Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930) - Шэрон Ковальски Страница 38

Эта самая опасность проистекала именно из выключенности проститутки из процесса производства, равно как и из ее сексуальности и криминальности. С ним согласен и еще один исследователь:

Проституция как профессия является <…> бесспорно преступлением, так как такая профессия, не создавая реальных экономических ценностей и не содействуя этому, не является общественно-ценным, общественно-полезным трудом. <…> Такая профессия есть преступление против этих [большевистских] идеалов и всего общественного строя и как таковое, как преступление, проституция при советской власти не может не быть наказуема [Эратов 1922: 5].

Для этих авторов проституция не просто порок, но еще и явственное свидетельство существования пережитков капитализма и классовых врагов в обществе периода НЭПа.

Хотя криминологи и сознавали, что условия, продолжающие втягивать женщин в проституцию, созданы именно НЭПом и пока сохранившимися пережитками прошлого, они подчеркивали и то, что представительницы этой профессии — жертвы обстоятельств и заслуживают не наказания, а сочувствия. Так, криминолог Жижиленко отмечал: «Проституция признается промыслом безнравственным, но проститутка не подлежит наказанию за одно лишь занятие этим промыслом» [Жижиленко 1922: 24-25]. Социолог Л. М. Василевский придерживался той же точки зрения, поясняя, что «наш закон не карает уже по одному тому, что было бы крайне несправедливо карать ее за занятие развратом, а мужчину, который ее покупает, оставлять безнаказанным» [Василевский 1926: 76]. Вместо этого советский закон призывал к преследованиям тех, кто пользуется бесправным положением женщин, способствуя распространению проституции. Так, органы правопорядка прицельно занимались держателями борделей, которые, как утверждали криминологи, зарабатывали на эксплуатации чужого труда. Как отмечал один юрист,

закон, считая проституцию тяжелым социальным злом, отказывается от борьбы с ней путем применения мер репрессии к самим лицам, занимающимся проституцией. Все же лица, которые по мотивам корыстной заинтересованности в той или иной мере содействуют проституции, подвергаются всей тяжести уголовной репрессии за преступления [Строгович 1925: 1214].

Так в условиях НЭПа содержатели борделей превратились в «капиталистических» эксплуататоров, врагов социализма, в представителей устаревших типов поведения и пособников публичного разврата — именно их карали за проституцию по всей строгости закона[201]. Тем самым ответственность за проституцию снималась как с женщин, которые ею занимались, так и с мужчин, пользовавшихся услугами проституток.

Впрочем, даже снимая с проституток вину за их деятельность, равно как и уголовную ответственность, криминологи все же считали женщин, занимающихся проституцией, ущербными. Василевский, например, отмечал, что проститутка является общественным паразитом и тлетворным элементом [Василевский 1926: 76]. Проституция, заявляли криминологи, заставляет женщину тесно контактировать с преступными элементами и ввергает ее в разврат. Отмечая, что «проституция является в этом отношении своего рода отдушиной для порочности женщины», Жижиленко писал:

[Проституция] …притупляет в женщине моральное чувство и ведет ее постепенно к нравственному вырождению <…> Эта опасная близость профессии проститутки к профессии вора несомненно делает проститутку укрывательницей чужих преступлений, а вместе с тем нередко и соучастницей в них. Наконец, не следует упускать из виду, что сама профессия проститутки открывает ей легкий путь к имущественным преступлениям, в особенности к кражам [Жижиленко 1922: 24-25,46][202].

Для Жижиленко и других граница между проституткой как жертвой обстоятельств и как преступницей, заслуживающей общественного порицания, была крайне расплывчата. Как утверждал еще один криминолог, «нет профессии более темной и социально опасной, как продажа женского тела» [Гедеонов 1924: 28].

Особенно отчетливо взаимоотношения между проституцией, преступностью и cексуальностью обрисованы в рассуждениях криминологов о хулиганстве. Хулиганство как явление привлекало особое внимание криминологов, особенно в поздние годы НЭПа. Отчасти это было связано с озабоченностью поведением мужчин в общественных местах, особенно усилившейся после так называемого Чубаровского дела 1926 года, когда большая группа пьяных рабочих совершила групповое изнасилование молодой женщины рядом с одной из центральных улиц Ленинграда[203]. Для специалистов в области социологии это нашумевшее дело ярко отразило в себе как дегенеративный характер НЭПа, так и сохранение пережитков прошлого в советском обществе. Как отмечал психиатр Оршанский, «современный мужчина далек от высоких идеалов революции» [Оршанский 1927: 60].

При этом женское хулиганство, в отличие от мужского, само по себе оставляло криминологов равнодушными. В одном из немногих исследований, посвященных женскому хулиганству, А. М. Рапопорт и А. Г. Харламова утверждают, что женщины-хулиганки не представляют собой решительно никакой общественной опасности, подчеркивая, что большинство нарушительниц общественного порядка действуют не так, как мужчины-хулиганы, то есть не организованным образом и не под воздействием алкоголя. Женское «хулиганство» чаще проявляется в форме оскорблений и драк, связанных с домашними конфликтами, ревностью, мстительностью, попытками избежать ареста, истерией и пр. Женское хулиганство напрямую связано с традиционным общественным положением женщины и ее замкнутостью в домашней сфере, а значит, не представляет той же угрозы общественному порядку, как мужское хулиганство, — озабоченность оно вызывает только тогда, когда частные конфликты выплескиваются в общественных местах. При этом Рапопорт и Харламова заходят несколько дальше и приравнивают женское хулиганство к проституции. Из 75 женщин-хулиганок, рассмотренных в их исследовании, 20, или 26,7%, были проститутками — эта «профессия» оказалась самой распространенной [Рапопорт, Харламова 1927: 143][204]. Более того, авторы считают, что по большей части именно женщины, уже так или иначе связанные с преступным миром, совершают хулиганские поступки, причем таких криминальных элементов среди женщин-хулиганок куда больше, чем среди мужчин. Согласно статистическим данным, 26,7% женщин-хулиганок раньше уже имели судимость за хулиганство, 22,7% совершали хулиганские поступки и иные правонарушения, 12% совершали только другие преступления, а у 28,7% не было предыдущих судимостей [Рапопорт, Харламова 1927: 145]. В сравнении со статистикой мужского хулиганства, у женщин-хулиганок чаще имелась предыстория арестов и судимостей, как за хулиганство, так и за другие преступления. Мужское хулиганство Рапопорт и Харламова считали преходящей проблемой, связанной с распитием спиртных напитков, а вот женское хулиганство представлялось им своего рода жизненным выбором, непосредственным образом связанным с проституцией. Женщины-хулиганки, по их мнению, как правило, имели связи с преступным миром [Рапопорт, Харламова 1927: 145][205]. В таком разрезе хулиганство представало ожидаемым поведением проституток, «постоянным и неизбежным спутником их жалкой жизни, пропитанной водкой, кокаином, руганью, скандалами, драками». «Проститутки, — заключали Рапопорт и Харламова, — не могут вести себя образцово» [Рапопорт, Харламова 1927: 149]. Для этих криминологов между проституцией и преступностью существовала неразрывная связь, проституция естественным, логичным и неизбежным путем вела женщин к преступлению.

То, что между женским хулиганством, преступностью