Конец режима: Как закончились три европейские диктатуры - Александр Баунов Страница 21

европейской интеграции, пригласило на свою очередную ассамблею, проходившую летом 1962 г. под эгидой ЕЭС в Мюнхене, 118 испанских оппозиционеров, представлявших все политические силы за исключением коммунистов. Среди гостей были именитые эмигранты-республиканцы, диссиденты из самой Испании, монархисты из окружения дона Хуана и даже известные перебежчики из рядов режима, вроде видного фалангиста, бывшего главы отдела пропаганды времен гражданской войны Дионисио Ридруэхо, которого раньше называли испанским Геббельсом.

Кроме коммунистов, среди приглашенных не было и действующих представителей режима, даже его реформаторского крыла. Для Франко это стало очередным доказательством двойных стандартов Запада. По его мнению, раз испанское правительство тоже стремится к сближению с Европой, европейцы должны были пригласить всех, кто разделяет эту цель. Европа, со своей стороны, давала понять, что сближаться намерена только с «другой Испанией» в лице демократической оппозиции.

Делегация испанских оппозиционеров поступила непатриотично: она призвала ЕЭС не принимать Испанию в общий рынок, пока ее политический режим не станет похожим на режимы других стран — членов организации, и лидеры ЕЭС согласились. Испанское правительство осудило «мюнхенское сборище» как очередное свидетельство иностранного антииспанского заговора. Некоторые делегаты из Испании, в том числе Ридруэхо, не смогли вернуться домой и остались в эмиграции. Других по возвращении ждала ссылка на Канарские острова или преследования Политико-социальной бригады — испанской политической полиции.

И все же реальная изоляция Испании закончилась вместе с автаркией и крайним экономическим национализмом. Европейские президенты и премьеры по-прежнему не ездили в Мадрид и не приглашали Франко в свои столицы, но по мере того, как ужасы гражданской войны уходили в прошлое, встречи испанских и европейских министров стали обычным делом. Испанию наказывали за политическую неуступчивость диктатора и одновременно поощряли за открытость экономики и верность западной системе безопасности.

В прессе западных стран становилось популярным менее черно-белое и более заинтересованное описание Испании, которая, оказывается, не концлагерь, а почти нормальная страна. Ничего удивительного, ведь тот же подход в оттепельные 1960-е Запад пытался практиковать даже по отношению к гораздо более экзотическому и закрытому Советскому Союзу. Сам Франко теперь говорил, что рядовой советский человек не такой уж коммунист.

Долгое время Испанию обходили стороной и деятели культуры, по крайней мере те из них, кто дорожил репутацией в демократических странах или государствах соцлагеря и левых кругах. Но чем дальше в прошлом оставались жестокости войны и послевоенных репрессий, тем меньше осуждали тех, кто посещал Испанию, и к концу 1950-х негласный запрет ослаб. За один только 1959 г. здесь побывали звезды мирового кино Брижит Бардо и Джина Лоллобриджида, оперная дива Мария Каллас и, несмотря на свои левые взгляды, режиссер Федерико Феллини с женой, актрисой Джульеттой Мазиной.

Но главная звезда, которую удалось зазвать в Мадрид благодаря технократической оттепели, — президент США Дуайт Эйзенхауэр, который в канун Рождества 1959 г. приехал в Испанию в рамках международного турне. Любой новый, порвавший с прежним режим ищет внешней легитимации. С середины ХХ в. ее высшая форма — добиться, чтобы столицу твоей страны посетил президент США и чтобы визит прошел в теплой, дружественной обстановке.

В Мадриде надеялись, что встреча с лидером демократического мира снимет заклятье с главы испанского государства, а Франко был уверен, что они с гостем поймут друг друга как боевые генералы и союзники по холодной войне. На улицах Мадрида в честь приезда долгожданного гостя строили триумфальные арки, выкладывали светящимися лампочками приветствия на стенах домов, мобилизованные толпы горожан махали кортежу флажками, многие вполне искренне.

Даже визит американского президента не разморозил отношений между Испанией и Европой на высшем уровне. Франко был раздражен чистоплюйством европейских правительств, их заигрыванием с испанской оппозицией и вмешательством во внутренние дела его страны. Крайняя форма такого вмешательства — намеки на то, что Испанию пустят в ЕЭС и НАТО в обмен на либерализацию режима, а лучше — на уход Франко от власти.

Несмотря на это, Франко не свернул реформ, которые сближали экономику Испании с западной. Теперь ему нужно было доказать самому себе и своим критикам-националистам справа, что, доверив экономику новому поколению управленцев, он сделал правильный выбор. Кроме того, технократы поддерживали проект авторитарной монархии как способ сохранить режим после Франко, а к этому склонялся и он сам.

В новом правительстве 1962 г., которое Франко и Карреро Бланко укрепили еще несколькими технократами из «Опус Деи» (например, министром промышленности стал Грегорио Лопес Браво, которой тоже войдет в число авторов испанского экономического чуда), появился новый министр информации и туризма Мануэль Фрага — молодой функционер с вытянутым лицом, почти половину которого занимал высокий лоб. В то время как технократы из «Опус Деи» считали, что можно ограничиться экономическими реформами, Фрага пытался отстаивать необходимость общественных изменений. К нему присоединился Хосе Солис Руис, с 1957 г. министр — генеральный секретарь Национального движения, сделавший карьеру в официальных вертикальных профсоюзах. Фрага и Солис не были связаны с «Опус Деи» и, в отличие от тамошних технократов, попытались уменьшить оберегаемую Франко преграду между экономикой, которая менялась, и политикой, которую трогать запрещалось.

Как и следовало ожидать от фалангиста, Солис не поддерживал монархический проект, вокруг которого сплотились технократы и их покровитель Карреро Бланко. Он не верил, что Хуан Карлос или любой другой монарх сможет удержать власть и сохранить режим. Другое дело — правящая партия, для которой сохранение режима — это вопрос ее выживания.

Чтобы укрепить партию власти и ослабить монархический проект, Солис при поддержке Фраги намеревался усилить демократию внутри режима: сделать Национальное движение платформой для дискуссий, увеличить самостоятельность и роль публичных институтов режима — его правящей партии, кортесов, правительства, совета Национального движения и Совета королевства, чтобы будущее страны меньше зависело от воли одного человека и игры закулисных групп. Таким способом оба хотели адаптировать режим к современности, сделать его устойчивей за счет умеренной либерализации. Технократов, напротив, больше устраивала «рыхлая» правящая партия, лишенная субъектности и реальной власти.

Разногласия между технократами-экономистами и реформаторами-«политиками» до некоторой степени предвосхитили будущий спор между сторонниками советского и китайского пути. Солис задумал узаконить отсутствие монолитности внутри режима — поддержать ту самую политическую энергию, которая никуда не исчезает и вечно бурлит за закрытыми дверями. Чтобы удовлетворить общественный запрос на политическую конкуренцию, он предложил разрешить «объединения» или «ассоциации» — своего рода суррогатные партии или конкурирующие платформы внутри правящего Национального движения. Солис дважды вносил законопроект о политических объединениях, в 1964 и 1969 гг.

Луис Карреро Бланко и сам Франко настороженно относились к идее «объединений». Оба раза закон Солиса увязал в правительстве и кортесах. Его тормозили не