Леонид Мацух - Тайны Петербурга Страница 25

Единственным огорчительным обстоятельством была необходимость доставать для журнала деньги. Питерские братья помогали, но этого было недостаточно. Требовалась сумма в 3 ООО рублей (это было много), причем сразу. Лабзин в отчаянии писал московскому масону и своему другу Д.П. Руничу: «Сии деньги хоть роди, помощников более нет и взять негде». Московские братья деньги для Лабзина нашли, но это было не пожертвование, а ссуда. Лабзин обязался отдать после первых книжек журнала, «с текущей выручки». Александр Федорович трепетал: это был долг чести, но никто не мог поручиться, что журнал будет пользоваться успехом и станет коммерчески выгодным. Для стабильной прибыли требовалось помимо успешной продажи в розницу найти не менее 400 подписчиков. По тем временам это было немалое число. Лабзин решил рискнуть!

1 января 1806 года вышел первый выпуск «Сионского вестника», почти полностью состоявший из статей самого Лабзина. Ни одну из них он не подписал своим именем и даже не указал себя как издателя на обложке журнала. Все статьи были подписаны псевдонимами, такими, например, как УМ, Безъеров, Мисаилов, а издателем числился Феотемпт Мисаилов. Раскроем тайну псевдонимов, они много скажут о характере Александра Федоровича. УМ означает «ученик мудрости», Безъеров — еще студенческое прозвище Лабзина, потому что он на письме «нигде еров не ставил». (Буква ъ (твердый знак) — «ер» по правилам тогдашней орфографии ставилась в частности в конце слов мужского рода.) Феотемпт — на греческом «посланный Богом», а Мисаил — вариант произнесения имени архангела Михаила, архистратига небесного воинства. Отрок по имени Мисаил упоминается в книге пророка Даниила (см. Дан. 1:6 и далее). Он был вместе с другими благочестивыми отроками ввергнут в огненную печь по приказу вавилонского царя и спасен от огня ангелами Божьими. На иврите «Ми ка эль», в греческом произношении Михаил означает «кто как Бог». Поистине, скромность никогда не входила в число достоинств Александра Федоровича…

Лабзин не прогадал: первые же книжки принесли журналу настоящий успех. Издание поддержали многие влиятельные вельможи и, что еще важнее, религиозные авторитеты. Среди них были епископ Калужский, митрополиты Петербургский и Московский, ректоры духовных академий и архимандриты монастырей. Монахи и священники присылали в журнал письма со словами поддержки и изъявляли желание стать подписчиками. В марте журнал стал самым популярным изданием в России. Радости Лабзина не было пределов. Он не стеснялся писать о своем любимом детище в самых восторженных тонах, предрекая ему «славную будущность».

Но радоваться оставалось недолго: у журнала оказалось множество могущественных врагов. Некоторые из них были просто завистниками, которые не могли спокойно переносить зрелище чужого успеха. Но были и идейные противники. Большинство из них — из наиболее консервативных церковных кругов. Они усматривали в журнале отступления от учения православной церкви, неверное объяснение таинств, ложное толкование Писания и вообще много мест, «противоречащих православной истине, приводящих в недоумение, рождающих сомнение и прямо неприличных». Посыпались доносы и требования «прекратить безобразие». До поры оберпрокурору Синода князю А.Н. Голицыну (он был другом Лабзина) удавалось отводить от журнала грозу, но в середине 1806 года дело дошло до царя. Александр поручил рассмотрение дела о журнале министру просвещения П.В. Завадовскому и президенту Императорской Академии наук Н.Н. Новосильцеву. Оба они отрицательно относились к мистицизму и не желали продолжения проекта Лабзина. Получив их донесение, царь распорядился, чтобы Голицын «исследовал оный журнал со всем возможным тщанием». Государева воля была ясна, и Синод издал «представление» о закрытии журнала. Сентябрьская книжка стала последней. Лабзин попрощался с читателями журнала, объявив, что издание прекращается «по обстоятельствам… от его воли независящим».

Он был очень огорчен происходящим, но не собирался сдаваться и не думал оставлять издательскую деятельность. Осуществлять ее становилось все труднее, так как противники Лабзина, ободренные закрытием «Сионского вестника», обрушили на мистиков новые потоки клеветы. Помимо церковных мракобесов, в этом особенно усердствовал авторитетный масон И.А. Поздеев. Он сознательно вводил публику в заблуждение, смешивая мистиков с иллюминатами, представителями своеобразного политического движения, вдохновленного идеалами Французской революции. У иллюминатов была дурная репутация, о них тогда говорили с ужасом как об «опаснейших революционерах» и «злейших якобинцах». Впоследствии оказалось, что слухи о страшной революционности политических иллюминатов были весьма и весьма преувеличены, но главная ложь заключалась не в этом. Для масонов-мистиков «иллюминация» означала молитвенное внутреннее озарение, это не имело ничего общего с политической деятельностью и революционной пропагандой.

