Азиза Джафарзаде - Звучит повсюду голос мой Страница 36

- Что здесь произошло, господа? - строго спросил собравшихся есаул. Увидев Мешади Гулама и Сеида Азима, Ага Башир вежливо поздоровался.

Старший из дервишей, не обращая внимания на вопрос, продолжал стучать топорищем по стволу дерева:

- Мы тебе покажем, тупица!

- Прекратить крики, отойти от дерева! - прикрикнул есаул. - Перед вами потомок пророка, наш Сеид Азим.

Дервиши, опустив топорики, продолжали стоять под деревом.

Поэт поднял голову и чуть не расхохотался: удобно устроившись, Джинн Джавад спокойно наблюдал за происходящим.

- Что случилось, ага Джавад?

- Я пересказывал собравшимся стихотворение карабахского поэта Сеида Невваба, в котором уважаемый потомок пророка, такого же знатного рода, как и ты, Ага, пишет, что дервиши вино называли - красным шахом, опиум - зеленым шахом, карточная игра для них забава, ни намаза, ни поста они не соблюдают. Есть у них лживые языки, с помощью которых они обирают бедняков.

При этих словах бесноватые дервиши снова завопили:

- Да будет аллах тебе врагом! Да плюнет в лицо и тебе и ему!

- Вспомните, перед кем стоите - возвысил голос есаул.

Уразумев, что сейчас "правительство" может потребовать бумагу, что они действительно сеиды, а в кармане таких бумаг у дервишей не водилось, сдерживая злобу, ворча и отплевываясь, они были вынуждены покинуть поле битвы.

В этот момент на площади появился Махмуд-ага. Увидев Джавада на вершине дерева, он расхохотался:

- Что здесь происходит, господин есаул? Видно, дервиши загнали кошку на дерево? Клянусь памятью отца, ты хорошо устроился, Джавад, не то они разорвали бы тебя на куски.

На площади остались только друзья. Джавад, лукаво улыбаясь, начал спускаться с дерева:

- Люблю шумные истории! А особенно на переполох сверху смотреть!

В этот день поэт решил написать письмо Тарлану. Но он не мог сосредоточиться, мысли его возвращались к истории с молодой учительницей. Он знал, что распускаемые недругами слухи о Гюллюбеим-ханум - злонамеренные выдумки. Он понимал, что расправляются не просто лично с ней, а с теми, кто стремится к просвещению своего народа. "Сегодня избили Гюллюбеим-ханум, а завтра примутся за других. Кровавое предостережение... Эти летучие мыши, о аллах, пытаются черными крыльями запятнать грязью молодую женщину, стремятся застить свет начинающим прозревать..." Сеиду Азиму хотелось помочь бедной женщине, но как? Как? Думы теребили его совесть, и вот неожиданно снова зазвучал для него голос его феи вдохновения, переплетающийся с собственным:

"Мой дорогой поэт... Спеши, торопись, тебя зовет твой народ, твои соотечественники. Ты должен прийти на смену Гюллюбеим-ханум и Рза-беку... Ты должен встать на пути "закрытых", алышей, курбангулу! Мой почитаемый поэт, я уже не смогу на этом пути быть для тебя феей вдохновения, я ею могла быть в твои молодые годы, когда рождались твои газели о несчастной любви и красавицах, ангелах и гуриях... Пусть теперь твои пути освещают мечты о светлом будущем! Иди, мой дорогой поэт, теперь я не буду показывать тебе дорогу, а пойду вслед за тобой..."

Постепенно голос угас... На поэта снизошло успокоение. Наступила ясность. Только жалость к Гюллюбеим-ханум колола сердце, мысленно он обращался к ней: "Сестра моя, твое несчастье еще больше укрепило мою решимость, еще больше подстегнуло меня. Я продолжу твое дело. Я заменю тебя, сестра моя. Ты была цветком, выросшим одиноко на изумрудном лугу, ароматным, душистым, нежным цветком! Тот цветок увял под шквальным ветром, обесцветился от холода... Теперь я, твой брат, продолжу начатое тобой. Пусть молва идет теперь обо мне".

Образ Гюллюбеим слился с образами Соны, матери, Джейран, чтобы греть и вдохновлять сердце поэта впредь... Он ясно видел, что ему предстоит. Обмакнув перо в чернила, он начал письмо:

"Свет мой, друг дорогой ага Тарлан! Посылаю тебе свой горячий привет. Хочу сообщить, что сегодня - самый счастливый день в моей жизни. Наконец я увидел воплощенной главную свою мечту. Я дождался, брат мой: школа, о которой мы вместе с тобой грезили в молодые годы, открылась в нашей родной Шемахе. Как я писал тебе раньше, нас трое. Молла Гусейн, Манвел и я. Несколько дней назад, пятнадцатого числа третьего лунного месяца, было торжественное освящение нашей школы. На открытие пришел сам Ахунд Агасеидали. Увидев это, молла нашего прихода тоже был вынужден явиться. Пришли преподаватели шемахинских христианских школ, местные интеллигенты, аристократы и должностные лица: урядник Керим-бек, местный городской судья и переводчик.

