Эдвард Радзинский - Железная Маска и граф Сен-Жермен Страница 32

Состоялось решительное объяснение молодого короля и кардинала. Людовик XIV сидел как раз за этим столом. — Месье Антуан кивнул на стол с ат­лантами. — Он повторял одно и то же: «Я люблю ее и женюсь. Я так хочу». Но сзади него расхаживал кардинал и тоже повторял одну и ту же фразу: «Во имя Вашей славы, сир, Вы не должны...»

Так продолжалось добрых полчаса. Наконец кардинал несколько изменил и расширил текст: «Во имя Вашей великой славы, сир... молит Вас Франция».

И король замолчал. Он покорился. Он рас­стался с Марией Манчини, женился на испанской инфанте... и еще больше возненавидел кардинала! За то, что кардинал увидел минуту его слабости, и за то, что посмел перечить королю. Следствием скучного брака стал знаменитый Пиренейский мир. Испания уступала французской короне бога­тые провинции. В мире произошла глобальная пе­ремена: Пиренейский договор закончил столетнее величие Испании. В Европе остались теперь только две сверхдержавы — Франция и Англия. Мечта Ришелье сбылась. И это сделал его наслед­ник, кардинал Мазарини. И король, ненавидя, был вынужден славить ум кардинала! Но прошло время, и Бофор узнал радостную весть. Сын отнял у кардинала важнейшие дела — внешнюю политику и армию. Кардинал не сопротивлялся, он тяжко болел. И вскоре из Парижа пришло письмо герцо­гини Монбазон. Она захотела первой сообщить любимому столь желанную весть: кардинал Маза­рини умер. Читая письмо, Бофор испытал это счастье воина: он пережил врага! Герцогиня Мон­базон описала Бофору Государственный совет, ко­торый созвал молодой король. Он обратился к Со­вету со знаменитыми словами, о которых теперь говорил весь Париж: «Я пригласил вас сюда, чтобы объявить вам: я беру всё управление в свои руки. Вы будете помогать мне советом, но только... только если я вас об этом попрошу. Отныне я запре­щаю скреплять печатью любой документ без моего на то приказа. — После чего король помолчал и добавил: — Я за многое благодарен покойному кар­диналу, но жизнь идет вперед, господа. И в управ­лении моим государством, моими финансами и моей внешней политикой я буду придерживаться совсем иных принципов, чем покойный кардинал. Теперь у вас только одна задача — стараться по­нять, чего хочет ваш король».

Бофор с гордостью прочел эту речь сына — ма­нифест абсолютной власти монарха.

Правда, в конце письма герцогиня процити­ровала слова мужа («моего великого мудреца»): «И как не надоест им эта вечная круговерть: новый правитель порицает старого! Нет ничего нового под солнцем... И кто прожил день, считай, прожил вечность».

(Герцог уже успел умереть, и, как нередко бы­вает, герцогиня страстно полюбила мужа... после смерти. Теперь он именовался не иначе как «мой великий мудрец». И Бофор теперь не получал ни одного письма без обязательного изречения «моего великого мудреца».)

Бофор был счастлив. Главное свершилось. Пусть после смерти, но Мазарини был повержен, и это сделал его сын!

Двор и армия тотчас поняли: о покойном кар­динале следовало забыть, и побыстрее. Имя Маза­рини исчезло из обихода, и даже королева Анна редко вспоминала о нем. Разве когда надевала зна­менитые бриллианты, завещанные ей покойным любовником.

Людовик демонстративно воскресил столь лю­бимую его отцом роту королевских мушкетеров. Услуги д'Артаньяна не были забыты, и король на­значил гасконца вторым лейтенантом роты воз­рожденных мушкетеров. Первым лейтенантом по традиции был сам король. Так что д'Артаньян стал фактическим командиром роты мушкетеров... Как это было красиво: гарцующие мушкетеры на лоша­дях серой масти... Серебряные кресты на плащах... Их так и прозвали: «серебряные мушкетеры». И впереди роты — наш гасконец с уже серебряными кудрями, ниспадающими на плечи.

Быстро летело время для стареющего Бофора. Умер отец. В Париже умерла королева Анна. Фран­суа стукнуло полвека. Уходили и старели его воз­любленные, удалялись от двора в свои поместья стареющие сверстники. Но неизменным остава­лось его положение. Франсуа де Бофора по-преж­нему держали вдалеке от Парижа. Ему позволили участвовать в непрерывных победоносных войнах, которые вел его сын. Он храбро бился на полях Фландрии... После смерти отца в знак монаршей милости ему передали наследственное звание ад­мирала. Но в Париж по-прежнему не пустили. Его отправили командовать флотилией в Средиземно­морье... В Ливорно он принял командование над жалкой флотилией. С нею он должен был сра­жаться с турками.

