Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930) - Шэрон Ковальски Страница 24

Было образовано четыре филиала Государственного института в Москве, Ленинграде, Саратове и Ростове-на-Дону [Иванов, Ильина 1991: 182; Спасокукоцкий 1929][133]. Предполагалось, что филиалы будут заниматься местной и региональной динамикой преступности, а центральный институт в Москве — изучением более общих тенденций в советской и мировой преступности. Криминологи надеялись, что за счет исследований как на местном, так и на общегосударственном уровне Государственный институт станет своего рода «барометром преступности» и поможет выявлению изменений в динамике преступности как общественного явления [Гернет 1922: 33]. Более того, через создание филиалов в тех самых городах, где и раньше существовали местные самостоятельные криминологические кабинеты, Государственный институт утвердил свою главенствующую роль в дисциплине и попытался поставить под контроль центра все исследования в области криминологии. Например, в Саратове Институт кооптировал в свой состав Саратовский кабинет, преобразовав его в филиал института, переименовав и подчинив его деятельность генеральному плану головного учреждения [Кутанин 1931: 62-63]. Хотя Институт не подчинил себе местные криминологические кабинеты в Москве и Ленинграде, он, однако, предпринял попытку руководить их работой посредством своих филиалов.

Впрочем, даже превратившись в филиалы Государственного института, местные криминологические кабинеты сохранили значительную независимость от центра. Самостоятельность на местах зачастую проявлялась в форме сосредоточения на психиатрической оценке отдельных преступников[134]. Ростовский кабинет, которым руководил психиатр В. В. Браиловский, с особым упорством сопротивлялся внедрению более марксистского, или общественно-экономического, подхода к исследованиям преступлений. Ростовское отделение называлось Кабинетом по изучению личности правонарушителя и было создано под эгидой Северо-Кавказского краевого управления здравоохранения. С 1926 по 1928 год при нем выходил журнал «Вопросы изучения преступности на Северном Кавказе», почти полностью посвященный психиатрическому анализу правонарушителей и их психопатологиям. В редакционной статье Браиловский, вслед за Звоницкой, писал о совместимости биологического и социологического подходов к преступности и о необходимости учитывать оба аспекта. Задавая тон деятельности Ростовского кабинета, Браиловский подчеркивал, что психологический и биологический подходы могут стать дополнением к социологическим исследованиям:

Отшельник в пустыне не совершает преступлений — для этого ему нужна среда себе подобых, социальная среда; тысячи автоматов и машин тоже не совершают преступлений — для этого нужны живые человеческие организмы. Изучать порознь живые организмы преступников, игнорируя социальные условия, и наоборот — значит вносить в дело пагубную односторонность; нерационально ограничивать сферу компетенции какой-либо из соприкасающихся дисциплин, и не контактировать в методах — также вредно [Браиловский 1926: 9][135].

Браиловский считал, что у социологов и психиатров должны быть в рамках криминологических исследований свои отдельные, но взаимодополняющие ниши. Объявляя биологический подход необходимым, уникальным, но при этом второстепенным по отношению к социологическому, Браиловский тем самым защищал свои профессиональные интересы, равно как и психиатрический подход, принятый в Ростовском кабинете.

Такая верность психиатрическому подходу, при том что Государственный институт ратовал за более социологический уклон, отражала глубоко укоренившуюся методологическую двойственность советской криминологии. То же самое отмечал и Ширвиндт:

Открытие Государственного института по изучению преступности и преступника было связано с признанием в советских республиках решающего значения экономики социализма для ликвидации явлений преступности в СССР. Однако такое признание не суживало всестороннего изучения преступника, преступности и средств борьбы с нею. Об этом говорила сама структура института [Ширвиндт 1958: 139].

Через создание биопсихологической секции наряду с социологической, Государственный институт признал значимость вклада уголовных психиатров в изучение преступности. Кроме того, участие Наркомздрава в основании Государственного института предполагало, что в работе последнего будут учтены и интересы этого комиссариата (в плане психиатрического здоровья преступников и судебно-медицинской психиатрической экспертизы для судов). Эти факторы обеспечивали определенную терпимость в отношении к психиатрическим исследованиям, несмотря на усиливающееся политическое давление на криминологию, требовавшее более «советского» (то есть социально-экономического, а не психиатрического) подхода.

Несмотря на методологические расхождения, все сотрудники Государственного института подчеркивали важность практической и теоретической работы, направленной на достижение целей социализма, а именно — искоренение преступности. По словам Б. С. Утевского (1887–1970), профессора и пенолога, много писавшего о подростковой преступности, уголовном праве и организации исправительных работ, в задачи Государственного института входило исследование преступности с научной, марксистской точки зрения, «для объективного изучения преступности в переходную от капитализма к социализму эпоху». Он отмечал, что, используя уголовную статистику, Государственный институт вскрывает направления и тенденции в преступной деятельности, поэтому материалы его исследований могут использоваться в практической работе судов и милиции [Утевский 1926: 569]. Кроме того, Гернет отмечал, что Государственный институт принципиально отличается от криминологических организаций в Западной Европе и на американском континенте, поскольку занимается прежде всего социально-экономическими причинами преступности как общественного явления (сюда включались психологические и психиатрические факторы, наряду с социальными и экономическими), а не антропологическими характеристиками отдельных правонарушителей [Гернет 1922: 30-32][136]. Утевский подчеркивал:

Широта поставленных ему задач, научно-практический характер его работ, марксистский метод, положенный в основу его трудов — все это делает Государственный институт по изучению преступности первым и пока единственным учреждением подобного рода не только в нашем Союзе, но и в Европе и даже во всем цивилизованном мире. <…> Создание Государственного института лишний раз подчеркивает, что, несмотря на ограниченность денежных ресурсов, советское государство не только не сокращает научной работы в Союзе, но и создает новые научно-исследовательские учреждения и дает им возможность широкой и плодотворной деятельности[137].

Помимо решения вышеупомянутых задач, Государственный институт представлял советскую криминологию на международном уровне. Многие его сотрудники до революции активно участвовали в деятельности международных криминологических организаций, поэтому на них оказало сильное влияние развитие этой дисциплины за пределами России, за которым они пристально следили. Гернет полагал, что создание Государственного института будет способствовать укреплению международной репутации советской криминологии, поскольку институт станет не только первой в мире организацией с марксистским подходом к преступности, но и флагманом полного разрыва с ломброзианской криминальной антропологией. Гернет подчеркивал, что недосмотры в публикациях, равно как и неудачный выбор названий для других криминологических организаций (особенно саратовского и московского кабинетов) повлекли за собой ложное толкование сущности криминологических исследований в Советском Союзе. Будучи социологом-криминологом, он сетовал:

Московский кабинет по изучению личности преступника и преступности, выдвинувший в своем наименовании на первое место изучение личности преступника, вызвал в иностранной печати обидные предположения, что он «является продолжением дела проф. Ломброзо», что для него на первом месте стоит психиатрическое исследование. <…> К сожалению, Московский кабинет еще больше дал пищи этим ошибочным предположениям, выпустив брошюру, в заглавии которой слово «преступность»