Юрий Папоров - Эль Гуахиро - шахматист (книга 2) Страница 22

На одном из столбов, некогда державших чугунные створки ворот, висел щит рекламы: "Самый сочный! Кубинский грейпфрут содержит мало калорий, зато богат витамином С. В силу благоприятных климатических условий страны половину веса кубинского грейпфрута составляет сок. Экспортер Кубафрутас".

"Кого угораздило вывесить здесь, в Пилоне, да еще на воротах кладбища, никому не нужную, хотя и красивую рекламу?" - подумал Рамиро и решительно вошел.

Солнце касалось своим быстро темневшим краем острых горных вершин.

Гуинче появился неслышно, как тень. Положил у подножия креста белые цветы марипосы с желтыми усиками, словно у бабочки, перекрестился, обошел могилу и встал так, как если бы отец лежал на постели и Гуинче видел бы его лицо. Скрестил руки на груди и замер.

Послышался шорох, его рука метнулась к поясу, но незнакомый властный голос опередил:

- Спокойно, Гуинче! - Рамиро приставил дуло пистолета под лопатку Гуинче. - Достань, что хотел, но не дури! Достань! Вот так! Теперь швырни в сторону. Ну!

Гуинче подчинился лишь после того, как Рамиро сильнее надавил дулом в спину. Браунинг глухо стукнулся о землю. Рамиро сделал два шага назад, опустил оружие.

- Обернись, Гуинче!

Не сразу Гуинче повернулся, а когда стал спиной к могиле отца, часто заморгал. Голос не повиновался.

- "Гуахиро"! Ты? - выдавил с трудом.

- Я!

- Что происходит? Откуда ты?

- Не из могилы, ясно. Знаю, что тебе плохо, чуешь конец. Вот и пришел. - Рамиро передвинул собачку предохранителя на своем пистолете и бросил его. Он упал на траву в метре от браунинга Гуинче.

- Эй! Что происходит? - Голос Гуинче стал прежним. - Ты что, мне друг?

- Пока нет! Однако могу стать. Гуинче понимал, что это не сон, но поверить в реальность происходящего тоже не мог.

- Чего ты вдруг оказался здесь? - Рамиро тянул время.

- Отец у меня тут лежит. А я его не знал.

- Бывает. Кровь зовет?

- Всю жизнь ничего дороже памяти о нем у меня не было. А положили здесь, когда я еще на свет не появился.

- Как это?

Гуинче начал рассказывать с жаром, словно давно хотел выговориться, а возможно, и потому, что сознательно удалял миг роковой, скорее всего смертельной развязки.

И перед глазами Рамиро Фернандеса рисовалась живая картина.

...Глубокая темная ночь окутала все вокруг. Лишь издали доносился монотонный гул сентраля "Капе-Крус". Во дворе небольшого домика, там, где к небу устремляло свою пышную крону манильское манго, притаился отец Гуинче. В просторном кармане рабочей спецовки, набитом пучками пакли, лежала смятая записка, найденная случайно час назад на столе в управлении завода. То было письмо управляющего к его жене. Последняя фраза жгла сердце. "Этой ночью твой муж дежурит. Как пробьет двенадцать, обязательно буду!"

Тот, другой, кому отдано предпочтение, бесшумно перепрыгнул через забор, замер, боязливо осмотрелся и осторожно стал пробираться к дому. Еще шаг, и он остановился у дерева манго. В мохнатой шапке листвы шелестел ветерок. Еще шаг, и стальная рука сдавила горло управляющего. Тычок коленом в живот, смертельные тиски и резкий удар головой о ствол дереза лишили жизни пришельца. И злоба, унижение, ревность разом исчезли у отца Гуинче.

"Он мертв, но она... Пусть она держит ответ!" - пронеслось в голове, и он направился к дому. Дверь не была на запоре, и вновь слепая, безудержная сила поднялась в нем. Отец Гуинче толкнул дверь, вошел в прихожую, но тут же вспышка пламени ослепила его, он ощутил боль в груди и, падая на колени, услышал гневный голос жены:

"Я вас предупреждала, негодяй!" "Это я!" - еле слышно произнесли губы отца Гуинче. Ружье громыхнуло дулом обо что-то жесткое. Женская рука кое-как нащупала включатель - вспыхнул свет. В глубоком горе женщина опустилась на пол. "Дева Мария, - шептала она, - святая непорочная, помилуй и спаси! За что такое наказание? Чиста ведь! Чиста!.." Он с трудом оперся на руку, и лицо, секунду назад перекошенное ревностью, озарилось улыбкой: он не обманут. Прилив счастья был последним, что он ощутил в этой жизни. Женщина с трудом разжала пальцы мужа, в которых он держал записку. Сердце ее замерло, губы побелели, она тихо застонала: "Дева Мария, за что? Он не прочел моего ответа!" Глаза ее округлились, и она, не вполне понимая, что делает, поднесла к невидящим глазам мужа обратную сторону записки. "Читай! Читай, о, боже!" - и потеряла сознание.

