Джон Бэлсдон - Женщины Древнего Рима. Увлекательные истории жизни римлянок всех сословий Страница 39

Она знала, что у нее рак. Болезнь обрекала ее на медленную и мучительную смерть. И она заморила себя голодом.

История сохранила для нас фрагмент разговора этой сирийки с женщиной, равной ей по силе характера. Это была жена шотландца по имени Аргентококс. Юлия беседовала с ней в Британии после заключения мира. Она расспрашивала ее об обычаях каледонцев, как самый заправский исследователь, и небрежно заявляла, что эти обычаи плохие. Когда она стала критиковать свободные половые отношения шотландцев, жена Аргентококса ответила: «Для удовлетворения потребностей природы наши обычаи гораздо лучше ваших. Мы выбираем лучших мужчин и живем с ними открыто. Вы же в Риме выбираете худших и тайно предаетесь с ними разврату». Жаль, что Тацит умер за сто лет до этого, он принял бы этот ответ с большим удовольствием. Он даже сам мог бы его придумать.

У Юлии Домны была младшая сестра Юлия Меса, муж которой Юлий Авит занимал в 209 году пост консула и умер, по-видимому, когда императором был Каракалла. Обе их дочери, Юлия Соэмия и Юлия Мамея, были вдовами и имели по одному сыну. Сына Соэмии звали Варий Авит; когда был убит Каракала, он был необыкновенно красивым мальчиком четырнадцати лет. Он пошел по стопам своего прадеда, который был жрецом Баала в Эмесе. Это был бог солнца Элагабал, которого изображали в виде черного камня конической формы. Его двоюродному брату, Гессию Бассиану, сыну Мамеи, было десять лет. Ничто не предвещало того, что один из них станет императором. Тем не менее это произошло – благодаря решимости, воображению и богатству их бабушки и матерей. Эти три женщины (из которых Соэмия, хотя и отличалась невероятной алчностью, была красивее всех) в течение восемнадцати лет после смерти Каракаллы определяли судьбу Рима – сначала в худшую, а потом – в лучшую сторону.

Юлия Меса долгое время жила в Риме и, очевидно, принимала у себя дома своих дочерей, когда они приезжали из Сирии, ибо обе вышли замуж за сирийцев. Когда Макрин был провозглашен на Востоке императором, он прислал Месе инструкции, что надо делать. Она должна была уехать из Рима и вернуться на Восток, взяв с собой все вещи. К счастью, их было не очень много. После Рима Эмеса показалась ей скучным захолустьем; после собственного дома в Риме и императорского дворца сестры даже обширные жилища ее богатой и уважаемой семьи показались ей трущобами. Она тосковала по жизни – вернее, по дворцовой жизни – в Риме.

Возможность вернуться имелась, ибо огромное войско, сосредоточенное Каракаллой на Востоке, еще не было распущено по домам, и в Эмесе хорошо знали, что Макрин уже не популярен среди солдат, которые в свое время провозгласили его императором. Солдат можно легко купить – если у вас есть деньги, а они у Месы были. И в самом деле, покупку верности войск она, без сомнения, много раз обсуждала с братом своего мужа, Септимием Севером, весьма трезвомыслящим человеком, когда он был еще жив. И поскольку у нее не было кандидата лучше, она остановила свой выбор на старшем внуке. Кроме того, она понимала (и в этом проявился ее ум), что солдаты, при прочих равных условиях, будут гораздо лучше воевать за дело, которое покажется им правым и за которое им обещали хорошо заплатить. А что может быть лучше отмщения за убийство Каракаллы? Разве воцарение юного сына Каракаллы на отцовском троне, которого того подло лишил Макрин, – это не правое дело? Молодой жрец должен был отказаться от своего достойного, но не слишком выдающегося отца, который, по счастью, уже умер. Соэмия, в жилах которой текла царская кровь, с гордостью подтвердила то, что ей велели подтвердить. Варий Авит – вовсе не сын ее мужа, а сын Каракаллы. И кстати говоря, его настоящее имя не Варий Авит, а М. Аврелий Антоний.

Мальчик в длинной шелковой одежде и тиаре на голове, вероятно, был необычайно красив (хотя его изображения на монетах этого не подтверждают) и хорошо известен многочисленным солдатам, которые явились в Эмесу, чтобы отдохнуть.

И невероятное произошло. Мальчика тайно провели в лагерь. Дион утверждает, что его бабушка и мать ничего об этом не знали, но это весьма сомнительно. Солдаты провозгласили его императором. Макрин сначала принял это за шутку, но, когда велел новому префекту гвардии принести ему голову мальчика, а вместо этого получил голову самого префекта, ситуация уже не казалась смешной. Когда же войска Макрина и войска, преданные мальчику, вступили в бой, Макрину и вовсе стало не до шуток. Обе женщины – Меса и Соэмия – прекратили схватку, спрыгнув со своих колесниц и обратившись к войскам. Сам юный император, сидя на коне, храбро бился с врагом. Это был единственный подвиг в его короткой жизни. Происходило это 8 июня 218 года.

