Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза - Андрей Серафимович Грачёв Страница 20

Когда нападки со стороны членов ЦК, обвинявших его кто в развале страны, кто в предательстве дела социализма, кто в том, что он «бросает на растерзание контрреволюции» наших союзников в странах Восточной Европы, слились в общий хор, генсек не выдержал и прервал оратора: «Я думаю, уже подошло время, что я должен все сказать. Хватит». В. А. Ивашко, заместитель генсека, обратился к залу с предложением устроить перерыв «примерно на час, полтора», но был остановлен Горбачевым. «У меня короткое выступление, — сказал он, — вы успеете и на перерыв, и пообедать. Я думаю, что нам надо обсудить ситуацию, как она складывается в партии. Практически 70 %, если не больше, выступивших здесь заявили о том, что сегодня положение такое, что уровень и авторитет Генерального секретаря ЦК КПСС упал до нуля и в таком состоянии оставлять во главе партии человека, сегодня не пользующегося доверием партийной массы, как вы говорите здесь, нельзя. Это просто преступно. Поэтому я предлагаю прекратить прения и решить вопрос о Генеральном секретаре ЦК КПСС, поскольку все сводится к этому. Для меня интересы партии, интересы нашего дела великого революционного обновления не менее дороги, чем некоторым, появившимся в последние две недели на политической арене. Я не готов больше возглавлять 6 или 7 партий, которые сегодня собрались в этом зале. Хватит. Подаю в отставку».

Горбачев собрал свои бумаги и вышел из зала. Группа его приверженцев, возглавленных Аркадием Вольским, подали в президиум записку с заявлением, что, если пленум примет отставку генсека, они выйдут из состава ЦК. С Горбачевым вместе готово было выйти из ЦК около трети его членов. Назревал раскол.

И тут выяснилось, что привыкшие к комфорту существования в статусе монопольной партии, защищенной государством и Конституцией, партийные бонзы испугались остаться без прикрытия президента лицом к лицу с обществом, с нетерпением стремившимся от них избавиться. После растерянной паузы они сформировали депутацию к Горбачеву с просьбой вернуться. Отставку пленум не принял, а сам Горбачев не настаивал (о чем впоследствии сожалел), поскольку рассчитывал, что на внеочередном съезде в ноябре партия сама разделится на консерваторов и реформистов. Таков был его «плавный» сценарий перехода от однопартийной к многопартийной системе.

Последнее препятствие к выработке текста нового договора было на время снято, хотя все его противники — от обреченного на роспуск союзного парламента до партийной номенклатуры — не смирились с поражением и готовились дать «предавшему» их Горбачеву последний бой.

…После успешного завершения финального заседания в Ново-Огареве «тройка» главных соавторов исторического соглашения — Горбачев, Ельцин и Назарбаев — расположились на террасе особняка, чтобы наметить основные практические шаги, которые предстояло сделать после подписания Союзного договора на первых этапах существования нового государства.

Удовлетворенный тем, что ему удалось свести функцию союзного центра к символическому статусу, и видя себя в роли регента будущего «короля», Ельцин великодушно предложил Горбачеву баллотироваться на пост президента. Назарбаев согласился занять пост премьера.

Естественно, в новых структурах не оставалось места ни для вице-президента Янаева, ни для премьера Павлова и большинства союзных «силовиков» — Пуго, Крючкова и Язова. Это же относилось и к председателю Верховного Совета Лукьянову, так как общесоюзный парламент предстояло распустить. Парадокс состоял в том, что он должен был участвовать в церемонии подписания нового договора, подтверждая своей подписью согласие депутатов советского парламента с актом о его самоликвидации.

Надо ли удивляться, что месяц спустя имена всех этих кандидатов для выхода на преждевременную пенсию оказались в списке членов ГКЧП (кроме Лукьянова, который формально в комитет не вошел).

В разгар разговора Ельцин забеспокоился, заподозрив, что сверхсекретная беседа записывается КГБ. Интуиция его не подвела. Быть может, «эта запись и стала спусковым крючком августа 91-го года», — писал потом Ельцин.

«Тройка» приняла решение ускорить дату подписания Договора, руководствуясь в первую очередь желанием «упредить» делегатов Верховного Совета, которые могли взбунтоваться и отказаться ратифицировать проект Договора о Союзе, — в его названии, как уже отмечалось, вопреки официальной формуле, утвержденной референдумом, слово «социалистических» было заменено на «суверенных». Участники «тройки», разумеется, не предполагали, что, назначив церемонию на 20 августа, они тем самым обозначали предельный срок для организаторов путча, который должен был ее сорвать.

Перепрыгнуть

пропасть в два прыжка

Политический кризис весны и начала лета 1991 года усугублялся экономическим коллапсом. Свою «превентивную революцию», вызванную желанием упредить тотальный кризис системы и неконтролируемый распад государства, Горбачев начал с политических реформ. В этом он отступил от заветов своего идола — «позднего» Ленина. Тот, констатировав тупик, куда завела страну политика «военного коммунизма», развернулся на 180 градусов и ради спасения власти большевиков обратился к капитализму, провозгласив НЭП.

Новая программа должна была разрешить возвращение к рыночным отношениям «в допустимых рамках» для начала на селе, чтобы обеспечить страну продовольствием. Однако очень быстро безудержное половодье рынка и частного предпринимательства хлынуло в город. Свое вынужденное решение «пойти на поклон» к ненавистным буржуям и рыночным отношениям вождь мирового пролетариата оправдывал отчаянной ситуацией, в которой оказалась Россия после двух революций и Гражданской войны, усугубленной иностранным вмешательством.

Для Горбачева список приоритетов выглядел иначе. И он сам, и бо́льшая часть окружавших его соратников, даже оказавшись на вершине государственной власти и получив доступ к информации о реальном состоянии страны, жили иллюзией того, что экономика второй мировой сверхдержавы была достаточно прочной, чтобы позволить реформаторам сосредоточиться на политике.

Соответственно, преодоление отставания СССР от Запада могло быть достигнуто путем «ускорения», за счет снятия излишних бюрократических и административных ограничений. В этом случае большая экономическая реформа могла подождать. Эта иллюзия начала развеиваться по мере того, как новые руководители открывали для себя врожденные пороки всей экономической системы.

Помимо своего идеологического характера, заставлявшего ее «из принципа» отвергать законы рынка, а также мобилизационной модели, означавшей на деле продолжение экономического абсурда «военного коммунизма» в мирное время, она страдала еще одной неизлечимой болезнью — гипертрофированной милитаризацией.

Подлинные цифры расходов на военные цели не только надежно укрывались от общества, но и оставались неизвестными самим руководителям страны. Так, уже через несколько лет после начала перестройки члены команды Горбачева, ответственные за экономику, приводили самые разные данные, которые нельзя