Еремей Парнов - Секретный узник Страница 23

- Добрый день. Говорит Мария. - Роза инстинктивно огляделась, но ничего подозрительного не заметила.

- Здравствуй, Мария. Очень хорошо, что наконец позвонила. А то ты совсем нас забыла.

- Была занята. Сверхурочная работа. Теперь вот немного освободилась. У меня завтра свободный день.

- А сегодня?

- И сегодня тоже.

- Тогда приходи сегодня. Я буду ждать тебя через час на станции городской электрички Ноллендорфплац. Нет, через полтора часа. Тебе ведь нужно еще отпроситься с работы? Хоть ты и заслужила отдых, хозяина все равно же надо предупредить? Так?

- Да, - сказала она, соображая, что на дорогу ей понадобится меньше получаса, а за час она, конечно, избавится от возможной слежки, "отпросится у хозяина". - Буду через полтора часа.

Достав на ходу пудреницу, она поправила волосы, коснулась ваткой носа и щек. Сзади как будто никого не было. Быстрым шагом дошла до ближайшей станции подземки и села в поезд, идущий к центру. Но на следующей же остановке выскочила из вагона в самый последний момент, когда уже закрывались двери. Поезд тронулся. После нее никто из него не вышел. Побродив на платформе, она поднялась наверх. Села в первый попавшийся трамвай и доехала до очень оживленной улицы. Это была длинная Кантштрассе. Возле старинной башни с часами продавали бананы, крашеные хлебцы и фиалки. С натужным горловым стоном ворковали голуби.

Она вдруг подумала, что весна в самом разгаре. Где-то играл патефон. Заезженная пластинка пела танго "Берлин танцует". Тротуары и мостовые залиты солнцем. Улица была красочной и беззаботной.

Часы на башне громко пробили двенадцать. У нее еще чуть больше часа. Она остановилась у витрины универсального магазина. Полюбовалась туфельками из кожи ящерицы, хрустальными гранями флаконов Герлена, воздушными валансьенскими кружевами. Под весенним ослепительным солнцем, среди этой пестрой снующей толпы витрина была неплохим зеркалом.

Роза вошла в магазин и поднялась на верхний этаж - в кафе. Неторопливо выпила стакан молока с бриошью. Подкрасила губы. Как только в кафе появились новые посетители, она бросила пудреницу в сумочку и встала. Медленно пройдя через весь зал, вышла в другие двери. Но вдруг, будто вспомнив, быстро вернулась и разменяла десять марок. В кафе ничего не изменилось. Никто из пришедших после нее не выказал намерения встать.

Оказавшись вновь на Кантштрассе, она взяла такси и доехала до Тиргартена. Ранняя бабочка неуверенно порхала над травой, проросшей сквозь перегнившие листья. Мимо фонтана, где рабочие заделывали цементом трещины, она прошла на мост Геркулеса. Облокотившись о чугунные перила, полюбовалась тихо посветлевшей водой канала и направилась к площади Большой Звезды, чтобы доехать на чем-нибудь до Ноллендорфа. Время позволяло...

Она пришла немного раньше назначенного срока. Став в сторонке, смотрела, как приходят и уходят городские электрички. Она не знала того, с кем должна была встретиться, и потому не всматривалась в мелькающие лица, никого не искала в толпе. Просто ждала.

Она не видела, как он подошел к ней, и едва заметно вздрогнула, когда ее тихо окликнули:

- Мария.

Она обернулась. Перед ней стоял худощавый молодой человек. Каштановые волосы гладко зачесаны назад, черные внимательные, без улыбки, глаза.

- Меня зовут Герберт, - представился он.

- Здравствуйте, товарищ Герберт, - она медленно пошла рядом с ним по перрону.

Очередная электричка прогрохотала по виадуку и с шипением сбавила ход. Люди на платформе зашевелились. Здесь было самое подходящее место для разговора, хотя каждые десять минут металлический грохот заставлял их умолкать.

- Я не знаю, что за этим кроется, но они согласились дать свидание. Роза коротко пересказала Герберту свой разговор в гестапо.

- Вынуждены были, товарищ Роза. Борьба за его освобождение приобретает все более широкие масштабы. Организован международный комитет. На борту каждого немецкого судна в зарубежных портах рабочие пишут: "Свободу Тельману!" Эти же слова - на заводских трубах пограничных городов Чехословакии, Австрии. Германские посольства забрасываются письмами и петициями. Самые знаменитые люди мира требуют освободить Тельмана. Нацистам просто не оставалось ничего другого... Партия решила как можно скорее освободить товарища Тельмана из тюрьмы. Вы понимаете?

Она только кивнула в ответ, потому что не смогла говорить, так сильно вдруг заколотилось сердце.

