Игорь Васильев - Украинское национальное движение и украинизация на Кубани в 1917–1932 гг. Страница 25

Надо отметить, что население ряда черноморских станиц выступало принципиально против преподавания украинского языка. Так поступило население станиц Старощербиновской, Новороговской, Старолеушковской (73). Сход станицы Голубинской отверг предложение депутата Рады Костенко об введении преподавания украинского языка в местном начальном училище. Представители станицы заявили, что «украинского языка не знают и говорят на общерусском языке» (74). В станице Кисляковской из числа родителей 918 учащихся только 53 пожелало обучать своих детей украинскому языку. Тем не менее министерство просвещения внесло предложение о его преподавании на 1-ом и 2-ом отделениях находившегося в станице Шевченковского училища. При этом только 28 из 78 родителей учащихся поддерживали это предложение. Поэтому союз учителей станицы Кисляковской отверг идею о преподавании украинского языка в училище. Он, включая украинскую активистку М.А. Сердюк, предложил создать для желающих изучать украинский язык отдельную школу (75).

Необходимо отметить, что кубанские казаки организованно присягнули временному правительству, защитили его от леворадикальных выступлений лета 1917 г. и попытки генерала Корнилова и его сторонников взять власть в свои руки. 16 марта 1917 г. в станице Ирклиевской был проведён торжественный молебен «по поводу перехода к новому строю» и панихида по павшим борцам за свободу. Об этом Ирклиевский атаман послал телефонограмму премьер-министру князю Львову (76).

В то же время заявлялось о стремлении к войсковой автономии, ограничении бремени службы. В обращении сходов станиц Приморско-Ахтарской и Новокорсунской, принятом весной 1917 г. к делегатам общеказачьего съезда, заявлялось о необходимости предоставить кубанцам самоуправление на войсковом уровне, передать под контроль войска все государственные земли, находящиеся на его территории, и полезные ископаемые. Одновременно казаки заявили о желании служить за государственный счёт (77).

При этом во время революционных событий в казачьей среде не прослеживались антирусские настроения. Напротив, казаки старались не конфликтовать с народным большинством (78). Нежелание отрываться от России было одной из причин признания на Кубани власти большевиков в 1918 г. (79).

У казаков не было выражено осознание своей этнической обособленности от основного массива восточнославянского населения России и Кубани. Принадлежность к казачеству и казачьи привилегии не считались неотъемлемым наследственным правом. В августе 1917 г. казак станицы Пашковской А.М. Лысенко подал заявление председателю Кубанского войскового правительства с предложением включить в число казаков всех граждан, постоянно проживающих на Кубани. Не желающих быть казаками он рекомендовал исключить из войска. В 1919 г. в станице Вознесенской по решению сбора семьям мобилизованных иногородних выдавалась семейная ссуда и три десятины полевого надела. Все остальные виды пособий выдавались им наравне с казаками. Т. о., казачий статус зависел от выполнения сословно-служебных обязанностей (80).

Самостийничество в массе станичников было не осмысленным стремлением к национальной независимости, а желанием отгородиться от неуспешной власти, контакт с которой может быть вреден. И только до тех пор, пока он не стал полезным. Конфликты с большевиками и добровольцами воспринимались казаками так же, как в своё время конфликты с имперской властью, такие как противостояние 1861 г. по вопросу о переселении на Кубань (81). Саму идею кубанской независимости казачья масса воспринимала с недоумением. «Как же это так выходит, Москва будет заграницей?» (82).

Антидобровольческие настроения стали характерны для черноморцев только после репрессий против авторитетных казаков, таких, как убийство Н.С. Рябовола 27 июня 1919 г. и повешение А.И. Кулабухова в ноябре1919 г. (83). (Примечательно, что в обращении к гражданам, выпущенном Законодательной Радой, власть не решилась призвать кубанцев к защите независимости. Она ограничилась апелляцией к отстаиванию неопределённых «гражданских прав») (84). Ведь уже в первой половине 1918 г. казаки не хотели сражаться с большевиками плечом к плечу со своей элитой, которой не доверяли. Отношение к ней со стороны рядовых казаков всегда оставалось прагматичным. Это зачастую не учитывали лидеры «самостийников» в Войсковой Раде. Этот властный институт отнюдь не пользовался всеобщей поддержкой казаков (85). Примечательно, что многие самостийнические деятели Рады на практике были абсолютно оторваны от казачьей массы. Попасть в законодательный орган Кубани им позволили связи в областных верхах, наработанные ещё в дореволюционный период (86).