Макрин, переодевшись, чтобы его не узнали, поскакал в Рим, надеясь поднять войска и добиться помощи для себя и своего сына Диадумена. Однако его убили по пути в столицу. Сенат, действовавший под влиянием сведений, полученных от Макрина, о том, что Варий Авит повредился в уме, на свою беду объявил войну ему самому, а также его кузену, их матерям и их бабке. Первую информацию о том, как в действительности обстоят дела, сенат получил из письма нового императора, который объявлял себя «императором, Цезарем, сыном Антония (Каракаллы) и обладателем проконсульской и трибунской власти». Наверное, он не знал, что, по древнему обычаю, император ждет, когда сенат издаст указ о присвоении ему этих титулов и власти.

Женщины, хорошо знавшие римлян, не без оснований опасались, что, увидев этого странного честолюбивого юношу, провозгласившего себя римским императором, граждане поднимут бунт.

Новый Цезарь и его спутники двинулись в Рим; мир еще не видел такого необычного кортежа. В центре ехал новый император Элагабал (ибо Варий Авит взял себе имя этого бога), державший руках камень. Его сопровождали все три женщины – ибо его тетка Мамея была не тем человеком, которого можно было оставить дома. В свите ехали его кузен и два «делателя королей», главные архитекторы победы, которая была одержана на поле боя. Это были Ганн, младший служащий двора Месы, который совмещал должности учителя Вария и любовника его матери, а также еще более необычный персонаж, П. Валерий Комазон, начавший свою жизнь в качестве актера, но потом ставший военным. Этого человека ждала головокружительная карьера.

Их путешествию помешала зима, и они решили переждать ее в Никомедии. Быть может, мальчик приболел; после всех этих бурных событий, вполне возможно, у него случилось нервное расстройство. Но он был счастлив и приказал устроить пышные празднества в честь бога, имя которого он принял, и регулярно появлялся в одежде жреца – в шелках пурпурного и золотого цветов, с ожерельями и подвесками, водрузив на голову богато украшенную драгоценными камнями митру. Облачившись в эти одежды, он объявил, что вступает во второй год своего консульства и во второй раз становится трибуном. Его бабка и мать посовещались с военачальниками Ганном и Комазоном и решили, что надо попробовать сделать из него человека, хотя бы немного похожего на римлянина. Когда ему объяснили, что в Риме шелковые одежды считаются признаком дурного тона, он простодушно ответил, что шерсть – слишком дешевый для него материал и носить шерстяные одежды он не станет. Юный император решил доказать всем, что последнее решение за ним. Ганн попытался было исполнить свою роль строгого наставника, но Элагабал, до этого подумывавший о том, чтобы объявить его Цезарем и женить на своей матери, решил от него избавиться. «Ганн, конечно, жил роскошно и любил брать взятки, но, несмотря на это, он никому не сделал зла и для многих людей был благодетелем». Так отзывается о Ганне Кассий Дион.

Бабушка Элагабала, которая вращалась в высших слоях римского общества и имела богатый опыт, сказала ему, что по римским представлениям он больше похож на женщину, чем на мужчину. Однако вместо того, чтобы прислушаться к ее словам, он заказал большую картину, на которой должно было быть изображено, как он приносит жертву своему камню (его тоже следовало там изобразить). Картину отослали в Рим и велели повесить на самом почетном месте в Доме сената. Она должна была помочь сенаторам заранее привыкнуть к облику нового императора. Вряд ли эта картина им понравилась, несмотря на всю ее красоту; а приказ о том, что они должны приносить перед ней жертвы, скорее всего, привел их в ярость.

В начале июля 219 года императорский кортеж достиг Рима. Увидев императора в его необычных одеждах, римляне окрестили его ассирийцем. Никто даже в самом страшном сне не стал бы считать римлянином юношу, который подвергся обрезанию и не ел свинины.

Самая сильная из его эмоций была привязанность к своему камню; он, вероятно, искренне верил, что, привезя в Рим солнечного бога, сделал городу величайший подарок. В Риме начали строить храмы в честь солнечного бога Элагабала, самый большой и самый важный был на Палатине. В этот храм император хотел перенести священный предмет, которому поклонялись римляне, – палладий[21]. Была отпразднована свадьба Элагабала и карфагенской богини Юноны Целесты, статую которой привезли в Рим специально для этого. Император считался «верховным жрецом» и искренне полагал, что этот пост дает ему право жениться на посвященной богине женщине. Он избавился от своей первой жены и вступил в брак с весталкой Аквилией Северой. Трудно сказать, сильно ли он оскорбил римлян, хотя, вне всякого сомнения, стремился польстить им, а вовсе не обидеть их богов. Он имел смелость сказать: «Я сделал это для того, чтобы от меня, верховного жреца, у нее, верховной жрицы, родились богоподобные дети». «Его нужно было высечь на форуме, – отмечает Кассий Дион, – ибо так, по традиции, наказывали тех, кто лишал невинности весталок».