Тит Ливий - Война с Ганнибалом Страница 25

И, однако, к Марцеллу – он уже прибыл в Сицилию – выехали послы с предложением возобновить прежний договор: Гиппократ с Эпикидом не смогли этому воспрепятствовать. Марцелл выслушал сиракузян и отправил ответное посольство, но положение тем временем переменилось. Карфагенский флот подошел к Пахину[43], Эпикид и Гиппократ набрались прежней самоуверенности и, не таясь, заявляли, что знать предает Сиракузы Риму. А тут еще, совсем некстати, у входа в гавань бросили якорь римские суда – это римляне хотели ободрить своих приверженцев, – и толпа кинулась к берегу моря, чтобы помешать высадке незваных гостей.

Раздоры между карфагенской и римской партиями достигли такой остроты, что казалось, вот-вот вспыхнет мятеж. Снова созвали Народное собрание, и один из первых в городе людей, по имени Аполлонид, произнес в высшей степени уместную и разумную речь:

– Если все мы единодушно примем сторону римлян или карфагенян, не сыскать в мире государства счастливее и благополучнее нашего. Но если всяк будет настаивать на своем, то между сиракузянами разгорится война еще свирепее той, какая уже идет меж Карфагеном и Римом. Наша главная задача – взаимное согласие, а с кем именно заключить союз – вопрос особый и гораздо менее важный. Впрочем, я бы все-таки предложил идти дорогою Гиерона, а не Гиеронима. Мало того, что римляне – союзники давние и испытанные; не забывайте и того, что расторгнуть дружбу с ними безнаказанно невозможно. А если мы отклоним дружбу, карфагенян, это нам немедленною войною не грозит.

Своим беспристрастием речь Аполлонида произвела большое впечатление на обе партии, и после новых, очень долгих и очень горячих споров постановили сохранить с римлянами мир, о чем и известили Марцелла.

Немного дней спустя прибыли послы леонтинцев просить военной силы для охраны своих границ. В Леонтины выступил Гиппократ с отрядом римских перебежчиков, к которым по собственному желанию присоединились и наемники. Походу радовались и городские власти, и Гиппократ с братом: одни – освобождая и очищая Сиракузы от самых худших подонков, другие – предвкушая давно замышлявшийся переворот.

Гиппократ несколько раз делал набеги на римские владения, – правда, украдкою, – а когда Аппий Клавдий, легат Марцелла, выставил вооруженный караул, карфагенянин напал открыто и многих поубивал. Марцелл тут же посылает в Сиракузы заявить, что мир нарушен и не будет восстановлен до тех пор, пока Гиппократ и Эпикид не оставят пределы Сицилии. Эпикид не был склонен держать ответ за брата и поспешно бежал к нему в Леонтины. Увидев, что против римлян жители этого города восстановлены вполне достаточно, он принялся подстрекать их против сиракузян.

– Они хотят сохранить владычество над всеми городами, какие прежде подчинялись царю, – говорил он, – на этих условиях они и заключили мир с римлянами. Им мало собственной свободы – им непременно надо распоряжаться судьбою других! Но у леонтинцев не меньше прав быть свободными, чем у сиракузян. Ведь это на вашей земле пал тиран, на ваших улицах раздались первые призывы к освобождению. Либо они должны признать вашу независимость, либо вы не признавайте их договора!

Подстрекательские речи оказали свое действие, и, когда пришли сиракузские послы с требованием, чтобы Гиппократ и Эпикид, виновники избиения римского караула, удалились из Леонтин и вообще из Сицилии, им дерзко ответили, что леонтинцы не поручали сиракузянам заключать за них мир и союз с кем бы то ни было, а чужие договоры соблюдать не обязаны. Тогда сиракузяне дали знать римлянам, что леонтинцы вышли из повиновения: пусть римляне идут на них войною.

Марцелл и Аппий подступили к Леонтинам с двух сторон, и воины, которых вело желание отомстить за убитых товарищей, захватили город с первого же натиска. Гиппократ и Эпикид заперлись в крепости, а ночью тайно бежали в ближний городок Гербёс. Сиракузяне восьмитысячным отрядом двинулись к Гербесу и дорогою повстречали гонца из Леонтин, который, мешая правду с ложью, рассказал им, что римляне истребили без разбора и воинов, и взрослых граждан – всех до одного! – а город разграбили (в действительности они высекли розгами и обезглавили перебежчиков – около двух тысяч человек, – но ни наемники, ни горожане, ни их имущество нисколько после взятия Леонтин не пострадали). Отряд остановился, и никакими силами его нельзя было заставить ни двинуться дальше, ни подождать более достоверных известий. Воины обвиняли римлян в вероломстве, а своих начальников – в предательстве, и те, опасаясь прямого бунта, почли за лучшее расположиться на ночлег в Средней Мёгаре.