Это был праздник друзей просвещения. Все друг друга поздравляли, желали добра. Сам Ахунд Агасеидали прочел благословляющую молитву. Если аллаху будет угодно, школа наша станет фундаментом для других, будущих школ. По воле аллаха молодые патриоты последуют нашему примеру и станут поборниками просвещения для маленьких граждан нашей несчастной родины.

Пока же я сумел получить небольшое помещение - одну-единственную комнату. Четыре часа длятся уроки, два из них веду я: один - урок письма, второй - литература и история нашей страны, на этом же уроке я читаю и учу с мальчиками стихи. Урок шариата ежедневно проводит Молла Гусейн, русского языка - Манвел. Знаю, что ты вместе со мной от души радуешься нашему первому шагу, поэтому и тебя, брат мой Тарлан я поздравляю.

Впервые у наших детей настоящая школа. Дети сидят не на грязной циновке, поджав ноги, а на специально сколоченных скамейках. На стене висит доска, на которой мальчики пишут мелом, точно так, как в христианских школах. Помнишь, в юности мы разглядывали это в окнах русской школы? Не все одобрительно относятся к новым порядкам. Не тебе об этом рассказывать, ты хорошо знаком с ширванским Базаром. Я надеюсь, что недоброжелательная молва рассеется как дым. Все будет хорошо, брат".

Поэт не смог завершить письмо. Минасолтан, закончив утренний намаз, принялась разжигать печь и мангал, тогда он отложил перо, торопливо оделся и направился в школу.

Солнце еще не показывалось. Все вокруг было укрыто грязно-серым снежным покрывалом. Сухие ветви чинар тянулись к туманно-голубому небосводу, они казались черными кружевами на прозрачной сиреневато-голубой кисее.

Сеид Азим открыл дверь школы и поздоровался со служителем, который разжигал в мангале угли, рядом с ним в старом ведре были приготовлены хворост, угольная пыль и щепки для растопки. На Ширине Абдулле был плотно запахнут овчинный тулуп, школа еще не прогрелась. Ширин Абдулла наполнял горящими углями все мангалы, чтобы хорошенько согреть классную комнату.

Как обычно, он уже принес свежую воду из родника и, сполоснув кувшины, наполнил их водой. "Дети очень любят пить", - подытожил он, закрывая крышками кувшины.

- Не забудь, пожалуйста, Ширин, проветрить школу, чтобы дети, не дай аллах, не угорели! Следи, чтоб не упала искра и не было пожара!

Хотя Сеид Азим знал, что Абдулла выполняет все, что необходимо, с чрезвычайной тщательностью, словно молла молитву, но каждый день не забывал напомнить о всех мелочах служителю.

- Не обижайся на меня, Ширин! Люди доверили нам своих детей. Мы должны не только учить их грамоте, но и заботиться об их здоровье. Ничего нет дороже, чем дети! Только для купца товар дороже жизни. Для поэта, учителя, отца дитя дороже всего на свете. Дети - наше бессмертие, - Ширин. Будь внимателен и осторожен, следи, чтоб в кувшин не заползла змея, чтоб со стены не упал скорпион...

Для Ширина Абдуллы задания Аги были все равно что повеления аллаха. Он заботился о детях с любовью, но даже больше, чем детей, любил и уважал Сеида Азима. "Он потомок пророка, но сам как пророк. Лучшего, чем Сеид Азим, пророка не сыскать. Такое благородное сердце у него! Ей-богу, если бы не было грешно, я сказал бы, что такого нет и у имама", - в душе часто повторял он.

Войдя в школу, поэт, как обычно, собственноручно раскладывал письменные принадлежности по столам. Раскрывал книги стихов на тех страницах, которые заранее отметил для сегодняшнего урока. Потом выходил на крыльцо, ожидая учеников. Было холодно, но, несмотря на это, ученики охотно шли на занятия.

Стоя перед школьным зданием, он оглядывался вокруг. "И в зиме есть своя красота... Стоит только взглянуть на горы в белых чалмах, а та, дальняя, похожа на невесту в белом покрывале. Никогда не поверишь, что летом они наденут зеленый атлас, повесят серьги и бусы из красных маков и белых нарциссов..."

Как раз в этот момент Ширин Абдулла подошел к нему: служитель закончил подготовительные работы и собирался уходить домой. "Интересно, бывают ли на свете люди, которых минуют печали и заботы? Наш Ага всегда в заботах... Да буду я жертвой его предка, как будто за всех у него должна болеть душа... Ни губернатор, ни правительство, ни те, у кого и петухи несутся, не думают столько, сколько он. Если бы думали, разве остался бы на свете хоть один голодный? А у бедного Аги семья с трудом сводит концы с концами; то один что-нибудь ему подбросит, то другой, а он эти крохи делит с детьми бедняков, приходящими в школу. Сколько раз видел собственными глазами..." Он долго смотрел на Сеида Азима и неожиданно сказал: