Роман Поляков - Гибель «Армии Власова». Забытая трагедия Страница 39

Более эмоционально рассказывал Дмитриев о том, как они с Ушаковым выползали из «котла», в своем письме К.Н. Антипову в клуб «РИФ»:

«От усталости, от крови и смерти сотен людей, от постоянного ожидания в течение нескольких часов, что эта очередь или этот осколок предназначен тебе, мы закаменели. В сознании работал, видимо, только один центр, который руководил чувством самосохранения и подталкивал: надо ползти, надо вынести знамя. Эти «надо» и «должен» заставляли двигаться руки и ноги, вовремя спрятать от пули голову.

Мы уже выползали из «Долины смерти». Чутье подсказывало, что самые мощные взрывы и ливень огня остались позади, а здесь и чуть впереди фашисты стреляли значительно реже. Николай поднялся на ноги и стал помогать подниматься мне. И в этот момент фашистский негодяй прошил Николая автоматными очередями с головы до ног — крест-накрест. Он упал, и по нему, уже убитому, еше раз прошлась очередь. Я остро почувствовал, как стала холодеть кисть его руки, в которой была зажата моя рука. Мне почудилось, что не по нему, а по мне фашист прострочил очередью. От боли утраты я на миг потерял сознание. Потом метался, как в бреду, и. возможно, фашисты подумали, что я сошел с ума. и не стали добивать меня...

Николая Борисовича Ушакова я знал с самого начала формирования нашего полка. Он рос сиротой. У него в Воронеже быт только дядя по матери, который помог Николаю окончить школу, а затем, в 1940 году, университет. После университета Николай получил направление на завод «Электросигнал», где работал радиоинженером и одновременно преподавал в радиотехникуме. В Воронеже у Николая была девушка Женя Бойченко — студентка медицинского института, которую он очень любил. Часто писал Жене письма, отослал ей свой денежный аттестат.

Фашистские пули оборвали жизнь прекрасного человека и навсегда разъединили двух любяших людей.

Как я выполз из этого ада. не помню. А когда добрался до наших войск, находящихся в обороне у Волхова, упал без сознания, и был в таком состоянии доставлен в госпиталь. Позже с боевым знаменем 894-го артиллерийского полка мы били фашистов до самого их смертного часа, отомстив за смерть Николая Ушакова и всех павших в боях бойцов и командиров нашего полка»[219]..

И опять перед нами пример поразительной скромности человека, совершившего подвиг. Именно он. в конце концов, вынес знамя полка. Как известно, по армейским традициям нет знамени — нет подразделения. Всю славу за этот подвиг он отдал лейтенанту Ушакову Николаю Борисовичу. Вероятно, они несли его поочередно, ведь шансов дойти у них почти не было.

Не зря назвал свой очерк П.П. Дмитриев — «Нас называли «антюфеевцами». Каков был командир, таковы были и бойцы. Даже совершив поистине подвиг, они не спешили хвастаться им.

Вспоминает те роковые дни С.И. Кочепасов: «Наступила весна, и полая вода стала заполнять окопы. Пришлось начать строительство наземных укрытий.

Несмотря на все сложности, солдаты десятками подавали заявления с просьбой о приеме их в партию ко дню рождения В.И. Ленина. Подал заявление и я. 22 апреля в полковой организации мы были приняты в члены ВКП(б). Но наша радость продолжалась недолго: партийных билетов нам так и не выдали, мотивируя тем. что нет возможности сделать фотокарточки.

С наступлением тепла немцы все чаще стали беспокоить вылазками в наше расположение. Однажды в мае. после продолжительной артобработки переднего края, пьяные немцы пошли в атаку, которая не принесла им успеха, а только горы трупов. Наши потерн были небольшими. Запас боеприпасов был израсходован, а пополнить его было нечем.

Май 42-го года оказался для нас роковым. Продукты питания иссякли, люди слабели с каждым днем. В районе Мясного Бора приступили к строительству узкоколейной железной дороги, на которую возлагались большие надежды. Она не принесла никакой пользы, потому что немцы то и дело перекрывали ее в районе Мясного Бора. В результате их наступления на стыке 52-й и 59-й армий проход в Мясном Бору составлял не более 500-600 м по фронту и 4 км в глубину. Над этой узкой полосой господствовала в воздухе немецкая авиация, разрушая все построенное.

В связи с переводом меня в особый отдел Волховского фронта в конце мая я проходил по этой дороге и видел, что узкоколейка разбита. Дальнейшая судьба 2-й ударной армии хорошо известна, но я уже служил в особом отделе и не участвовал на завершающем этапе операции»[220]. Что и сказать — повезло человеку.

