Тит Ливий - Война с Ганнибалом Страница 24

Едва рассвело, весь народ сошелся в Ахрадину[41], к зданию Совета. Один из первых и самых влиятельных граждан, по имени Полиен, сказал речь, разом и откровенную и сдержанную. Мерзость рабства, сказал он, хорошо известна и ненавистна сиракузянам, но существуют еще гражданские раздоры, и они тоже ужасны, хотя знакомы нам только понаслышке. Хорошо, что мы так проворно взялись за оружие, но будет еще лучше, если мы воспользуемся им лишь в крайней необходимости. Адранодор должен подчиниться Совету и народу, и только если он замыслил сам сделаться царем, только тогда надо начать с ним борьбу всеми силами и всеми средствами.

К Адранодору тут же отряжают послов. Сам он был испуган единодушием народа, но супруга его недаром была дочерью царя и всю жизнь провела в царском дворце. Она отвела мужа в сторону и напомнила ему знаменитые слова древнего тирана Дионисия[42], что с властью нужно расставаться только тогда, когда тебя поволокут за ноги, а не когда сидишь верхом на коне.

– Возьми у них сроку на размышление, – шептала она, – а тем временем прибудут солдаты из Леонтин, ты посулишь им денег, и все будет тебе покорно.

Адранодор, однако ж, не принял совета жены; он считал, что пока лучше уступить, и просил послов передать Совету и народу, что он выполнит их волю. На другой день, рано утром, ворота Острова распахнулись и пропустили Адранодора. Он вышел на площадь, стал на том же месте, с которого накануне говорил Полиен, и начал с того, что просил у сограждан прощения за свою нерешительность и робость. Он утверждал, что запер ворота из одного только страха: раз мечи обнажены, кто может сказать, где наступит конец убийствам и не пострадают ли за чужую, вину люди, ни в чем не повинные. Но теперь он видит, что Сиракузам поистине возвращена свобода, и, в свою очередь, возвращает родному городу все, что поручил его заботам и попечению убитый Гиероним.

С этими словами он положил к ногам заговорщиков ключи от ворот и от царской сокровищницы. Все разошлись, довольные и счастливые, а назавтра собрались снова, чтобы выбрать правителей города.

В числе первых избранным оказался Адранодор, а также убийцы Гиеронима, некоторые из них – те, что оставались в Леонтинах, – заочно. Царскую казну с Острова перенесли в Ахрадину, и часть укреплений, закрывавших и отгораживавших Остров от остальных кварталов, была, ко всеобщей радости, срыта.

Гиппократ и Эпикид, посланцы Ганнибала, опасались, как бы их не заподозрили в намерении устроить переворот, и потому сами пришли к новым правителям, а те представили их Совету. Здесь карфагеняне объяснили, что они повиновались Гиерониму, исполняя приказ своего командующего, который за тем их и прислал. Теперь они хотят вернуться к Ганнибалу, но Сицилия полна римлян, и они опасаются за свою жизнь. Пусть им дадут охрану и проводят – малой этой услугою Сиракузы заслужат большую благодарность Ганнибала.

Заговор. Расправа над виновными и невинными.

Совет без спора согласился: он очень желал поскорее избавиться от этих царских приближенных – во-первых, опытных вояк, а во-вторых, людей неимущих и наглых. Но необходимой в таком деле расторопности сиракузяне не обнаружили, а между тем Гиппократ и Эпикид исподволь сеяли обвинения против Совета и лучших граждан. Знатные – так они утверждали повсюду, где только могли, – мечтают подавить простой народ и ради этого задумали привести в Сиракузы римлян.

Их охотно слушали, и с каждым днем слушателей находилось все больше, город волновался, и уже не только Гиппократ с Эпикидом, но и более осторожный Адранодор начинал склоняться к мысли о мятеже. Теперь он поддался настояниям супруги, которая твердила ему, что нельзя упускать удобного случая, и вступил в сговор с карфагенскими посланцами и еще одним свойственником Гиерона – Фемистом.

Но все сгубила болтливость Адранодора. Он открыл свои планы актеру Аристону. У греков ремесло актера не считается постыдным, и то был человек хорошего происхождения, всеми уважаемый, так что дружба с ним царского зятя никого не изумляла. Но Аристон, который верность отечеству ставил выше дружбы, донес обо всем, что услышал, правителям. Те нарядили тайное расследование, донос актера подтвердился, и было определено действовать без отлагательств. С одобрения старейшин правители поставили стражу у дверей Совета, и как только Фемист и Адранодор вошли, их тотчас умертвили. Все прочие советники, кроме старейшин, понятия ни о чем не имели, и в Совете началось отчаянное смятение, но правители, водворив кое-как тишину, вывели вперед Аристона, и он рассказал все по порядку и очень подробно. Оказалось, что африканские и испанские наемники должны были перебить городских правителей и других именитых граждан, получив в награду их имущество, и что верный Адранодору отряд готовился снова занять Остров.

