Линн Виола - Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления Страница 34

«Если мы кулаки, то у нас вся Сибирь кулаки»

Традиционные жалобы в форме писем и ходатайств в вышестоящие органы власти оставались распространенным явлением во время коллективизации. Крестьяне писали Сталину и Калинину, в газеты, в партийные и правительственные структуры, пытаясь добиться компенсации нанесенного им ущерба. Письма были как индивидуальными, так и коллективными. Их авторы смело высказывали свое недовольство, смиренно молили о помощи и отстаивали права советского гражданина. При этом они обратились — осознанно или нет — к традиционному методу петиций. Когда все другие средства, за исключением насилия, были исчерпаны, крестьяне прибегали к жалобам. Они не ограничивались местными органами власти, а писали в центр или по меньшей мере в газету регионального уровня. Это было попыткой использовать центр в борьбе против незаконной деятельности и наплевательского отношения местного чиновничества. Более того, традиция написания жалоб укоренилась не только среди крестьян и других советских граждан, но и в самих органах власти. В конце сталинского периода жалобы стали неотъемлемой частью политической культуры, в рамках которой гражданское право и судебный процесс зачастую ничего не значили. В концлагерях ГУЛага были даже специальные почтовые ящики с названиями «В Верховный Совет», «В Совет Министров», «В Министерство внутренних дел», «Генеральному прокурору»{474}.

Даже в относительно мирное время крестьяне писали тонны жалоб. В середине 1920-х гг. «Крестьянская газета», например, ежемесячно получала 35 тыс. писем. В то время большинство жалоб касалось налоговых вопросов, земельной реформы, действий местных чиновников, бытовых проблем{475}. С началом процесса коллективизации в своих письмах крестьяне молили о защите от беззакония и несправедливости. В период с конца 1929 до лета 1930 г. на имя Сталина пришло 50 тыс. крестьянских писем с жалобами. За это же время председатель ВЦИК Калинин, прозванный «всесоюзным старостой», получил около 85 тыс. писем{476}. Крестьяне также обращались за юридическими консультациями в различные Дома крестьянина, полагая, что эти структуры заинтересованы в решении их проблем. В период со 2 февраля по 3 марта 1930 г. в Московский дом крестьянина поступило 2 113 жалоб, с 16 по 22 февраля — 1838, а с 11 по 17 марта — еще 1 535. Помимо письменных жалоб, ежедневно более 200 крестьян являлись лично, в основном с просьбами о помощи в связи с раскулачиванием{477}. Прокурора РСФСР тоже завалили письмами: в феврале 1930 г. он получил 2 862, а в марте еще 5 287 жалоб. Прокурор заявил, что большинство жалоб касалось «перегибов и неправильностей». Он добавил с недовольством: «Трудно считать нормальным такие явления, когда крестьянин-середняк за много тысяч километров ездит в Москву с жалобой, которая с неменьшим успехом может и должна быть разрешена на месте и которую в большинстве случаев все равно, как указывалось, приходится отсылать местному прокурору». Но загвоздка состояла в том, что многие суды местного уровня отказывались рассматривать эти дела и бороться с «перегибами и неправильностями»{478}.

Крестьяне также искали защиты у региональных властей от злоупотребления полномочиями со стороны местного чиновничества. Так, в первой половине 1930 г. в Сибири крестьяне послали 35 400 писем с жалобами на «несправедливое раскулачивание» в региональные партийные комитеты (из 28 700 проверенных писем 13 100 были признаны «обоснованными»{479}). В период с января по июнь 1930 г. в Ивановской области к прокурору в день приходили в среднем 70 крестьян с петициями и поступало от 70 до 80 писем по почте{480}. Нетрудно предположить, что то же самое происходило и в других регионах. Ясно также, что многие региональные и местные чиновники либо просто отказывали в рассмотрении жалоб, либо не могли ничего сделать из-за постоянных колебаний в радикальной политике центра весной 1930 г. В результате 5 апреля 1930 г. нарком юстиции Янсон издал указ о создании «специальных групп прокуроров и членов суда, уполномоченных принимать решения в наиболее неблагополучных регионах» по жалобам крестьян касательно раскулачивания{481}.

Таким образом, некоторым подателям петиций повезло: их дела были пересмотрены и прекращены. Из 46 261 семьи, депортированных на север, 35 000 подали петиции в комиссии по рассмотрению жалоб; 10% из 23 000 семей, чьи дела действительно были рассмотрены, были признаны «раскулаченными неверно», а 12,3% случаев получили характеристику «сомнительных». Эти немногие счастливцы приходили домой порой с неизлечимой психологической травмой, как уже упоминавшийся Иван Булатов, и обычно не могли добиться возвращения экспроприированной у них собственности. Многие не смогли пережить следующего этапа раскулачивания{482}.[52]