Рухленко П.В. повезло меньше: «Вскоре стало известно, что два фронта объединились, а затем снова разъединились. Во главе нашего вновь встал Мерецков, который принимал должные меры, чтобы вывести нас из окружения.

Но наше положение становилось все хуже. Характерным было то, что о смерти мы не думали, просто хотели выйти из окружения.

Нельзя было терять боевой дух ни на одну минуту. Потеряешь самообладание — потеряешь себя.

Так, накануне выхода из окружения, я встретил одного знакомого оперуполномоченного части Коваля. Мы с ним вместе прибыли на фронт. Тогда это был красивый, сильный, с отличной выправкой мужчина. Но в тот момент я увидел затравленное, перепуганное животное. Обросший, грязный, одежда рваная, пилотка опущена на глаза... Пришлось его по-дружески отчитать, а потом побрить, привести в человеческий вид. На его лице появилась радостная улыбка, глаза оживились, и он ушел в сторону Мясного Бора с надеждой, что прорвется.

Нам давали ничтожный паек: 100 граммов су-харей, иногда — просто хлебные крошки, 50-60 граммов конины, а в последние дни вообще ничего не выдавали. Кое-кто ухитрялся кипятить воду в котелке, но за разведение костров приказ по армии сулил расстрел.

Голодные, чтобы как-то поддержать свое деятельное состояние, мы ели крапиву, заячий щавель и даже листья липы, — ведь надо было не только жить, но и бороться с врагом.

По положению у меня был заместитель — молодой парень Соболев. В беседах с ним я говорил только о будущей жизни, о том, что будем делать на другом берегу Волхова, когда выйдем из окружения. Как-то я его попросил: если меня убьют, зарыть в сухом месте и, если удастся, написать, кто похоронен. Но потом самому стало стыдно за пессимистические мысли.

Однажды мы с Соболевым пошли в густой высокий лес подкормиться крапивой и заячьим щавелем. Вдруг немецкие самолеты начали бомбить наш квадрат. После бомбежки мы были дезориентированы: где стоял непроглядный лес, образовались поляны. Идем в одном направлении — стреляют из автоматов и пулеметов, идем в другом — опять немцы.

У нас не было компаса, и мы попытались определить нужное направление по коре деревьев. Наконец-то вышли на знакомую настильную дорогу и увидели ужасающую сцену: на двух бойцов и старшину напала группа людей, отняла у них часть туши убитой при бомбежке лошади и убежала в лес. Мы подошли ближе. У хозяев убитой лошади были порезаны руки — результат схватки с похитителями, а от лошади остались голова, ноги и потроха. Ребят было жалко, но мы все же осмелились попросить у хозяев ногу от лошади, пообещав 300-400 рублей. Деньги у меня были. Подумав, старшина велел: «Дайте старшему политруку часть ноги». Я заплатил 300 рублей, и мы с Соболевым были очень довольны.

Голод сводил людей с ума. Когда транспортные самолеты еще сбрасывали нам мешки с сухарями, интенданты были вынуждены ставить охрану, чтобы мешки не растащили. А старшины и бойцы, получившие эти ничтожные пайки, лучше вооружались, чтобы можно было отбиться от грабителей.

Конечно, мысли о выживании не оставляли нас ни на минуту...

В середине мая мы воодушевились: стала действовать узкоколейка, улучшилось, хотя и незначительно, снабжение. Но фашистская авиация уничтожала паровозы и платформы, и печали наши опять вернулись.

Именно в мае был получен приказ о выходе из окружения частей 2-й УА, срок был назначен 7-10 суток. Но наша дивизия должна была выполнять роль арьергарда, ей предстояло сдерживать силы врага, который значительно активизировался.

23-25 мая была дана команда и на отход нашей дивизии. В это время ночь была очень короткой — ведь наступили белые ночи. В сумерках мы оставили свои позиции, которые удерживали в районе Красной Горки, и незаметно отошли. Наш отход немцы не заметили. Проезжих дорог не было. Мы заранее делали деревянные настилы: пушки, амуницию тащили на себе, так как лошади были давно съедены. Но бездорожье мешало и противнику преследовать нас. Наш путь отступления шел по лесам и болотам в сторону железнодорожной линии Ленинград — Новгород, на участок Радофинниково — Рогавка.

Подошли к линии — радовались, как дети. Под пушки мы нашли вагонетки и стали их перекатывать в сторону ст. Рогавка. Как-то ночью вышли к дому, стоявшему у самой железной дороги. Устроились на ночлег на деревянном полу — это было настоящее блаженство.