Тут Совет успокоился окончательно, но на площади бушевала толпа, которая еще не знала, что произошло, и только чувствовала перемены. Звучали уже и проклятия, и угрозы, однако когда двери Совета распахнулись и все увидели трупы заговорщиков, народ онемел от ужаса и молча выслушал речь, которую произнес один из правителей. Он обвинял убитых во всех злодеяниях, совершавшихся в Сиракузах после смерти Гиерона: на что, в самом деле, был бы годен мальчишка Гиероним без дурных опекунов и советников? Он обвинял Адранодора в черной неблагодарности: ведь народ не только простил ему его преступления, но даже избрал я правители. Впрочем, истинною причиною всему – не сами заговорщики, а их жены, царское отродье, не способное проститься с мыслью о тиранической власти!

Со всех концов площади понеслись крики, что надо казнить обеих, что нельзя оставлять в живых никого из рода тиранов. Толпа всегда такова: она либо рабски пресмыкается, либо свирепо властвует, свободы же, которая лежит посредине меж тем и другим, не может ни принять, ни воспользоваться ею. И всегда находятся прислужники злобы и гнева, которые подстрекают к кровопролитию души, безудержно жаждущие крови. Вот и тогда правители немедленно предложили закон: весь царский дом предать смерти. И он был немедленно принят народом, и Дамарата, дочь Гиерона и супруга Адранодора, и Гармония, внучка Гиерона и супруга Фемиста, были убиты.

Была у Гиерона еще одна дочь, Гераклия. Ее мужа, Зоиппа, Гиероним отправил послом к египетскому царю Птолемею, и Зоипп, ненавидевший тирана, остался в Египте в добровольном изгнании. Узнав заранее, что убийцы идут и к ней, Гераклия вместе с двумя совсем юными дочерьми припала к алтарю домашних богов. Распустив волосы, заливаясь слезами, она заклинала убийц богами и памятью отца, Гиерона, не обращать справедливую ненависть к Гиерониму против них, ни в чем не виноватых.

– Под пятою Гиеронима я лишилась супруга, а мои дочери – отца! Под пятою Адранодора, если бы надежды его сбылись, я стала бы рабою наравне со всеми прочими! А теперь мы должны погибнуть! За что? Какою опасностью грозят отечеству, свободе или законам три беспомощные, одинокие женщины? А если не мы вам опасны, но царский род, так вышлите нас прочь, дайте уехать в Александрию – жене к мужу и дочерям к отцу!

Убийцы были словно глухи. Кто-то крикнул, что нечего терять время попусту, кто-то обнажил меч. Тогда Гераклия взмолилась, чтобы пощадили хотя бы девочек – они в тех летах, на которые даже у врагов на войне не поднимается рука!

И тут она умолкла, потому что палачи оттащили ее от алтаря и перерезали ей горло. Потом они бросаются на дочерей, обрызганных материнскою кровью. Обезумев от страха и горя, девочки вырвались и заметались по дому, и убийцы долго гонялись за ними, без толку размахивая мечами. Наконец испустили дух и они. Гибель их была тем более ужасна и жалостна, что почти сразу вслед за тем явился гонец с приказом остановить казнь: ярость народа уже успела иссякнуть и смениться состраданием. Но из сострадания снова вырос гнев, когда гонец вернулся и сообщил, что все кончено. Толпа грозно ревела и разошлась не прежде, чем был назначен день для выборов новых правителей – взамен Адранодора и Фемиста.

Конец недолгой свободы.

Когда день этот настал, кто-то из задних рядов неожиданно для всех выкрикнул имя Гиппократа, кто-то еще – Эпикида, и скоро чуть ли не вся площадь дружно повторяла их имена. Остальные правители сперва пытались делать вид, будто не слышат этих криков, но в конце концов были вынуждены признать и утвердить выбор народа. Дело же заключалось в том, что на площади собрались не только граждане Сиракуз, но и немалое число наемных солдат, а главное – римских перебежчиков, нашедших пристанище в Сицилии, и они боялись союза с Римом и сочувствовали Ганнибаловым посланцам.

И, однако, к Марцеллу – он уже прибыл в Сицилию – выехали послы с предложением возобновить прежний договор: Гиппократ с Эпикидом не смогли этому воспрепятствовать. Марцелл выслушал сиракузян и отправил ответное посольство, но положение тем временем переменилось. Карфагенский флот подошел к Пахину[43], Эпикид и Гиппократ набрались прежней самоуверенности и, не таясь, заявляли, что знать предает Сиракузы Риму. А тут еще, совсем некстати, у входа в гавань бросили якорь римские суда – это римляне хотели ободрить своих приверженцев, – и толпа кинулась к берегу моря, чтобы помешать высадке незваных гостей.