- Я родился восемь месяцев спустя, но уже в Гаване, куда мать переехала к своей сестре. Мать и сейчас жива, С первого же заработка я два года копил каждое сентаво на памятник и на дорогу в Пилон.

- Ты хотел бы повидаться с матерью? - спросил Рамиро. - Клянусь памятью моего отца, Гуинче, это можно сделать. Давай пораскинем мозгами.

- Нет, "Гуахиро", мозгов не хватит. Ни моих, ни наших вместе. Я много намесил.

- И все же! Расскажи. Вначале подумаем оба, а там помогут, если ты пожелаешь.

Гуинче замолчал, закусил губу, взъерошил волосы на голове, резко опустил руки.

- В карман не лезь! Знаю, что хочешь закурить.

- Боишься?

- Нет! Если решился, привыкай себя держать в руках с этой минуты. Потерпи.

- Ну, так! Вроде ты с добром. Но с чего начинать-то? Может, отойдем? Не здесь, не рядом.

- Здесь! И пусть прах его будет тебе судьей!

- Ты хозяин, ты и музыку заказываешь. Ладно! Слушай! Ты уже основался на Кубе, когда Висенте Мендес и Насарио Сархен задумали военную операцию. Собрали деньги, подготовили пятнадцать человек, я был в их числе. Но перед самым выходом из Майами Висенте и Насарио - у них появились сомнения решили изменить место высадки. Хулио Сесар Рамирес настойчиво возражал. Это показалось подозрительным, и все решили, что Хулио Сесар действительно из "Х-2". Вышли в море, он за свое, и тогда его стали допрашивать и пытать, Он не признавался, но мы все больше убеждались, что он коммунист.

- Никто никогда не мог представить доказательств.

- Да, но я первым ударил его, и все начали бить. Потом его связали и бросили за борт.

- Вернулись домой и, чтобы побольше собрать денег у лжепатриотов, сделали из него мученика и знамя.

- Вот это мне не понравилось. Даю слово! От смерти же нас вместе с Висенте Мендосом1 спасла болезнь. Но я был одним из тех, кто на судне Рамона Ороско Креспо отомстил за их гибель и потопил коммунистические рыбачьи суда "Платформа I" и "Платформа IV". Потом меня отправили в Форт-Гулик, в зону Панамского канала. Там военных из Латинской Америки учат методам борьбы с коммунизмом. Вернулся в Майами, где замышлялось что-то серьезное. Да война во Вьетнаме прижала, срочно стали набирать в американские батальоны нас, кубинцев. И попал я снова на выучку, теперь в Форт-Шерман. Неподалеку, в джунглях Дарьена, отстроили вьетнамскую деревню Гатун-Дин. Там нас обучали разным системам выживания и средствам массового уничтожения вьетнамцев, и там со мной подружился Маноло Хиберга, который потом, после перемирия с Вьетнамом, свел меня с "Майклом"-Суаресом, лучшим другом "Мачо"-Баркера, Эдгара Буттари и "Бебе"-Ребосо.

1 Во время высадки в районе Баракоа 17 апреля 1970 года.

- Чьими руками Никсон завладел секретами демократической партии. И погорел потом из-за них в деле Уотергейта.

- Вот когда жирный куш достался им, а меня отбросили в сторону, я впервые ощутил себя листом, сорванным с дерева и ветром занесенным в чужие края. Правда, я успокоил себя, прочитав в книге, что бывают деревья, чьи листья содержат в себе семена. Может быть, только теперь, в эти последние месяцы, я начинаю понимать ту мысль. А в семьдесят втором году, в мае, они свели меня в Нью-Йорке с Рикардо Моралесом Наваррете.

- Встречал его. Террорист. Служит в ЦРУ.

- Ага! Нам с ним и предстояло отправить на тот свет Эдварда Кеннеди.

- Постой! Это когда он призвал правительство Никсона отказаться от провалившейся блокады и нормализовать отношения с Кубой?

- Он предложил провести мост длиной в девяносто миль, а нам предложили сделать все так, чтобы скорее был изготовлен гроб длиной в сто девяносто сантиметров. Было трудно. Дважды дело срывалось. В третий раз, за минуту до появления Эдварда, нас со всеми игрушками взяли на месте агенты ФБР. Кто давал задание, отвернулись, и я чудом не угодил в тюрьму. Вот тут-то я близко увидел их нутро, душу иуд.

- А ведь многие на старой Кубе ставили их портреты вместо икон в домашние алтари.

- А как же мне было думать иначе... Закурим, "Гуахиро"? Ну, чего?

- Ты стой! - Рамиро достал пачку сигарет, спички, закурил и бросил горящую сигарету Гуинче. Тот поймал ее, жадно затянулся.

- Спасибо!

- Я знаю, о чем ты сейчас подумал. Однако продолжай!

- Чего продолжать? Были дела разные. В марте семьдесят четвертого в Мехико представительства "Кубана де Авиасион", "ТАКА", "Айсландик" и десять окон в отеле "Франсес" - моя работа. Тогда и начал я с Орландо Бошем. Вот смельчак!

- Чужими руками жар загребать и политику делать. - Рамиро сплюнул.