Светлана Богина - Революционер-народник Порфирий Иванович Войноральский Страница 25

Вскоре надзиратель сообщил, что Муравский умер и с ним можно проститься. Каждый из товарищей, видевших Муравского (к которому проводил надзиратель заключенных по одному), испытывая горечь утраты сподвижника, не мог не подумать о том, что эта участь ждет и его. Муравский лежал на голых нарах желтый, худой до последней степени истощения.

Как же велики были физические страдания от голода, холода, болезней, отсутствия движения, наибольшие муки доставляла изолированность от внешнего мира. За все время Войноральский и его товарищи только два раза, и то с большим опозданием, узнали о политических акциях революционеров: об убийстве начальника III отделения шефа жандармов Мезенцева (спустя год после этого события) и об убийстве харьковского губернатора князя Кропоткина (двоюродного брата революционера П. А. Кропоткина).

Узники Новобелгородского централа находились в этом отношении в лучшем положении. Двум родственникам политкаторжан в виде исключения разрешили свидания и передачи. Они через надзирателя снабжали политических продуктами, письмами и записками, не проходившими цензуру. Им удалось передать землевольцам написанные Долгушиным записки о пребывании в этой тюрьме с 1876 г. Записки были изданы под названием "Заживо погребенные". Русскому обществу впервые стало известно об изощренных пытках, о голодных бунтах заключенных, умиравших от истощения, припадках безумия.

Сергей Кравчинский в послесловии к брошюре писал: "Русское общество! Перед тобой живая повесть о тех мерах "справедливости и законности", которых правительство... держалось относительно нас, социалистов, и которые заставили нас наконец прибегнуть к кинжалу как единственному средству самозащиты". Заключенным в этих централах нередко приходилось слышать, как зловещая тюремная тишина нарушалась чахоточным кашлем умиравших от туберкулеза или бормотанием и дикими криками душевнобольных. Даже самых мужественных борцов в эти минуты начинало угнетать сознание безысходности, обреченности. Когда такие мысли приходили в голову Войноральскому, он, стараясь их отогнать, думал о том, что жертвы не напрасны, что будущие поколения революционеров, вооруженные их опытом, добьются наконец осуществления их заветной мечты -- создания социалистической России, свободной родины крестьян и рабочих, образованных интеллигентных людей, братства разных народностей и национальностей России.

-- Мы знали, на что идем, -- думал Войноральский, -- и мы готовили себя к возможным лишениям, воодушевленные примером русских революционеров-декабристов, Герцена, Огарева, Чернышевского, его сподвижников и последователей. И если бы не вера в окончательную победу революции и готовность идти на все лишения ради великой идеи, то, наверное, невозможно было бы выдержать этих надругательств над человеческой личностью, этого бессердечия человекоподобных существ в царских мундирах, растленных самодержавным деспотизмом.

Сажин вспоминал, как над ним смеялись студентки в Цюрихе за то, что он специально выбирал самую грубую пищу, и старался есть как можно меньше, и спал хотя и не на гвоздях, но на голых досках, подражая Рахметову, герою романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Друзья говорили о нем: "Сажин приучает себя к тому, чтобы жить без пищи, ограничиваться воздухом и полой. Глядя на баланду вместо супа и засохший хлеб, который надо было очищать от золы, на жесткие нары, Сажин хвалил себя на то, что сумел подготовиться к таким условиям, и переносил их без тяжелых последствий". "Мы воспитывались на Чернышевском, а это хорошая школа революционной борьбы" -- таково было единодушное мнение узников каторжного централа.

А в Новобелгородском централе в это время шла настоящая война заключенных с тюремными властями, ее застрельщиком был Ипполит Мышкин. Узнав о том, что на территории тюрьмы есть мастерские, где работают уголовники, которые во время работы свободно общаются друг с другом (их запирали в камеры только на ночь), Мышкин стал требовать физической работы для всех заключенных. Мышкина за это посадили в карцер на 6 дней. Но он был настроен по-боевому: лучше умереть в борьбе, чем тихо лечь в тюремную могилу. Выйдя из карцера, он продолжал свою тактику -- крики и шум на всю тюрьму. На этот раз Мышкина поддержали другие заключенные. Но эти протесты и голодовка заключенных привели к уступкам только тогда, когда совпали с изменением обстановки в стране в связи с возникшей революционной ситуацией. Правительство Лорис-Меликова вынуждено было проводить тактику лавировании между реакционным и либеральным курсом в страхе перед распространением революционных идей и активизацией деятельности революционных народнических организаций, в том числе и перед тактикой террора, проводимой народниками. С конца 1879 г. стало заметно улучшаться положение заключенных и в харьковских централах; стали лучше кормить, появились мясные блюда и масло. Наконец, политическим разрешили заниматься физическим трудом: пилить и колоть дрова, заниматься столярными работами. В одной из камер в обоих централах поставили столярный верстак с инструментами и посадили мастера для руководства работами.

Было также разрешено заключенным иметь свой чай и сахар. Таким образом, стали принимать передачи от родственников. Наконец, оба централа посетил весной харьковский губернатор Грессер и в конце лета профессор гигиены Доброславский в целях доклада царю о положении здесь политических каторжан. А в это время в Новобелгородском централе Мышкин, вскрыв две доски пола, вел подкоп из своей камеры, пользуясь штукатурной лопатой (мастерком). Чтобы замаскировать подкоп и в то же время иметь одежду не арестанта, Мышкин добился согласия тюремного начальства на наклейку географических карт на холст. Карты получались удачные и даже стали находить сбыт у земств и других учреждений. Заказы прибывали, и пол камеры Мышкина постоянно был покрыт обрезками, маскируя выход. Кроме того, Мышкин сумел сделать себе костюм, в котором можно было бы появиться вне тюрьмы. Но случилось то, что и должно было случиться. При постоянных обысках в камерах заключенных подкоп Мышкина был обнаружен надзирателем. Его посадили в карцер, а потом перевели в другую камеру и установили за ним усиленное наблюдение. Но Мышкин задумал найти повод для того, чтобы его предали суду за нарушение тюремных порядков, и тем самым на суде, как раньше на процессе "193-х", он получил бы возможность обличить весь бесчеловечный режим каторжной тюрьмы, предать его огласке. С этой целью Мышкин во время тюремного богослужения по поводу царских именин ударил тюремного смотрителя Копнина по лицу. При этом Мышкин громко крикнул: "Вот тебе, мерзавец!"

Мышкина схватили, заковали в цепи, посадили на 6 суток в карцер и стали ждать указаний от высшего начальства. Но, к счастью для Мышкина и для всех политических "централистов", правительство готовило распоряжение о закрытии харьковских централов. Поэтому Мышкина объявили душевнобольным и перевели в Новоборисоглебскую центральную каторжную тюрьму (где пребывали в это время Войноральский и его товарищи), разрешив ему выходить на прогулки вдвоем с кем-нибудь из других заключенных.

Объявляя о появлении в тюрьме Мышкина и о разрешении с ним гулять вдвоем, надзиратель, показывая выразительно на свой лоб, сказал, что Мышкин не совсем здоров. Это было за два месяца до закрытия централов.

Наконец наступил незабываемый день: в централах объявили, что заключенных будут увозить через два дня в другое место, где условия улучшены. Два дня и две ночи никто не сомкнул глаз. Это ошеломляющее известие отогнало сон у людей, которые почти потеряли надежду выйти живыми из этих тюремных стен. Когда Войноральский взял в руки свою одежду, хранившуюся в цехгаузе, почувствовал на голове свою собственную шапку, все ликовало в нем: мы еще поборемся! Жизнь не сломлена! То, что творилось в душе у каждого, можно назвать воскресением из мертвых. Когда заключенных повезли на подводах в Харьков, они не могли наглядеться на окружающую природу осенней поры. Им казалось, что она была дивно хороша и солнце светило как-то необычно ярко. В Харьковской тюрьме объединили две группы заключенных из обоих централов. Кроме радостного волнения от встречи с товарищами, новобелгородцы испытали еще неожиданную радость, увидев Мышкина живым и на своих ногах. Они не знали, куда отправили его после смелого протеста с пощечиной тюремному смотрителю, но думали, что его или повесили, или изувечили. Политических каторжан посадили в поезд и повезли в Мценскую пересыльную тюрьму, расположенную в Орловской губернии. Эту тюрьму революционеры назвали "Мценская гостиница", и в известной мере это название было справедливо.

Боясь огласки правды о жестокости содержания политических заключенных, власти решили допустить временно ряд льгот. Это дало возможность заключенным, измученным, истощенным, полуживым людям, прийти в себя, немного поправить свое здоровье и приобрести внешне нормальный человеческий облик.