Мариан Брандыс - Адъютант Бонапарта Страница 28

Насколько напряженными были эти рабочие совещания с полководцем, можно судить по дневниковой записи князя Михала Клеофаса Огиньского, который был тогда проездом в Париже и часто встречался с Сулковским.

"...Сулковский был единственным адъютантом генерала Бонапарта и почти не покидал его. Он говорил мне... что Бонапарт выбрал себе небольшую квартиру, очень скромно обставленную, и большую часть времени проводит среди географических карт, которые раскладывает на полу своего кабинета, и, ползая от одной к другой с компасом и карандашом в руке, вычерчивает планы кампании, подготавливает проект высадки в Англии или экспедиции в Египет. Выходит он редко, видится мало с кем, иногда ходит в театр, где устраивается в зарешеченной ложе, и чаще всего возвращается к себе в девять вечера, чтобы читать и работать при свете лампы до двух-трех часов пополуночи".

Помимо участия в штабной работе, командующий поручал своему образованному адъютанту и другие специальные задания. Так, он доверил ему окончательную редакцию оперативных планов английской экспедиции, поручил подобрать военную библиотеку, содержащую все книги по тактике, требовал представлять ему подробные извлечения (precis) из различных ученых трудов и т. д.

и т. п.

Но всепоглощающие обязанности адъютанта не могли помешать Сулковскому продолжать собственную научно-литературную работу. Сразу же по приезде в Париж он сел за книгу, в которой собирался сформулировать окончательные выводы, продиктованные опытом шести военных лет. Подробное содержание и дальнейшая судьба этой книги нам не известно. Вероятно, она пропала вместе с другими рукописями, оставленными Малишевскому. Упоминает о ней походя лишь Ортанс Сент-Альбен, называя ее "Философией войны". Работая над этой "Философией войны", Сулковский наверняка должен был не раз мысленно подвести итоги своим практическим достижениям. А итоги эти были явно неутешительными.

Во время первого пребывания в Париже в 1793 году двадцатитрехлетний политический эмигрант дерзко провозгласил миру, что он "прославится подвигами" и станет во главе армии. И чего же он добился к 1798 году?

За окном брегетовского дома ликовала парижская улица. Там пели песни о "подвигах" генерала с улицы Шантерен. Газеты писали о величайшей победе в истории Республики.

А ведь он тоже участвовал в этой победоносной кампании. Принимал участие почти во всех ее сражениях, рисковал собою и был ранен, воевал смелее других солдат и командовал получше других офицеров. Но "о славе подвигов" его не знал никто, кроме немногочисленной кучки штабистов. С длившейся полтора года войны он вернулся скромным капитаном. Для офицера, которого еще в 1792 году представили к званию майора, это должно было быть чрезвычайно обидно.

Во время второго пребывания в Париже в 1796 году молодой дипломатический агент восточной службы, добивающийся зачисления в армию, засыпал различные отделы министерств мемориалами касательно Польши.

В одном из этих мемориалов он в патетических словах выразил основной пункт своей политической программы:

"О моя дорогая отчизна! Когда я увижу в каждой твоей деревне вместо позорного столба посаженное древо свободы?! Когда увижу в руках исполняющих закон чиновников символ мира, заменивший то орудие порки, пред коим и доселе дрожат шесть миллионов невольников?! Время это уже не столь отдаленно; все яснее занимающийся рассвет эпохи придает нам уверенность в приближении его. Сколь же огромной станет сила народа, когда он познает свои права..."

В январе 1798 года мечты, выраженные в этом оптимистическом мемориале, казались уже более отдаленными и более трудными для осуществления, чем когда-либо вообще.

Франко-австрийский мир прекратил все вооруженные действия в Европе Существование близкого сердцу Юзефа валашско-молдавского легиона, который должен был поддержать восстание в стране, окончилось отчаянной и кровавой партизанской авантюрой генерала Иоахима Дениски. Письма, приходящие из Галиции, сообщали о преследованиях и казнях патриотов. Галицийские и силезские мужики, из которых некогда сформировался "пробный польский батальон", сейчас мерзли и голодали в Северной Италии, ожидая, пока правительство Цизальпинской республики согласится возобновить контракт с легионерами. Им и дела не было до офранцузившегося организатора "пробного батальона". Все их чаянья, надежды и стремления выражались в песне: "Марш, марш, Домбровский, в край родной наш польский!.."