Обиженный невниманием сына и своим заб­вением, герцог много пил и во время слишком ве­селых застолий на его адмиральском корабле со­общал собутыльникам... лишнее. Особенно после того, как узнал о смерти королевы Анны. Выросший во времена Ришелье, он, конечно же, знал, что «стены слышат», но сдержаться, увы, было свыше его сил.

До короля стали доходить пьяные разговоры герцога... о королеве и о неблагодарности... некоего высокого лица, обязанного ему рождением).

И вскоре Людовик вызвал герцога де Бофора в Париж.

Франсуа приготовился к последствиям. Он уже был наслышан о новых суровых порядках при дворе. Должно быть, впервые вечный фрондер по­чувствовал некоторый трепет. Он даже раздумывал, стоит ли ехать в Париж. Но поехал. Он слишком хотел увидеть сына. С возрастом в нем все громче говорили чувства отца.

Король жил в Тюильри, но уже началась гран­диозная перестройка маленького замка его отца в Версале. О будущем дворце рассказывали чудеса.

Король пригласил герцога на обед. В час дня Бофора торжественно ввели в столовую залу. Здесь толпились избранные придворные, удостоенные чести наблюдать обед короля.

Вошел Людовик, и вся зала церемонно скло­нилась в долгом и низком поклоне. Бофор был по­трясен. Как изменился сын! Куда делся тот юноша, которого он так хорошо помнил, — неуверенный, затравленно озиравшийся по сторонам, смешно подпрыгивавший, чтобы, будучи высоким, ка­заться еще выше! Перед ним стоял молодой чело­век с беспощадными холодными голубыми гла­зами. Людовик сухо поздоровался. Повелительным жестом указал Бофору на стул за столиком, серви­рованным на двоих.

Король в своей великолепной шляпе сидел на­против. Из-под шляпы торчал фамильный круп­ный нос Бурбонов. Король молча начал есть. На­против него так же молча ел герцог, с точно с таким же фамильным носом. Как шутила герцо­гиня де Шеврез о незаконных детях Бурбонов: «Все пройдет, даже сплетни, но нос останется». Придворные молча, почтительно стояли поодаль полукругом. Согласно этикету никто не имел права сесть. И дофин, и принцы крови в благоговейном молчании наблюдали за трапезой повелителя. Оба Бурбона, свесив в тарелки фамильные большие носы, молча съели популярные ранние овощи — теплый салат с ботвой и сыром фета, затем суп из зеленого горошка, потом кролика с молодыми ого­родными овощами и умело обглодали ножки пу­лярки... Когда бесконечный обед подошел к концу и слуги убрали остатки еды, король наконец пре­рвал молчание:

— Я назначаю вас, герцог, гроссмейстером, шефом и главным суперинтендантом всей нашей навигации в Средиземноморье. Отныне вы должны не только воевать с флотом наших врагов турок, но и примерно наказать постоянно напа­дающих на наши торговые корабли алжирских пиратов... Десятки наших судов захвачены мер­завцами. Вам будет помогать флот наших союзни­ков-венецианцев.

Итак, сын по-прежнему запрещал ему вернуться в Париж... Людовик прочел его мысли. Он ласково улыбнулся, встал, вышел из-за стола и обнял гер­цога. И хотя Людовик постарался, чтобы объятие было кратким и формальным, однако объятие было! Сын-король впервые обнял отца!

Когда счастливый Бофор, пятясь спиной к двери и отвешивая низкий поклон сыну, покидал залу, он услышал властный голос:

— Я жду от вас подвигов, герцог. Я надеюсь как можно скорее услышать о ваших героических де­лах вместо глупых пьяных фантазий.

Встреча была окончена.

Эти грубые слова-угрозу Бофору пришлось проглотить, он постарался их не понять.

Но, вернувшись домой, ему пришлось повто­рить себе печальную правду: вернуться в Париж ему не дадут. Впрочем, для него открывалась воз­можность вернуться в столицу иным способом — в гробу. Он знал, что, несмотря на пышный чин, у него в подчинении будет все та же потрепанная штормами, малочисленная средиземноморская эс­кадра. С этими жалкими судами он мог сражаться с турецким флотом, но не с алжирскими флибусть­ерами. В Алжире правила династия, основанная знаменитыми пиратами. Они превратили порт Ал­жир в мощную морскую державу, лишь номинально подчинявшуюся туркам... Здесь прятались награб­ленные сокровища, проживало 150 000 человек, трудились под палками 30 000 рабов-христиан, за­хваченных пиратами, и процветал крупнейший не­вольничий рынок. В алжирском порту, защищен­ном мощной линией укреплений, стояли сотни захваченных судов и десятки отлично вооружен­ных корсарских кораблей с командами, составлен­ными из отчаянных головорезов.