Роман Поляков - Гибель «Армии Власова». Забытая трагедия Страница 38

Член Военного Совета армии — дивизионный комиссар Зуев.

Зам. его адъютанта — ст. политрук Селезнев (штатный адъютант — ст. политрук Бабков в момент окружения вылетел на самолете вместе с секретарем Военного Совета Коровичевым Н. в Москву).

Начальник Особого отдела армии майор госбезопасности Шашков.

Генерал-майор Белемев.

Генерал-майор Алферьев.

Адъютант — ст. лейтенант (фамилию не помню).

Генерал-майор артиллерии (фамилию не помню).

Комиссар штаба армии — полковой комиссар Свиридов.

Его адъютант Петров Михаил.

Военврач 3-го ранга (фамилию не помню).

Ст. военфельдшер — фамилию не знаю, женщина. и ряд санинструкторов, шоферов и бойцов»[212]..

«Когда армия выходила с боями из окружения, имел место беспрецедентный случай в истории войн. Раненые одного из медсанбатов добровольно двинулись через минное поле противника, чтобы ценой своих жизней проделать в нем проходы для тех, кто еще в состоянии был держать оружие в руках»[213]..

21 июня 327-я стрелковая дивизия отошла за реку Глушица. Ее прежние позиции вдоль Керести занял сводный отряд, куда вошло по несколько человек от каждого полка дивизии и две последние пушки. Эти силы прикрыли штаб и армейский госпиталь, который размещался между штабом и узкоколейкой. Остатки полков 327-й дивизии заняли за Глушицей последние позиции перед коридором.

24 июня здесь погибли все бойцы 1098-го и 1100-го стрелковых полков, 15 человек осталось от 894-го артполка. В 1102-м полку осталось два взвода, к ним присоединились последние бойцы из других бригад и дивизий.

«Военный совет армии принял решение в ночь с 24 на 25 июня 1942 года оставшимися силами прорвать оборону противника и выйти из окружения. С Большой земли к атакующим должны были идти навстречу танки. Задача дивизии состояла в том, чтобы, сдерживая противника, отходить в направлении Мясного Бора, а как только прорвутся главные силы армии — двинуться вслед за ними в проделанную брешь. Но замыслу не суждено было осуществиться. Правда, несколько танков, как потом мне говорили, прорвались к главным силам армии, но это не изменило общей ситуации.

Войска армии, в том числе и 327-я стрелковая дивизия, зажатые в тиски на небольшом клочке территории у Мясного Бора, подверглись уничтожающему огню буквально из всех видов оружия и со всех сторон, в том числе из шестиствольных минометов. В течение многих часов 24 июня территория в районе Мясного Бора представляла собой огнедышащий кратер.

Оценив обстановку и видя явную неудачу с прорывом. Военный совет армии через офицеров штаба отдал распоряжение: выходить из окружения мелкими группами, самостоятельно. Люди начали искать выход из этого кипяшего котла. Спастись удалось немногим. Сопротивляясь до последнего, многие погибли или попали в плен. Этой участи не избежал и я, пишущий эти строки, но об этом надо рассказывать отдельно»[214]..

«Неудавшаяся атака и последнее распоряжение Военного совета армии удручающе подействовали на оставшихся в живых. Люди в одиночку и группами начали бросаться в разные стороны, чтобы выскочить из этого котла. Однако большая часть людей т\т же гибла. Единственным более-менее слабым местом противника был его тыл. Туда я и решил прорываться с тем, чтобы «на просторе» определить, где и как перейти фронт к своим. Вокруг меня собралось несколько десятков офицеров и солдат из разных частей и соединений. И мы прорывались сквозь цепь автоматчиков в тыл к немцам. Спастись удалось немногим. Большое число погибло, попало в плен. Последней участи не избежал и я 5 июля 1942 г.»[215]..

Как видно из его воспоминаний, кроме чести, гордости и достоинства. Иван Михайлович Антюфеев был человеком редкой скромности. Такая огромная жизнь, такой подвиг — и на фронте, и плену — и всего несколько страничек воспоминаний. Но сохранились воспоминания об «антюфеевцах» и их легендарном командире в памяти других участников событий.

«13 июня. От Антюфеева вернулся Г. Чазов. За последнюю неделю антюфеевцы уничтожили более 4 тысяч гитлеровцев. Это в шесть раз больше, чем располагает дивизия. Вчера за 10 часов противник выпустил по расположению дивизии не менее тысячи снарядов и столько же мин. Антюфеев говорит, что еще одного такого напора ему не сдержать. Враг все время подтягивает резервы. А у Антюфеева очищены все тылы. Боеприпасов нет. Нет продовольствия. И все-таки держатся, держатся.

