Леонид Мацух - Тайны Петербурга Страница 26

При всем этом Лабзин не выносил лести в глаза, всегда обрывал подхалимов и с легкостью над собой смеялся (но позволялось это только ему одному). Александр Федорович был чувствителен к шепоткам за спиной и с удовольствием ловил разговоры, где братья между собой называли его «новым пророком». Людям малознакомым Лабзин казался гордым и надменным, он и сам признавал это за собой: «Все гордыня моя… Кабы не вера, право был бы я вовсе нестерпим». У него была любопытная и редкая черта: с людьми бедными, непризнанными и гонимыми он держался приветливо и доброжелательно, зато тех, кто считал себя выше его, он третировал, выказывая порой подчеркнутую дерзость и даже грубость. Хорошо знавший Лабзина масон М. Дмитриев писал: «Он не мог любить вполовину. Он предавался человеку весь, но зато и себе требовал всего человека».

За девять лет существования ложа Лабзина численно выросла и духовно возросла настолько, что стало возможным выделить из нее особую группу братьев. В марте 1809 года Лабзин основал ложу «Теоретической степени по изысканию премудрости Соломоновой». Это было преддверием обретения статуса розенкрейцеров, что было заветной мечтой самых мистически настроенных братьев. Чтобы ложа работала по древним уставам рыцарей Розы и Креста, необходимы были «братья испытанной верности, истинные и старые мастера, кои дали достаточные опыты страха Божия, человеколюбия, непорочной жизни и алчности к стяжанию премудрости и познаний». Обет требовал от таких братьев «отречения от сует мира и полного предания себя служению целям ордена, не щадя своей жизни».

Вступить в этот избранный круг было для масонов величайшей честью. Каково же было их удивление, когда Великий Мастер настоял на участии в работах обеих лож своей супруги! Иные из братьев возмутились, но Лабзин круто подавил недовольство, не останавливаясь даже перед исключением из ложи. Братьям пришлось смириться… Вообще говоря, масоны никогда не приглашали дам на заседания лож. Иное дело — торжественные братские трапезы или рауты с танцами. Там «прекрасные нимфы двора Купидона», как цветисто выражались масоны, были желанными гостьями. Об этом свидетельствуют застольные песни, тосты и велеречивые обращения, собранные в специальных масонских обрядниках. Но на таких веселых сборищах речь никогда не шла о серьезных предметах. Масоны опасались, что «приманчивая красота женская» отвлечет братьев от сосредоточения и самоуглубления, а то и поссорит их между собой. Кроме того, женщина в качестве участницы сугубо мужского сообщества воспринималась как нонсенс.

Однако, как известно, нет правил без исключений. Княгине Е.Р. Дашковой масоны отказали в чести принадлежать к братству, написав, что «княгиня, по дамскому своему состоянию, принята в число братий отнюдь быть не может». Но то было в XVIII веке, а ныне на дворе стоял уже век XIX! Графиня А.М. Нарышкина принимала участие в собраниях общества Грабянки, и вот А.Е. Карамышева-Лабзина уже на равных сидит среди самого элитного масонского круга. Конечно, тут сыграла роль активнейшая поддержка мужа, но следует признать, что Анна Евдокимовна в самом деле была женщиной необычной. Биография ее как будто сочинена автором авантюрных романов, столь популярных в то время.

Детство ее прошло в патриархальной семье небогатых провинциальных дворян. Их жизненный уклад немногим отличался от крестьянского быта. Мать Ани была женщиной очень религиозной и набожной, рано оставшись без мужа, она воспитывала дочь в строгости, «была мне и матерью, и отцом», — писала Лабзина в своих воспоминаниях. Когда девочке было 13 лет, мать смертельно заболела и решила выдать дочку замуж за своего дальнего родственника Н. Карамышева. Это был интересный человек, подлинный сын своей эпохи. Он с отличием окончил Московский университет, получил пансион на обучение естественным наукам в университете Упсалы (Швеция), тогда одном из лучших в Старом Свете. Там читал лекции Карл Линней, послушать которого мечтали все ученые Европы. Карамышев и там был на хорошем счету, он вернулся в Петербург блестящим молодым ученым с прекрасными перспективами. На Ане он женился исключительно из чувства долга: он учился в Москве на средства ее отца.