Поутру войско снова двинулось к Гербесу. Гиппократ и Эникид, понимая, что положение их безнадежно, отважились на крайнее средство – отдаться на милость сиракузских воинов, которые хорошо их знали и вдобавок были потрясены вестью о гибели товарищей. И вот они вышли навстречу отряду. А в голове колонны по случайности оказались шестьсот критских лучников, прежде служивших у римлян и обязанных своею жизнью Ганнибалу: они попали в плен при Тразименском озере, и Ганнибал их отпустил. Простирая к ним руки и размахивая ветвями оливы – как подобает молящим о помощи, – Гиппократ и Эпикид кричали, чтобы те приняли их под защиту и не выдавали сиракузянам, которые всех своих наемников готовы выдать на, расправу римскому народу.

Критяне в один голос отвечали:

– Мужайтесь! Ваша судьба – это наша судьба!

Знаменосцы, а за ними и весь передовой отряд остановились. Начальники были в хвосте колонны и не знали, в чем причина задержки, но вот от воина к воину побежал слух, что Гиппократ и Эпикид в их рядах, и шеренги радостно загудели. Начальники пришпорили коней и поскакали вперед. Они обрушились на критян с упреками (что это, дескать, за правило, что за распущенность – заводить дружеские разговоры с врагами?) и приказали арестовать братьев, а Гиппократа тут же заключить в оковы. Критяне встретили приказ насмешками и угрозами, их поддержало все войско, и начальники увидели, что настаивать не только бесполезно, но и опасно. В страхе и растерянности они отводят своих непокорных подчиненных назад в Мегару и посылают в Сиракузы нарочного с докладом.

Гиппократ между тем громоздит обман на обман. Он велит нескольким критянам засесть у дороги и перехватить гонца, а затем громко читает письмо, якобы у того отобранное, на самом же деле – сочиненное им, Гиппократом:

«Начальники сиракузян приветствуют консула Марцелла.

Ты поступил совершенно правильно, не дав пощады никому в Леонтинах. Но все наемники одинаковы, и в Сиракузах не будет спокойствия, пока хоть один из них остается в нашем городе или войске. Постарайся же захватить и тех, что расположились лагерем под Мегарою, казни их и освободи наконец Сиракузы».

Выслушав письмо, солдаты кинулись к оружию с таким бешеным ревом, что начальники, даже не пытаясь объясниться, бежали в Сиракузы. Но и бегство их не успокоило наемников, они напали на воинов из числа сиракузских граждан и перебили бы всех до последнего, если бы не Гиппократ и Эпикид. Те сумели унять ярость солдат – разумеется, не из человечности, не из чувства сострадания, а лишь для того, чтобы не закрыть себе дорогу в Сиракузы. Последние сутки особенно ясно показали Ганнибаловым посланцам, как легковерна и вспыльчива толпа, и они подкупают одного солдата, который был в Леонтинах во время приступа, чтобы он по праву и по долгу очевидца рассказал в Сиракузах о «зверствах» римлян.

Их расчет был верен. «Очевидец» тронул и взволновал не только народ, но и Совет. Даже люди вполне основательные говорили: как хорошо, что римская алчность и жестокость разоблачили себя в Леонтинах, – в Сиракузах наверняка Случилось бы то же или еще того хуже, потому что здесь для алчности больше простора и богаче награда. Все согласились, что надо запереть ворота и тщательно оберегать город. Но от кого? Солдаты и большая часть народа считали, что от римлян, а городские правители и немногие из народа – что не следует впускать и Гиппократа с Эпикидом, которые уже стояли у Гексапила[44]. Но родные тех сиракузских воинов, которые были спасены их заступничеством, отворили одни из ворот Гексапила, чтобы – так они восклицали – общими усилиями защищать общее для всех отечество. Городские правители вмешались, однако же ни приказы, ни угрозы не помогали, и тогда они, забыв о своем достоинстве, со слезами на глазах молили граждан не выдавать Сиракузы бывшим прислужникам тирана и нынешним растлителям войска. Толпа ничего не слышала и не желала слушать. Ворота взламывают изнутри с такою же яростью, как снаружи, и через все шесть проемов отряд Эпикида и Гиппократа вливается в город.

Правители бежали в Ахрадину. Наемники соединились с римскими перебежчиками и остатками царской охраны, ворвались в Ахрадину и перебили почти всех правителей. Конец резне положила лишь ночная темнота.