Джон Бэлсдон - Женщины Древнего Рима. Увлекательные истории жизни римлянок всех сословий Страница 38

Юлия была неукротимой женщиной – она решила стать покровительницей в той сфере, где соперничество с префектом гвардии ей не грозило. Окружив себя литераторами и философами, она основала салон. Одним из писателей, который вызвал у нее интерес, был Кассий Дион, поэтому с его стороны было неблагородно и несправедливо называть ее женщиной низкого происхождения. Ее секретарем был Филострат; именно она заказала ему собрать все сохранившиеся документы и опубликовать книгу под названием «Жизнь Аполлония Тианского», чей характер сочетал в себе фанатизм, аскетизм, веру в чудеса и суровость философа, жившего веком ранее. «Рассказ об этом был найден в дневнике ученика Аполлония Дамиса, который, как полагают, попал в руки Юлии Домны и был передан ею Филострату для редактирования. Он очень похож на Новый Завет, разве только стиль его более претенциозен и, несомненно, более совершенен; общий тон бесконечно более эрудированный, а тема еще более чудесная» (Платнёр М. Жизнь и правление императора Луция Септимия Севера. Оксфорд, 1918). Для Филострата императрица была «Юлией-философом». Среди ее переписки сохранилось одно послание, написанное им. «Не следует забывать, что наложение западной культуры на восточный, по своей сути, характер завоевало для императрицы такую популярность во всем мире, что повсюду стали публиковать ее мнение. В личной жизни она, должно быть, была женщиной сильной и властной, глубоко пропитанной тем довольно легковерным мистицизмом, который столь типичен для Востока, хотя и умеряется спокойным рассуждением, которым наградило ее изучение философии. «Философом Юлией», вероятно, он назвал ее не ради забавы и вполне заслуженно». Так пишет М. Платнёр, современный биограф ее мужа.

Закат ее политического влияния продолжался три года, но в 204 году она лично участвовала в Юбилейных играх, чего никогда до этого не делали другие императрицы. На следующий год алчный, жестокий и нетерпимый Плаутиан, занимавший в государстве такое же положение, что и сыновья императора, попал под следствие. Информация о его делах была передана брату императора, П. Септилию Гете, который уже лежал при смерти; Каракалла поддержал обвинения, и Плаутиан, обвиненный в измене, был убит во дворце. «Кто-то выдернул из его бороды несколько волосков и отнес их Юлии и Плаутилле, которые до вынесения приговора находились в одной комнате, и воскликнул: «Держите своего Плаутиана!» Пожалела ли Юлия Плаутиллу, кто знает? Ее муж конечно же не пожалел. Он развелся с ней и сослал на Липару.

На римских монетах часто чеканили слово Aeternitas (Вечность), выражая этим надежду, что правящая династия не прервется. Эти надежды основывались на том, что у императора было два сына. Другим популярным словом было «Согласие» (Concordia), однако это не могло скрыть тот факт, который очень тревожил Юлию, что Каракалла и Гета ненавидели друг друга. В 208 году вся императорская семья отправилась в Британию, где Септимий хотел подчинить себе бриттов, и все искренне надеялись, что братья там помирятся. Их отец в 211 году, перед смертью завещал империю им обоим (какая глупость!) и убеждал забыть о своей вражде; но ни того ни другого не тронули просьбы отца. Они отвезли его прах в Рим, но о примирении не могло быть и речи. Люди опасались, как писал Продиан, что империя будет разделена на две части, по одной на каждого брата. Но в феврале 212 года Каракалла неожиданно предложил встретиться с Гетой в присутствии матери и уладить все разногласия. Гета явился во дворец. Собрались и центурионы, нанятые Каракаллой. Гета бросился к матери, ища защиты, но центурионы закололи его мечами и в неразберихе боя ранили Юлию. Гету публично предали проклятию; его имя стерли с многочисленных хвалебных надписей, которые были сделаны в его честь и в честь других членов семьи. Ему шел всего лишь двадцать третий год – и вот он погиб. Возможно, по характеру он был более дружелюбным, чем его брат; Юлия, хорошо понимавшая, что за ней внимательно следят, ради своего собственного спасения сделала вид, что разделяет радость Каракаллы по поводу смерти брата. Когда одна из дочерей Марка Аврелия, Корнифиция, пришла к Юлии, чтобы выразить свои соболезнования, Каракалле, который, в результате усыновления, мог считать себя ее племянником, показалось, что это вполне подходящий повод, чтобы ее казнить. Нам известны ее последние слова, которые вполне мог бы произнести сам Адриан: «Улетай, бедная душа, для которой это грешное тело было тюрьмой; будь свободна. Покажи, что ты истинная дочь Марка, нравится им это или нет». Каракалла послал также на Липару приказ убить свою жену. Юлия, однако, уцелела. Каким бы негодяем ни был Каракалла, до Нерона ему было далеко.