В своем петербургском доме Карамышев сразу же принялся перевоспитывать юную жену «по своему образу и подобию». Дома он держал «любимую племянницу», которая ночевала в супружеской спальне, уверял Анну, что ей необходим любовник и сам (!) нашел его. Он смеялся над ее религиозными чувствами, вел долгие беседы, где доказывал, что никакого Бога нет и быть не может, что миром правит разум, а разум говорит, что всякие запреты нелепы и что умный человек может позволять себе все что хочет. Судя по всему, это было такое ходячее воплощение самого вульгарного «материализма» и доведенного до абсурда «вольтерьянства». Анна не любила и не уважала своего мужа, и когда он умер, вздохнула с облегчением. Сама она пишет так: «Перекрестилась я да и сказала: прости, Господи, прегрешение мое, все лучше вдовья доля, чем так жить». Анна Евдокимовна решила было доживать свой век вдовой и даже подумывала об уходе в монастырь, но тут ей встретился Лабзин, и жизнь ее вновь обрела смысл: «Я раньше и не знала, что можно в таком уважении жить».

Детей у Анны Евдокимовны не было ни в одном браке, и они с мужем решили взять на воспитание двух сирот. Приемные дети обожали своих новых родителей, в доме Лабзиных всегда звучал детский смех, там царили радость и счастье. Александр Федорович не только обожал свою супругу, но и уважал ее. Она помогала ему вести журналы лож, разбирала рукописи, составляла архивы. Анна Евдокимовна относилась к своим масонским обязанностям с исключительным усердием, а мистические поиски Лабзина вызывали у нее благоговение. «Супругу моему, — писала она, — даровано было от Господа самого Бога и ангелов Его лицом к лицу зреть». Многие ли жены могли так сказать о своих мужьях?!

Статус Великого Мастера обязывал Лабзина поддерживать контакт с другими масонскими ложами Петербурга. Его не раз приглашали присоединиться к ним, но он неизменно отвечал отказом. Вот два показательных примера. Лабзин бывал на собраниях ложи «Соединенных друзей», основанной в столице в 1802 году камергером Императорского двора Александром Александровичем Жеребцовым. Эта ложа быстро стала едва ли не самой многочисленной в столице. Она объединяла в своих рядах прежде всего аристократов. Общество там было блестящим. Во главе списка красовалось имя великого князя Константина Павловича, за ним шли чередой герцоги, князья, графы, генералы и иные «сильные мира сего». (В этой ложе среди прочих состояли Александр Дмитриевич Балашов, министр полиции при Александре I, и Александр Христофорович Бенкендорф, шеф жандармов при Николае I.) В ложе существовали замысловатые обряды, своеобразный культ солнца и сил природы, так называемая «естественная религия». На знаках ложи изображался треугольник с тремя латинскими S, обозначавшими слова soleil, science, sagesse (солнце, наука, мудрость). Лабзина все это смущало, он усматривал тут попытку возрождения античного язычества или средневекового пантеизма, умаление «величия Господа». Не нравилось Александру Федоровичу и свободомыслие, поощряемое в этой ложе. Слово «вольнодумец» (libre penseur) всегда было для него знаком ненавистного «вольтерьянства» и вызывало отторжение, а в «Соединенных друзьях» это был комплимент.

В ложе проповедовались любовь к красоте жизни, предписывалось добиваться этой красоты для всех людей на свете, пропагандировалось устройство земного эдема, построение Великого Храма человечества.

Как пели братья в хоровой песне:

Преславный храм сей подкрепляютПремудрость, сила, красота,А твердость стен сих составляютЛюбовь, невинность, простота.

Лабзина это никак привлечь не могло, он искал в масонстве «смирения страстей, отречения от суеты», его идеалом был друг и соратник Н.И. Новикова Семен Иванович Гамалея, суровый аскет и подвижник. Лабзин даже написал стихотворный памфлет (разумеется, под псевдонимом), направленный против слишком уж жизнелюбивой философии братьев из другой ложи. «Что нам жуирство прославлять / и бонвиванство восхвалять? / Нам надобно дух укреплять / И взоры к нему обращать». (Жуир и бонвиван на французском — люди, стремящиеся получать от жизни все удовольствия и не задумывающиеся о смысле бытия.) Помимо этого, он находил, что «работы ложи токмо из одних обрядов и церемониалов состоят, учения имеют мало и предмету [цели] никакого».

Не устраивало Лабзина и явное расхождение между декларациями ложи и ее практической деятельностью. В уставе «Соединенных друзей» говорилось, что братья стремятся «стереть между человеками отличия рас, сословий, верований, воззрений, истребить фанатизм, суеверие, уничтожить национальную ненависть, войну, объединить человечество узами любви и знания». Цель прекрасная, но в реальности ложа была закрытым аристократическим клубом, что для искреннего поборника равенства сословий Лабзина было абсолютно неприемлемо. Наконец, все работы в ложе и даже переписка между братьями велись исключительно на французском языке. Александра Федоровича как яростного сторонника распространения русского языка это искренне возмущало.