Мистиков Лабзина пытались «пристегнуть» и к деятельности польского графа Тадеуша Лещиц-Грабянки и его группы. Грабянка был типичным религиозным фанатиком, одержимым идеей своей избранности и искренне считавшим себя мессией — спасителем человечества. Он основал религиозное «Авиньонское общество» (его называли также «Народ Божий», «Новый Израиль» и «Общество Грабянки»), начал проповедовать в Петербурге новое «Иерусалимское царство», близкое второе пришествие, а затем и вовсе провозгласил себя новым Христом. Грабянка многих увлек своими вдохновенными, бессвязными речами, которые его сторонники трактовали как «апостольское глаголание». В конце концов его арестовали, а общество запретили. Грабянка вскоре умер в тюремной больнице, сторонники его рассеялись.

Лабзин, несомненно, посещал собрания общества Грабянки. Они проходили в Мраморном дворце в покоях цесаревича Константина Павловича или в доме вдовы видного масона С. Плещеева. После разгрома общества Лабзин при всяком удобном случае устно и письменно открещивался от любых связей с безумным графом и группой его легковерных поклонников. Ему удалось это сделать, и доверие к нему как издателю было восстановлено. Александр Федорович добился разрешения на печать ранее запрещенного перевода книги Ю. Штиллинга «Тоска по Отчизне» и стал издавать книги в прежнем объеме. Многие из них пользовались большим успехом у современников и были настоящими интеллектуальными бестселлерами той эпохи.

Лабзин настойчиво прививал читающей публике вкус к серьезным философским и теологическим сочинениям. Одним из них был трактат «Мысли о небе, или Записки человека, обратившегося от заблуждений новой философии, сочинение, в котором победоносным образом поражаются лжемудрствования неверия и в коем доказывается истина христианской веры». Автором этой книги был испанский аристократ П. Олавидес, написавший ее во время Французской революции, свидетелем которой он был. Книга трижды выходила в Испании, а в 1805 году была издана в Лионе во французском переводе. Книга выдержала во Франции семь изданий (!), став одной из самых популярных в Европе. Для Лабзина было принципиально важно познакомить с такой книгой русского читателя.

Авторитет Лабзина среди российских братьев — вольных каменщиков неуклонно рос. Это признавали даже недоброжелатели. Г.Р. Державин, не слишком жаловавший масонов, уважал и любил Лабзина, доверял ему публичное чтение своих произведений, считая его непревзойденным чтецом. Он посвятил ему сборник своих стихов, написав при этом «Издателю моих песней». Лабзин в самом деле обладал прекрасным голосом и был изумительно красноречив. В сочетании со статной фигурой и пронзительным взглядом это производило сильное впечатление на людей. Некоторые говорили о его «гипнотизме» и «магнетизме». Александру Федоровичу такие разговоры льстили, они укрепляли его в сознании верности своего пути и тешили его гордыню.

Лабзин был чрезвычайно самолюбив и в ложах держался абсолютным деспотом, требуя от братьев беспрекословного повиновения. Он часто подавлял собеседников своей энергией, непоколебимой убежденностью и обширными познаниями. Лабзин не терпел возражений и ополчался на каждого, кто пытался ему перечить. Успокаивался он только в случае проявления полного смирения. Тогда он с охотой менял гнев на милость и проникался к человеку искренней привязанностью. Его отношения с братьями по масонству были скорее отцовскими, чем братскими. Он очень любил помогать, опекать и оказывать покровительство. В случае же упорного несогласия с его мнением, которое Лабзин всегда считал единственно правильным, Александр Федорович насмерть ссорился с человеком и порывал с ним навсегда. Так он рассорился и расстался со своим другом и соратником Д. Руничем.

При всем этом Лабзин не выносил лести в глаза, всегда обрывал подхалимов и с легкостью над собой смеялся (но позволялось это только ему одному). Александр Федорович был чувствителен к шепоткам за спиной и с удовольствием ловил разговоры, где братья между собой называли его «новым пророком». Людям малознакомым Лабзин казался гордым и надменным, он и сам признавал это за собой: «Все гордыня моя… Кабы не вера, право был бы я вовсе нестерпим». У него была любопытная и редкая черта: с людьми бедными, непризнанными и гонимыми он держался приветливо и доброжелательно, зато тех, кто считал себя выше его, он третировал, выказывая порой подчеркнутую дерзость и даже грубость. Хорошо знавший Лабзина масон М. Дмитриев писал: «Он не мог любить вполовину. Он предавался человеку весь, но зато и себе требовал всего человека».