Каракалла правил Римом шесть лет и прославился тем, что в 212 году объявил всех свободных жителей Римской империи гражданами Рима. Что касается других дел, то он считал, что вопросы управления отвлекают его от более подходящих для императора занятий: армии, гладиаторских боев и гонок на колесницах, и он не возражал, когда Юлия, которая всеми силами пыталась заставить его относиться к государственным делам серьезнее, полностью подчинила его своей воле. Со своим сыном ей удалось сделать то, с чем так упорно боролся Плаутиан, – подчинение мужа ее воле. В результате этого у Юлии и Каракаллы установились отличные отношения, что дало повод римскому сброду обвинить их в кровосмесительных отношениях. Слухи об этом поползли по Риму, впрочем, ничего более оригинального сплетники придумать не могли. Ходили и другие разговоры – поскольку Каракалла с девятнадцати лет жил без жены или наложницы, все решили, что он импотент.

В записях авральских братьев за 213 год приводится пример небывалого лизоблюдства. Эта высокочтимая компания выдающихся людей, которая существовала с момента ее вторичного утверждения Августом, приносила в честь годовщин разных событий и других важных государственных дел жертвы богам. Они также устраивали обеды – в том году их было три, – после чего выкрикивали слова похвалы императору. В 213 году они кричали вот что: «Браво, браво! Ты, Каракалла, – победитель. Браво! Мы счастливы, что ты наш император. Пусть бог отнимет у нас несколько лет жизни и прибавит к твоей. Храни тебя Германик, величайший из богов! Храни тебя Британник, величайший из богов! Если ты в безопасности, то и нам ничего не грозит. Сенату повезло, что у него такой император. Храни тебя вечно бог Август. Ты молод в своем триумфе, но мудр, как ветеран. Храни тебя бог, который выше Августа. Август! Август! Браво, Юлия Августа, мать Августа! Спасибо тебе, Август, что мы видим Августа! Да хранят вас вечно боги, Август, Августа!»

В 214–215 годах Юлия была в Вифинии, а Каракалла – на Востоке. На следующий год, во время его Армянской и Парфянской войны, она оставалась в Вифинии. Император безоговорочно доверял Юлии; он позволял ей принимать прошения и отвечать на большую часть официальных писем, приходивших на его имя. Его депеши сенату отсылались от ее имени, а также от имени императора и его армии.

В апреле 217 года на пути из Эдессы в Карре, где Каракалла собирался принести жертву богам, он был убит. Юлия получила известие об этом в Антиохии и, не желая – как в свое время жена Л. Вера Луцилла – распрощаться с позицией первой дамы империи, задумала покончить с собой. Никто не оскорбил ее предположением, что она чувствовала привязанность к Каракалле или скорбела о его смерти. Когда Макрин, сменивший Каракаллу, великодушно написал, что позволяет ей сохранить свою гвардию и другие приметы высокого положения, она воспрянула духом. Макрин, должно быть, был прав, заподозрив, что она подумывает о захвате власти. Поэтому его великодушная переписка с Юлией прекратилась; вместо этого он прислал ей короткую депешу, требуя немедленно покинуть Атниохию. И тут храбрый и гордый дух изменил Юлии. Повсюду сохранились надписи, свидетельствовавшие о ее былой славе, а монеты с ее портретом по-прежнему звенели в кошельках людей. Но была ли она счастлива, посвятив свою жизнь борьбе за власть? Она оказывала кое-какую помощь писателям. И должно быть, один или два философа, которых она обеспечила кафедрой, испытывали к ней благодарность. Впрочем, ее гороскоп не солгал. Он обещал власть ее мужу, а счастливой жизни ей самой не обещал.

Она знала, что у нее рак. Болезнь обрекала ее на медленную и мучительную смерть. И она заморила себя голодом.

История сохранила для нас фрагмент разговора этой сирийки с женщиной, равной ей по силе характера. Это была жена шотландца по имени Аргентококс. Юлия беседовала с ней в Британии после заключения мира. Она расспрашивала ее об обычаях каледонцев, как самый заправский исследователь, и небрежно заявляла, что эти обычаи плохие. Когда она стала критиковать свободные половые отношения шотландцев, жена Аргентококса ответила: «Для удовлетворения потребностей природы наши обычаи гораздо лучше ваших. Мы выбираем лучших мужчин и живем с ними открыто. Вы же в Риме выбираете худших и тайно предаетесь с ними разврату». Жаль, что Тацит умер за сто лет до этого, он принял бы этот ответ с большим удовольствием. Он даже сам мог бы его придумать.