В 1919 г. сход станицы Кавказской раскритиковал Раду за неспособность эффективно содействовать снабжению населения необходимыми товарами (87). «В огороде – бузина,/ Редька молодая./ Надоела нам свобода./ Дайте Николая!» – пелось в популярной кубанской частушке времён Гражданской войны. Таким образом, казаки в случае с деникинцами выступили опять таки не за свою государственную самостоятельность, а против власти, покусившейся на их права (88).

«Самостийники», вместо трезвого анализа своих ошибок, занялись поисками мифического заговора монархистов, которые якобы подстрекают казаков (89). Именно «монархистов» они обвинили в убийстве Н.С. Рябовола (90).

Вот один примечательный факт. В начале 1919 г. Ф.А. Щербина, тогда председатель финансово-бюджетной комиссии Законодательной Рады, не мог организовать свёрстку кубанского бюджета на 1919 г. Не были составлены и официально утверждены штаты правительственных учреждений, которые к тому же были непомерно раздуты. На запросы финансово-бюджетной комиссии никто не реагировал. Бюджет так и не был принят. Примечательно, что председатель правительства П.И. Курганский ни чем не помог Ф.А. Щербине. Денежным обращением премьер попросту не интересовался (91).

В целом, казачья интеллигенция, заседавшая в Раде, была преисполнена благих намерений и старалась способствовать развитию региона. Особенно пристальное внимание она уделяла системе образования, которая продолжала быстро совершенствоваться даже в условиях гражданской войны (92). Однако деятели Рады не смогли или не захотели способствовать установлению жесткого порядка, централизованного контроля над распределением ресурсов на территории войска. Это оказалось гибельным для их начинаний.

Можно сказать, что украинское национальное движение периода революции и Гражданской войны преимущественно действовало в сфере образования, культуры и политики. Украиноязычное образование имело место в основном на территории бывшей Черномории. В некоторых населённых пунктах оно вызывало энтузиазм, в других – резкое неприятие. Однако в целом в Черномории к украиноязычному образованию масса населения относилась в тот период равнодушно. Его развитие в значительной степени происходило за счёт поддержки краевых кубанских властей. Кубанское политическое украинофильство и самостийничество в основном опиралась на одну из групп казачьей интеллигенции. Влиянию на часть черноморских казаков она была обязана чувству казачьей солидарности и стремлению развивать местное хозяйство и образование. К лозунгам национальной независимости и солидарности с Украиной население было в целом безразлично. Многих кубанцев раздражали политическая конфликтность «самостийников».

Партизанское движение, разгоревшееся после занятия большевиками Кубани в 1921 г. в основном велось под общероссийскими, а не «самостийническими» лозунгами. Такими, как «Да здравствует советская власть! Долой коммунистов!» или «Власть царю, земля народу» (93).

Всё эти особенности мировоззрения кубанцев наглядно особенно ярко проявились в конце 1920 – начале 30 – х гг. Этот период истории, отмеченный насильственно-бюрократической украинизацией, уже весьма ярко выявил предпочтения и антипатии жителей Кубани.

Уже в середине 1920 – х гг. в станице Неберджаевской руководством школы и местного совета оказывалось сопротивление украинизации (94).

В станице Новомышастовской в 1926 г. украинский кружок при избе-читальне слили с русским кружком и закрыли украинскую стенгазету (95).

Например, в 1927 г. Брюховецком районе даже было принято решение о ликвидации украинской секции при райкоме ВКП(б) (96). В районе только Шкуринский сельский совет перешел на украиноязычное делопроизводство. В станице Раевской местная власть не платила школе надлежащих денег из-за того, что она была украинизирована. В станице Старощербиновской заведующий школой агитировал против образования в школе 5 украинского класса. В станицах Новоминской и Мингрельской руководство отвечало отказывалось украинизировать старшие классы школы.

К концу 1929 г. местные власти на Кубани проявляли вопиющее равнодушие к реализации плана сплошной украинизации. Такая ситуация во многом сохранялась и в дальнейшем (97). Представители партийного и советского аппарата назывались в числе сил, активно тормозящих проведение украинизации (98). Ко всему прочему местные власти препятствовали включению украинизацию в число программ, на выполнение которых распространялся принцип ударничества (99).