Некоторые представители местной власти, а иногда и центра, когда крестьянские жалобы приходились совсем «некстати», видели в них серьезную опасность. В Иркутском округе в Сибири крестьянские лишенцы (лишенные права голоса) были арестованы по статье 58, пункт 11с предъявлением серьезного обвинения в контрреволюционной деятельности за сбор подписей под петицией, адресованной Калинину. Впоследствии верховные судебные органы пересмотрели это обвинение, придя к выводу, что «кулацкая сущность этих крестьян также сомнительна»{483}. Один крестьянин, составивший петицию Калинину и собравший под ней сотни подписей односельчан, был изгнан из колхоза. Этот крестьянин пытался спасти своего отца, арестованного ОГПУ за преступления против революции, которые он предположительно совершил в 1918 или 1919 г.{484} Летом 1929 г. в одном из своих писем советский писатель Михаил Шолохов жаловался, что местные власти Хоперского округа на Нижней Волге не выдают необходимые документы крестьянам, которые хотят ехать подавать жалобы в региональные органы. Он также указал, что почтамту запрещается принимать письма, адресованные ВЦИК, председателем которого и был «всесоюзный староста»{485}. Учитывая данные обстоятельства, само решение подать жалобу являлось актом крестьянского сопротивления. К тому моменту, когда Сталин в начале марта 1930 г. призвал к временному отступлению коллективизации, местным властям было чего бояться. В попытке успокоить крестьянство центр цинично обвинил местные власти в «ошибках» и «перегибах» зимней кампании по коллективизации. После решения центра о снижении темпов коллективизации и раскулачивания крестьяне осознали свои новые возможности: некоторые даже извлекли пользу из сложившейся ситуации, разыгрывая из себя верных подданных, которые жаловались «хорошему царю» в Москве на «плохих чиновников» на местах.

Письма крестьян принимали самые разные формы. В большинстве из них содержался прямой и демонстративный протест. Речь шла о насилии во время коллективизации, угрозах и запугиваниях со стороны должностных лиц и панике среди крестьян. Крестьяне одной из деревень Елецкого округа Центрально-Черноземной области в своем письме Калинину жаловались, что вступили в колхоз по принуждению. Местные власти пригрозили им ссылкой в Соловки, в ужасные тюрьмы на северных островах, тем самым дав понять, что не допустят какой-либо критики. Один крестьянин написал Калинину: «Коллективизация у нас проводится не путем разъяснения, а путем запугивания. Не вступающему в колхоз крестьянину заявляют, что все, кто не пойдет в новое хозяйство, будут вместе с кулаками отправлены на Амурские берега, лишены земельного надела… а также арестованы»{486}. В апреле 1930 г. жители деревни Кисель Островского округа Ленинградской области отправили Калинину письмо следующего содержания: «У нас предсельсовета коллективизацию проводил насильно. Кто не давал согласия вступить в колхоз, на того он покрикивал, как бывший жандарм… Кто не давал своей подписи, того подводили к столу, взявши под руки, и заставляли записываться. А кто вовсе не пожелал записываться, то он тем говорил, что мы у вас зубы вырвем и шкуру сдерем»{487}. Еще один крестьянин жаловался, что его арестовали за чтение вслух своим товарищам сталинской статьи «Головокружение от успехов»{488}. Группа крестьян в коллективном письме Калинину указала, что в случае отказа от вступления в колхоз им угрожали ссылкой на Соловки, а если бы они стали сопротивляться, их бы назвали контрреволюционерами. Письмо заканчивалось вопросом, законно ли ссылать середняков{489}. Самые трогательные письма приходили от детей. Один крестьянский мальчик написал в «Правду», главную газету КПСС, следующее письмо (опубликовано не было): «У нас семьи 7 человек. Имели один дом, крытый железом, одну лошадь и жеребенка полтора года, теленка двух лет, пять овец и посеву 3 десятины. Сел. хоз. налогу платили 7 рублей. Пришли и взяли все: жеребенка, теленка, самовар, сепаратор, овец 3 головы, картофель, свеклу, кормовое сено, солому и хотели выгнать из дома… Мы 5, остались в своем селе, мне 15 лет, братишке 7 лет, 2 сестренки: первой — 5 лет, второй 9 месяцев и матери 48 лет. Сестренка живет в людях, чтобы не сдохнуть с голода, братишка бегает, где его приютят, там его и кормят. Прошу у советской власти защиты. Нашу корову дали одному активисту за 15 рублей, а он ее через неделю продал за 75 рублей к нам»{490}. Другой пятнадцатилетний мальчик начал свое письмо Калинину со слов: «Здравствуйте, Михаил Иванович, как Вы живете и как Ваше здоровье?» Далее он жаловался, что его исключили из школы по той причине, что он сын бывшего старшины: «Михаил Иванович, мой отец был старшиной только 3 месяца». Более того, его отец служил старшиной 25 лет назад и умер в 1924 г. Мать тоже умерла, и он живет с двумя старшими братьями. Их семье не дали вступить в колхоз. Мальчик спрашивал: «Да разве мы виноваты, мы молодые неопытные хозяева». Он также указал, что они середняки и всегда выполняли нормы по хлебозаготовкам{491}.