История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер Страница 30

Италии дешевый шелк-сырец и экспортировать на континент дорогие ткани, а также крупные заказы для императорских дворцов обогатили лионцев, но их выгоды таяли на глазах после открытия морей, когда речная навигация потеряла то, что выиграла морская, а англичане вызвали вздорожание шелка-сырца, закупая его для себя. Если добавить к этим неудовольствиям бесчинства австрийской армии, которые несправедливо сваливали на Бурбонов, легко понять, почему лионские коммерсанты, самый богатый и влиятельный в этих краях класс, относились к королевскому делу с прохладцей, если не сказать враждебно. Народ, подражавший этим настроениям, разделился. Небольшая, но пылкая часть населения примыкала к роялистам, остальные следовали за противоположной партией. Мэр, человек мягкий и почтенный, но роялист по происхождению и связям, поссорился с префектом, который тщетно пытался бороться с беспорядками, не находя поддержки ни у Преси, командующего гвардией, ни у маршала Ожеро, командующего округом. Последний, презираемый войсками и основной частью населения за то, что не сумел защитить город от австрийцев, не имел никакого влияния и был неспособен объединить местные власти.

Граф д’Артуа только подбросил в этот костер дров. Его прибытие вызвало сильнейшее волнение. Брат короля, а по мнению роялистов – настоящий король, встретил самый воодушевленный прием. Он умел нравиться, особенно тем, кто разделял его мнения, и за несколько дней, проведенных в Лионе, завоевал все сердца своей партии и разжег страсти, которые ехал погасить. Граф был любезен с префектом и с Ожеро, ибо не любил никого обижать, но никак не позаботился усилить авторитет того или другого. Напротив, с Преси и некоторыми из своих друзей он изливал душу и говорил, что пришлось многое уступить Революции, но нужно набраться терпения и король со временем всё исправит, а пока следует соблюдать осторожность, дабы не доставлять противникам поводов для возражений.

Оставив Лион в состоянии чрезвычайного волнения и еще более разделенным, чем прежде, граф д’Артуа проследовал в Авиньон, где выказал те же расположения, и прибыл, наконец, в Марсель, где его ожидали с крайним нетерпением.

Марсельцы имели множество причин ненавидеть Революцию и Империю, ибо лишились не только процветания, но и хлеба. Двадцать пять лет более трехсот торговых кораблей стояли на якоре у его набережных, загнивая в неподвижности, и только изредка какое-нибудь судно, груженное зерном или сахаром, заходило в порт, если ему чудом удавалось ускользнуть от врага. Несчастный город впал в состояние ужаснейшего упадка и страдал так, что наверняка взбунтовался бы, если бы его не сдерживал железной рукой энергичный префект граф Тибодо. Единственным развлечением, время от времени выпадавшим марсельцам, стало сожжение конфискованных английских товаров, которые предавали огню на одной из главных площадей на глазах умиравшего от голода народа. И потому день падения Наполеона и возвращения Бурбонов сделался для марсельцев днем безумной и неописуемой радости.

Но радости недолги, ибо чаще всего состоят лишь в мечтах о невозможных блаженствах. Вскоре марсельцы узнали о потере Иль-де-Франса и почувствовали против англичан яростный гнев. Узнали они и о том, что возвращенные Франции колонии полны европейских товаров, колониальных товаров в них нет, все торговые связи оборваны, Испания в беспорядке, Средиземноморье принадлежит англичанам и грекам, их порт, некогда порто-франко, опутан императорскими таможнями, а droits rJunis, которому они отчасти приписывали свои невзгоды, сохранен и закреплен. Радость марсельцев остыла, и они стали с горечью доискиваться причин своих разочарований. Еще не зная, что вскоре вокруг стен города вырастут новые предприятия, что Франция приобретет Алжир и это новое владение вместе с всеобщим возрождением Средиземноморья вновь сделает город королем южных морей, Марсель, как и многие другие города, искал свою потерянную корону не в будущем, а в прошлом. Жители полагали, что в прошлом их процветание держалось на открытости порта, на праве принимать без досмотра и уплаты пошлин товары со всего света, которые облагались налогом лишь в двух лье от стен города (как будто перенос линии таможен на два лье мог вернуть потерянные связи!). Подобно бедному эмигранту, потерявшему голову от воспоминаний, Марсель грезил о статусе порто-франко и думал, что при этом условии Реставрация станет величайшим благом.

Прибытие графа д’Артуа вернуло марсельцев к иллюзиям первых дней, и они встретили его с небывалым воодушевлением. Они произносили самые сумасбродные речи, говорили, что хотят настоящего, абсолютного короля, не стесненного путами, навязанными революционерами. Слыша бурные и напыщенные выступления против налогов, граф вел себя так же, как и везде, и отвечал марсельцам, что он на их стороне, что они, разумеется, правы и он обещает им скорое удовлетворение, но они должны немного потерпеть и дать королю время совершить благое дело. Марсельцы были так счастливы видеть его, пожимать ему руки, что всё принимали всерьез и устроили в честь графа великолепные празднества.

Граф написал королю, прося освободить порт от пошлин. Король не встретил поддержки в совете, но отвечал, что надеется вскоре добиться желаемого от министров. Приняв за действительность то, что еще только предстояло, граф прямо в театре, где находился по приглашению, объявил об освобождении порта как о свершившемся факте, и мэр упал на колени и целовал ему руки от имени всех жителей города. Зрители вставали десять раз кряду, испуская восторженные крики признательности.

Проведя в Марселе несколько дней, граф посетил Тулузу, заглянул в Гренобль и наконец прибыл во Франш-Конте.

В Безансоне положение партий требовало самого благоразумного и твердого поведения. Надменная знать, полная предрассудков, назначившая префектом местного дворянина, который возбуждал страсти, вместо того чтобы остужать их, восстановила против себя множество жителей. Положение осложнялось тем, что именно в Безансоне находился архиепископ Лекоз. Будучи приверженцем гражданской конституции духовенства, почтенный прелат давал приют присягнувшим священникам, и ни светским, ни духовным властям не приходилось до сих пор сожалеть о его назначении. Префект и его сторонники вслух говорили, что граф при посещении Безансона не примет архиепископа, на что архиепископ строптиво отвечал, что он и сам не появится у графа д’Артуа. Задетый этой дерзостью, префект объявил, что если архиепископ сдержит слово, он велит его арестовать.

Граф д’Артуа мог совершить здравый и полезный поступок, своим поведением опровергнув речи неосторожного префекта и согласившись хотя бы на официальные отношения с прелатом. К сожалению, никак нельзя было надеяться, что он станет придерживаться такой линии поведения. И в самом деле, прибыв в Безансон под шумные изъявления радости ультрароялистов, граф не пошел в собор из страха встретить там архиепископа и, опасаясь его визита, приказал передать, что не желает его принимать. Произведенный эффект был огромным: духовенство раскололось на два враждебных лагеря, к которым примкнуло и население, разделившись, впрочем, весьма неравным образом, ибо бо́льшая часть выступала против знати