- Нацисты явно в затруднении, - продолжал Герберт. - Мы не должны дать им опомниться, придумать новую подлость, переменить тактику. Понимаете?.. Постарайтесь передать Тельману, что мы разрабатываем план побега. Я связной. Первое время мы будем держать связь с ним через своих людей в тюрьме, потом, надеюсь, сможем установить непосредственное общение. Это вы ему передайте. Пусть ждет и готовится. И еще передайте, что, несмотря на всю тяжесть ударов, партия живет и работает. Вы сумеете рассказать это товарищу Тельману под видом разговора о домашних делах?

- Да, товарищ Герберт, сумею. Мы поймем друг друга.

- Прекрасно! Скажите ему еще, что всей работой по-прежнему руководит Политбюро и его оперативное представительство внутри страны, в которое входят Шеер и Ульбрихт. Пик, Флорин и Далем - в Париже. Имен не называйте. Послезавтра в это же время буду ждать вас на остановке электрички у Штеттинского вокзала. Если не сможете прийти, позвоните. Ну, всего вам самого лучшего, - он сжал ей локоть и вошел в вагон подошедшей электрички.

Регирунгспрезидент Лигниц, 2 июня 1933 г.

С е к р е т н о! С т р о г о к о н ф и д е н ц и а л ь н о!

Циркулярное распоряжение.

О коммунистической деятельности.

Уже почти в течение месяца наблюдается чрезвычайная активизация

нелегальной организационной деятельности коммунистических

функционеров. Для оценки коммунистического движения, несколько

месяцев тому назад целиком перешедшего на нелегальное положение,

совершенно не важно, хотя это часто упускается из виду, различие

между КПГ, Межрабпомом, Революционной профсоюзной оппозицией и

другими вспомогательными и примыкающими к партии организациями.

Полиции следует всегда иметь в виду, что эти организации в то время,

когда они существовали легально, служили лишь для того, чтобы

маскировать подрывную деятельность коммунизма, и что все эти

организации, поскольку они еще существуют, в настоящее время служат

той же цели, что и нелегальный партийный аппарат.

...После того как нам удалось путем ареста большей части

функционеров парализовать основной руководящий аппарат КПГ, внимание

полиции должно быть постоянно направлено на то, чтобы следить за

появлением новых руководителей и своевременно арестовывать их.

Глава 18

БЕРЛИН, NW 40, АЛЬТ-МОАБИТ

Они стояли друг против друга, разделенные узким зарешеченным коридором, по которому, заложив руки за спину, ходил надзиратель. Их руки могли пролезть сквозь прутья, но не могли встретиться. Им разрешалось только смотреть и, если они хотели, говорить, но не о тюремном режиме, политике, обстоятельствах дела и прочих так или иначе связанных с его заключением вещах.

Она вышла на свою зарешеченную половину первой и приготовилась к долгому ожиданию. Но не прошло и двух минут, как там, на недосягаемой стороне, открылась дверь. Он вошел в комнату как всегда, уверенный и спокойный, может быть, только несколько осунувшийся, усталый. Улыбнулся, ласково подмигнул ей и, широко расставив ноги, остановился у решетки. А ее руки сами собой отчаянно вцепились в черные толстые прутья от пола до потолка, словно это она, а не он, пребывала в заключении. Она что-то шептала, беспомощно шевеля губами, не находя слов, может быть, не понимая или забыв все, что готовилась сказать.

- Здравствуй, Роза! - он уже забыл, что хотел отговорить ее от встречи.

Она пришла, и вот он видит ее, может тихо сказать ей: "Здравствуй, Роза". Казалось, он заставил себя привыкнуть к мысли, что если они и увидятся когда-нибудь, то очень нескоро. Эта насильственная привычка должна была успокоить его. Но облегчения она не принесла. Не потому ли весть о свидании с Розой отозвалась всеоблегчающей радостью, в которой потонули все сомнения и тревоги, тяжелые мысли о том, как он будет справляться со своим сердцем и памятью, когда вновь останется в долгом одиночестве.

Когда он увидел ее, то почти успокоился, словно все случившееся за эти несколько недель было сном.

- Ну, здравствуй же, здравствуй, дорогая моя!

Она замотала головой, сглотнула колючий слезный комок и вымученно улыбнулась:

- Здравствуй, Эрнст, - и тут же нахмурилась, заторопилась. - Мне так много надо сказать тебе. А времени у нас... - она беспомощно пожала плечами.

Надзиратель все так же ходил туда и обратно по коридору, глядя прямо перед собой, словно не было по обе стороны ни этих людей, ни самих решеток, словно дефилировал он между непроницаемыми стенами.