В эти зимние вечера 1798 года огромная тень генерала Домбровского должна была неоднократно заглядывать в комнату на улице Люнетт. Подводя окончательный итог шестилетней военной деятельности, Сулковский не мог обойти молчанием своего спора с творцом легионов.

Автор "Философии войны" был противником итальянских легионов не только по личным и политическим убеждениям, но и как военный специалист. Одаренный талантом незаурядного стратега, он с начала своей штабной работы привык видеть войну в крупном плане. Основными элементами его стратегических построений были три мощные армии республики: Итальянская, Рейнская и СамброМаасская. Только они могли, по его мнению, "тиранов ярость сокрушить без страха, неся свободу до Невы от Тахо". В легионы на цизальпинском жалованье он не верил, считая их случайным и несерьезным предприятием.

Но, отстаивая свою теоретическую правоту, он одновременно должен был ощущать чувство горького одиночества и полного отчуждения, так как именно к этой маленькой, несерьезной польской армии, обманутой и бездействующей, устремлялся сейчас, как к последней надежде, взор всех поляков, вне зависимости от разделявших их политических убеждений.

Мне кажется, что в январе 1798 года Сулковский чувствовал себя чужим и со своими антибонапартистски настроенными друзьями: Петром Малишевским, генералом Бернадоттом, генералом Жубером и другими. С этими людьми его связывала явная общность политических убеждений, и так же, как они, он боялся цезарианских притязаний корсиканца, но только у него было одно невеселое преимущество перед ними. Будучи долгое время ближайшим соратником полководца, он лучше их оценивал его военный и дипломатический гений, был в высшей степени увлечен Бонапартом как солдат и военный теоретик, в течение трех лет он вынашивал в себе несокрушимую уверенность, что именно Бонапарт "сокрушит ярость тиранов" и ч го от него будет зависеть существование независимой Польши.

И посему он по-прежнему оставался с этим человеком, который с циничной откровенностью раскрывал ему свои антиреспубликанские цели. Как республиканец и революционер он ненавидел его, но как поляк не мог от него уйти.

В начале февраля 1798 года генерал Бонапарт совершил инспекционную поездку по воинским частям, размещенным на побережье Северной Франции. В карете генерала находились три человека: Бурьен (его личный секретарь и ближайший друг), Лани (впоследствии маршал империи) и Юзеф Сулковский. Многодневная инспекция выявила неудовлетворительное состояние подготовки к вторжению и серьезные нехватки в снаряжении. Это вынудило Бонапарта изменить военные планы.

Возвратившись в Париж, командующий Английской армией предложил Директории отказаться от намеченной кампании. Одновременно он предложил идею, разработанную им с Сулковским еще в Пассарьяно, - гигантский план захвата Египта, завершения строительства, начатого еще фараонами Суэцкого канала и выхода к Индии.

Новый план из-за его авантюризма и огромных расходов первоначально встретил решительное сопротивление Директории. Когда разъяренный Бонапарт пригрозил отставкой, самый "левый" из директоров, Ребель, предупредительно подал ему перо. Но до отставки не дошло, так как восточная авантюра чрезвычайно отвечала интересам крупных французских торговцев и судовладельцев.

Энергичное посредничество министра иностранных дел Талейрана сломило сопротивление Директории. 5 марта 1798 года план египетской экспедиции получил официальное утверждение.

Примерно в это же время Сулковскому была оказана великая честь. Только что назначенный командующий Итальянской армией генерал Массена предложил ему должность начальника главного штаба. Предложение это, о котором по совершенно непонятным причинам умалчивают все польские биографы Сулковского, пожалуй, лучше всего свидетельствует о его исключительных талантах.

Правда, в Европе царил мир, правда, после Кампо-Формио численность войск в Италии значительно сократилась, тем не менее предложение возглавить тактическое руководство армией, сделанное молодому капитануадъютанту иностранного происхождения, являлось фактом, не имеющим прецедента в истории французской армии.

Но Юзеф предложения Массена не принял. План египетской экспедиции явно пробудил в нем новые надежды.

Благодаря своему знанию Востока и восточных языков - арабского, турецкого, да к тому же и английского - он был еще более необходим Бонапарту, а следовательно, усиливалось его влияние на полководца, тем более что главным переводчиком и личным секретарем Наполеона был назначен Жан-Мишель Вентуре де Паради. Гигантские масштабы намечаемой экспедиции, ее авантюрность и вместе с тем научно-исследовательский характер должны были особенно отвечать натуре Сулковского. "Слишком буйное воображение" этого опоздавшего родиться героя рыцарских романов вновь манило его к "славным подвигам".