14 июня. Пленные летчики показывают карты, исчерченные вдоль всей нашей дороги квадратами — секторами бомбежки. Они получили инструкцию — не бояться зениток, у русских нет боеприпасов»[216]..

«Солдаты, черные от копоти, с воспаленными глазами от многодневной бессонницы, лежали на зыбкой земле, а подчас прямо в воде и вели огонь по противнику. Они не получали ни хлеба, ни пищи, даже не было хорошей воды для питья. Ели солдаты крапиву, осиновую и липовую кору...

Оценка местности к этому времени была весьма тяжелой... Все зимние дороги были залиты водой, для гужевого и автотранспорта непроходимы... Коммуникации в данный период распутицы и артминометного огня противника были совершенно закрыты. Проход временами доступен только отдельным людям»[217]..

Из воспоминаний П.П. Дмитриева: «В конце мая был отдан приказ на отход. В один из вечеров мы оставили НП и огневые позиции. Немцы открыли огонь из всех видов оружия. Ответить нам было нечем — не было снарядов. Противник пытался нас преследовать, но разбитые дороги оказались на сей раз нашими союзниками: немецкая техника н танки пройти по ним не могли. Пока немцы прокладывали дороги, мы удерживали следующий рубеж обороны — Финев Луг. Здесь была совсем другая местность — луга, пахотные земли. Довольно быстро вырыли окопы, установили наблюдательные пункты и заняли огневые позиции, надеясь на чудо: вдруг подвезут снаряды?

Но 30 мая горловина у Мясного Бора была перекрыта. У нас оставалось по одному снаряду на орудие для самоуничтожения. Немецкие танки вышли на высотки перед селом и начали нас расстреливать, не жалея снарядов и патронов. Меня из окопа немец просто выковырял, разбил стереотрубу, я еле перебежал на опушку леса.

Огневики все же сумели отвести орудия в лес. Управленцы остались в боевых порядках пехоты, получая норму патронов на карабин или автомат. Силы у людей таяли, красноармейцы с трудом передвигались. Себя-то не видишь, но смотреть на измученных товарищей было очень больно.

Поступил приказ перевести артиллеристов в стрелковые подразделения.

Измученные, голодные люди обороняли занимаемый рубеж до последнего дыхания. Раненые, перевязанные обрывками белья, не уходили в тыл, ведя бой до последнего патрона. Я не помню ни одного случая добровольной сдачи в плен, несмотря на немецкие листовки с обещаниями прекрасной жизни.

Через четыре дня был получен приказ взорвать орудия и двигаться в район сосредоточения к Мясному Бору. Здесь скопилась масса людей, лишенных возможности как-либо действовать из— за непрерывных бомбежек и полной незащищенности. Из-за голода на это не было и сил. Мы, несколько командиров, заняли позицию вокруг толстой осины. Каждому — ячейка между корней, головой к дереву, и каждый день кого-то убивало...

21 июня стало известно, что в горловине мешка пробит проход. Начальнику связи дивизиона Н.Б. Ушакову — с открытой формой туберкулеза и мне — с тяжелой дистрофией было разрешено выходить самостоятельно. Разрешено-то разрешено, а где взять силы для передвижения? Ноги у меня опухли и отказывались идти. Ушаков мог передвигаться и обещал мне помочь. Нам выдали по куску недоваренного конского мяса. Оно почти не жевалось, но во рту появлялся питательный сок. Я очень просил отпустить со мной моего ординарца Кретова, но приказ на выход касался только раненых и тяжелобольных.

Где пешком, где ползком мы пошли к горловине. Проход вдоль узкоколейки был 250-300 м шириной и около 4 км длиной. Помню, там стоял наш подбитый единственный танк Т-34. Немцы вели прицельный огонь, чтобы не поразить своих, на всем протяжении «коридора». Пережидая, мы намечали очередную воронку, к которой Ушаков перебегал, а я перекатывался. На полпути Ушакова прошило автоматной очередью. Я попытался к нему подползти, но был обстрелян. Пули задели одежду, но сам я остался цел и продолжал ползти к выходу.

Речка Полнеть до берегов была заполнена трупами, живые ползли по телам мертвых. Этот коридор недаром назвали «Долиной смерти», его можно было назвать адом, мясорубкой, огненными жерновами. Но никакими словами нельзя выразить того, что там творилось.

Надо мной судьба смилостивилась: в конце «коридора» меня в бессознательном состоянии подобрали санитары и доставили в госпиталь. Пришел в себя, подлечился и вернулся в свой родной 894-й артполк, с которым прошел все дороги войны до Победы»[218]..