Мариан Брандыс - Адъютант Бонапарта Страница 27

Их взаимные отношения, не являясь дружбой, были не менее крепки".

Война между Францией и Австрией закончилась в середине октября 1797 года. На поляков в Италии это обрушилось совершенно неожиданно, как пресловутый "гром среди ясного неба". Правда, в североитальянском городке Удине, расположенном возле австрийской границы, вот уже несколько месяцев шли мирные переговоры, но Бонапарт делал все, чтобы уверить своих польских приверженцев в том, что война скоро не кончится.

Не принимая личного участия в переговорах в Удине, он предавался отдыху в близлежащем альпийском замке Пассарьяно и, окруженный высшими французскими и польскими офицерами, рисовал перед ними картины новых военных кампаний. С Сулковским, Бертье и с математиком Монжем он разрабатывал первые зыбкие проекты покорения Египта и Индии; с Домбровским, Князевичем и Вельгорским, которые часто прибывали из Местре, где стояли легионы, охотно беседовал о польском сейме, который должен был собраться в Милане, о будущей освободительной войне в Польше, а также заверял своих гостей в неизменной любви к польскому народу (ссылаюсь на письменное сообщение генерала Князевича: "Я могу Вас заверить, что люблю польский народ").

Я отнюдь не собираюсь утверждать, что обещания и декларации Бонапарта были сплошь неискренними. Его уверения в "любви к польскому народу" имели определенную реальную основу. Хотя по-французски подобные заявления не звучат так серьезно, как по-польски, все же кажется несомненным, что Наполеон действительно симпатизировал польским легионерам. В последующих кампаниях он научился ценить поляков за их отвагу, самоотверженность и боевые качества, но тогда, в Италии, любил их главным образом за то, что свои чаяния национальной независимости они связывали прежде всего с его личностью и его победами. Мы знаем от историков, что в трудные политические моменты итальянский побеванные, все же пошли дальше за Бонапартом. Иначе и не могло быть. Вооруженные силы революционной Франции в сочетании с гением ее выдающегося полководца были в то время единственным шансом "возрождения свободной Польши".

Шимон Ашкенази в своем труде "Наполеон и Польша" описывает незабываемую сцену. 27 октября - через десять дней после Кампо-Формио - Домбровский повел легионы на новые квартиры в Феррару. Вымотанные и хмурые легионеры угрюмо тащатся, как в похоронной процессии. Подле Падуи они встречают карету, окруженную всадниками. В карете Наполеон и его жена Жозефина, которую обожающие звонкие эпитеты парижские газетчики уже успели окрестить Мадонной Победы (Nortre Dame de la Victoire).

Бонапарт останавливает колонну и обращается к польским легионерам с кратким приветственным словом. "Он советовал не терять ни бодрости, ни веры в то, что они когда-нибудь благополучно вернутся на родину".

Мадонна Победы еще эффектнее демонстрирует свое расположение к обманутым легионерам. Она срывает со шляпы мужа генеральский плюмаж и раздает его перья на память польским офицерам. Оказывается, добрым словом и красивым жестом у поляков можно добиться всего, в особенности если они находятся в бездыханном положении. Одаренные перьям!! штабисты в один момент обретают веру в полководца, который так жестоко обманул их надежды. "Оживленные офицеры после его отъезда поклялись, что верно прослужат три года в легионах и будут ждать лучшей доли". О реакции рядовых легионеров на приветственную речь полководца и его плюмаж историк не упоминает.

Спустя несколько дней после этого эффектного примирения с Домбровским и легионами Бонапарт выехал на ратификационный конгресс в Раштадт. Сопровождал его другой обманувшийся в надеждах поляк - - Юзеф Сулковский. Из Раштадта полководец и адъютант вернулись в Париж, чтобы совместно заняться подготовкой к новой военной кампании.

Победитель Итальянской кампании свершил триумфальный въезд в столицу 6 декабря 1797 года. Толпы парижан приветствовали его с неподдельным энтузиазмом, потому что триумф, который создал Франции этот невзрачный генерал с несколько странным именем, превзошел самые смелые ожидания. Австрийский император и все князья империи были вынуждены официально признать Французскую республику. Из Италии выкачали 20 миллионов франков военной контрибуции. Перед восхищенными глазами жителей Парижа следовали бесконечные вереницы повозок, нагруженных бесценными произведениями искусства из Пармы, Флоренции, Рима и Венеции, которые оценивали в 200 с лишним миллионов. Корабли, захваченные в Генуе, Ливорно и Венеции, удвоили французский флот. Тулонские эскадры безраздельно господствовали в Средиземном море, в Адриатике и Ливанте. Перед Лионом, Провансом и Дофине, после того как были открыты большие ворота Альп, появились неограниченные возможности для торговли.

