой!"

Из селения потянуло запахом животных, мяса, прогорклого жира. Он презрительно сморщил нос. Потом посмотрел на свои голые, дрожавшие от холода ноги и с испугом подумал, что положение его не изменилось, он все еще только лошадь.

Старухе он не доверял. Он уже убедился в том, насколько вспыльчив и непредсказуем ее нрав, когда ей однажды надоело спотыкаться через одну из собак, которых в селении было великое множество. Это была ее собственная собака, большая и сильная, легко тащившая волокушу с поклажей, когда индейцы передвигались в другое место. Много раз он видел, как старуха пинала собаку, которая спала возле типи и постоянно попадалась ей под ноги. Каждый раз собака с визгом отодвигалась в сторону, но старуха снова и снова натыкалась на нее. Споткнувшись как-то в очередной раз, старуха разразилась бранью, а затем, увидев, что собака опять сонно закрыла глаза, внезапно схватила топор и одним ударом отсекла ей голову. Явно довольная собой, она знаком приказала своему рабу убрать тело.

"Такое могло случиться и со мной, будь я собакой, - подумал он. - Но я - лошадь!"

Все надежды Человек-Лошадь связывал с дочерью старухи, за которой начал ухаживать, хотя и сознавал, как отчаянно он беден: не было у него ни почета, ни лошадей, ни оружия - ничего, кроме старого лука и потрепанных стрел. Ему нечего было дать, а нужны были подарки, так как просто соблазнить девушку он не решался.

Обычай требовал послать лошадей в подарок старшему брату избранницы и много бизоньего мяса - ее матери. Белый человек не мог ждать, пока все это у него появится, да и само ухаживание должен был держать в секрете. Он не мог, как принято у кроу, пройтись мимо группы девушек, наигрывая на флейте, сделанной из кости орлиного крыла, или покрасоваться, прогарцевав на лошади мимо типи своей избранницы, разодетый, с расписанным красками лицом. Не было у него ни лошади, ни красивой одежды.

"Дома, - мелькнула мысль, - я мог бы жениться на любой девушке, стоило только захотеть". Но к чему терять время на такие мысли! Будущее надо было заработать своими руками,

Самое большое, на что он мог решиться, изредка, - при случае подмигнуть девушке или как-нибудь иначе выразить ей свое восхищение. Она в ответ, смеясь, закрывала лицо руками. Меньше всего он мог рассчитывать, что ему удастся бежать с ней. В этом случае все равно нужно было иметь лошадь, а чтобы добыть лошадь, нужно было прежде убить всадника...

Случай представился весной. К тому времени индейцы уже привыкли к нему. Он, конечно, не стал своим в племени, но его находили забавным, чем-то вроде необычного ручного зверька. Не зря же они кормили его всю зиму.

Удача пришла к нему, когда он охотился вместе с тремя подростками, которые были его стражами и товарищами поневоле. Кроу, основной пищей которых было бизонье мясо, не считали зайцев и птиц серьезной добычей, но эта мелочь служила хорошей мишенью.

В тот день они ушли довольно далеко. Заметив двух лошадей в овражке, подползли ближе и увидели индейца, который, скорчившись на земле, стонал от боли. Индеец был один. По тому, как нетерпеливо подростки поползли вперед, Человек-Лошадь понял, что этот индеец из какого-то враждебного племени и, значит, он - законная добыча.

Белый человек, на какую-то долю секунды опередив своих юных спутников, выстрелил в больного индейца. Именно так добыл он себе богатство и почет, с помощью которых надеялся получить невесту и свободу. Бросившись вперед и добив все еще стонущего индейца ударом лука, он совершил свой первый подвиг, завоевал первый ку. Потом он кинулся к стреноженным лошадям. Вместе с лошадьми он получал надежду на свободу. Подростки с боевыми криками, заученными с детства, бросились добывать свои ку. Один из них снял скальп. Человек-Лошадь мрачно усмехнулся, увидев, как мальчишку внезапно скорчило в приступе тошноты, когда скальп оказался в его руке.

Появление всадников (по двое на каждой лошади) вызвало оживление в стойбище. Человек-Лошадь оказался в центре внимания. Индейцы, игнорировавшие его, как раба, теперь увидели в нем храбреца, захватившего лошадей, завоевавшего свой первый ку.

Шум и гам продолжался всю ночь. Отцы громко хвалились подвигами своих сыновей. Пришлось позвать белого человека, чтобы он рассудил спор двух разгоряченных подростков, определив, кто из них завоевал второй ку, а кто должен довольствоваться третьим. После долгого спора, в котором Человек-Лошадь не принимал участия (спор шел буквально через его голову), он торжественно указал на мальчика, сидевшего ближе; ему было совершенно безразлично, кто он.