Директория принимала участие во встрече победителя с показным радушием, за которым таился страх за свое будущее. Бонапарт отнюдь не старался рассеять тревогу "трусливых адвокатов". По случаю торжественного вручения правительству документов о заключении мира он произнес перед Люксембургским дворцом речь, которая буквально парализовала директоров.

"Вручаю вам этот трактат, подписанный в КампоФормио, ратифицированный императором, - кратко сказал он. - Мир этот обеспечивает свободу, счастье и славу Республике. И если счастье французского народа будет зиждиться на лучших органических законах, вся Европа станет свободной..."

После этой недвусмысленной критики не только правительства, но и формы правления Директория решила как можно скорее выпроводить из Франции небезопасного генерала. Еще во время его пребывания в Раштадте был издан декрет, назначающий его командующим экспедиционной армией, которая должна была нанести удар Англии. Теперь же спешно началась пропагандистская подготовка новой военной кампании. Торжественный бал, устроенный через несколько дней в честь итальянского победителя, носил уже явный характер антианглийской демонстрации. "Во всех пригласительных билетах лиц, являющихся на бал, просили не пользоваться для своего наряда никаким предметом английского производства".

Бонапарт послушно принял новое назначение. Сразу же после окончания приветственных церемоний он наглухо отгородился от восторженных парижан и заперся в своей частной квартире на улице Шантерен, занявшись исключительно планами будущей кампании. Но эта покорность воле Директории отнюдь не означала отказа от честолюбивых политических замыслов. Одним из первых, кто узнал об этом непосредственно из уст Бонапарта, был самый частый гость в тихой вилле на улице Шантерен - капитан Юзеф Сулковский.

Спустя недолгое время после торжеств перед Люксембургским дворцом полководец доверил адъютанту, что он имел в виду, говоря о счастье французского народа, зиждущемся на лучших органических законах, и еще объяснил, почему не противится и согласен покинуть Францию в момент своего наивысшего торжества.

"Нам, солдатам, должна принадлежать власть во Франции, - сказал будущий диктатор. - Но чтобы это осуществилось, надо, чтобы Республика была ввергнута в еще больший хаос; надо, чтобы Директория пришла в открытое столкновение с законодательством. Мы будем сейчас следовать дальше, дадим им еще какое-то время действовать, чтобы за это вр-емя повседневно возрастала наша военная репутация; рано или поздно мы вернемся и постараемся навести порядок. Тем хуже для республиканцев, если они проворонят свою Республику".

Так звучало второе из антиреспубликанских высказываний Бонапарта, которое - по словам Ортанса СентАльбена - "потрясло все существо Сулковского".

Приехав в Париж, Юзеф поселился на улице Люнетт в старом патрицианском доме, принадлежавшем прославленному парижскому часовщику и члену Академии наук А. Л. Брегету. Брегеты много лет находились в дружбе с семьей Вентуре де Парадн и сдавали друзьям половину своего дома. В доме на улице Люнетт собирались все таинственные актеры не расшифрованных историей трагедий нашего героя. Именно там работал над своей "Грамматикой берберийского языка" старый мудрый Жан-Мишель Вентуре де Паради, там разыгрывались бурные супружеские сцены между Петром Малишевским и красивой и неверной "египтянкой", там, наконец, расточала свои прелести безымянная и бесплотная "дама, которую он любил".

Но во время своего третьего пребывания в Париже Юзеф, пожалуй, мог не очень-то много времени уделять любви и дружеским визитам. Его постоянно вызывали на улицу Шантерен, где он по многу часов в день занимался подготовкой новой военной кампании Бонапарта.

Насколько напряженными были эти рабочие совещания с полководцем, можно судить по дневниковой записи князя Михала Клеофаса Огиньского, который был тогда проездом в Париже и часто встречался с Сулковским.

"...Сулковский был единственным адъютантом генерала Бонапарта и почти не покидал его. Он говорил мне... что Бонапарт выбрал себе небольшую квартиру, очень скромно обставленную, и большую часть времени проводит среди географических карт, которые раскладывает на полу своего кабинета, и, ползая от одной к другой с компасом и карандашом в руке, вычерчивает планы кампании, подготавливает проект высадки в Англии или экспедиции в Египет. Выходит он редко, видится мало с кем, иногда ходит в театр, где устраивается в зарешеченной ложе, и чаще всего возвращается к себе в девять вечера, чтобы читать и работать при свете лампы до двух-трех часов пополуночи".