Хилэр Беллок - Ришелье Страница 39

Историки давно доискивались, в чем тут причина, и приходили к выводу, что здесь были задеты ее нежные чувства, что кардинал пренебрег ею как женщиной. Но возможно и другое, более правдоподобное объяснение: это был гнев ограниченной, неумной женщины, которая увидела, что она оттеснена в сторону человеком без титула, одним из тех, кто находится у короля на службе.

Этот человек встал между нею, королевой-матерью, и сыном, и попросту отстранил ее от власти, которой она после своего мятежа с таким трудом добилась. Она примирилась с тем, что король стал полноправным правителем, но не могла примириться с тем, что ее место первого советника короля и главы королевского совета занял какой-то выскочка, который поднялся наверх только благодаря ее покровительству. Вместо того, чтобы подчиняться ей и выполнять все ее указания, он захватил в свои руки все рычаги управления и проводит такой внешнеполитический курс, который, по ее мнению, ведет страну к краху.

Она всегда считала, что Франция должна поддерживать Габсбургов, а этот человек проводит политику борьбы с ними. Она всегда стремилась к тому, чтобы победила Контрреформация, а этот человек, которого она сделала кардиналом, проводит политику, которая на руку протестантам. Она полностью согласна с покойным Берюлем, ее советником, что проводимая им внутри Франции политика религиозной терпимости ведет к катастрофе.

Наконец, этот человек взял на себя смелость диктовать приказы членам королевской семьи. Она просила назначить Гастона, брата короля, губернатором провинции, предпочтительно Бургундии или Шампани. Однако Ришелье воспротивился этому, указав королю, что нельзя доверять управление пограничными областями столь ненадежному человеку. Она не в силах вынести подобное оскорбление от какого-то выскочки. До каких пор она должна терпеть над собой этого человека!

К озлоблению, вызванному перечисленными выше причинами, прибавилось еще всем нам знакомое чувство ревности и зависти, когда другие очень высоко ставят и ценят человека, которого мы ненавидим. Мало того, Марии Медичи казалось, что напускной почтительностью и постоянными знаками внимания Ришелье пытается скрыть свое презрение к ней, глупой женщине. Но как сказал поэт: «Нет ничего опаснее женщины, которую презирают».

Говорили и говорят, что Ришелье был ее любовником, который бросил ее, потому что она ему надоела. Так могут говорить только те, кто совершенно не понимает, каким человеком был Ришелье. Что касается Марии Медичи, то, вне всякого сомнения, ей очень понравился молодой человек, люсонский епископ, которому пятнадцать лет назад она дала аудиенцию в Фонтенбло. Потом он был вместе с нею в ссылке, она прислушивалась к его советам, в которых был виден — и ей тоже — его острый интеллект. Тем горше было знать, что он теперь стал ее врагом.

Мы уже достаточно говорили о Ришелье, чтобы судить о нем. Мы знаем, каким он был упорным, настойчивым и целеустремленным. Такие люди, связав себя с женщиной, никогда не бросают ее. И он делал все от него зависящее, чтобы как-то польстить ей и умилостивить ее, о чем мы уже говорили. Если ее благосклонность и, может быть, даже любовь к нему через пятнадцать лет перешли в жгучую ненависть, то он никогда не был непочтителен к ней, что хорошо видно по его письмам к ней, в которых полно самых уничижительных выражений. Никто не мог бы обвинить его в неблагодарности к своей бывшей покровительнице, — этого мы не найдем ни в одной написанной им строке, — однако каждому, кто знакомится поближе с его биографией, ясно, что он рассматривал ее — именно вследствие ее положения и ее глупости — как человека, чрезвычайно опасного для государства.

Ришелье никогда бы не решился изгнать ее из Франции, — Мария Медичи сама бежала за границу, убедившись, что попытка разорвать узы, связывающие короля и его первого советника, провалилась. Кардинал стал человеком, с которым начали считаться не только во Франции, но и во всей Европе. В этом она сама смогла потом убедиться.

Нам осталось ответить на один вопрос: когда неприязнь, которую Мария Медичи испытывала к кардиналу, переросла в ненависть? Вероятно, это произошло сразу после краха первого заговора. Спустя год Ришелье понял, что она его ненавидит. Летом 1630 года у Марии Медичи появилась реальная возможность навсегда избавиться от ненавистного ей человека.

Во время второго итальянского похода, когда Людовик XIII в июле 1630 года прибыл в действующую армию, которой командовал Ришелье, он внезапно заболел дизентерией и вынужден был вернуться в Лион.

Едва он оправился от болезни, как у него начались приступы жестокой лихорадки. 29 сентября король был так плох, что с минуты на минуту ожидали его смерти. Пригласили священника, который соборовал его. Однако 30 сентября король вдруг почувствовал себя лучше.

Во все время болезни королева-мать и жена нежно и самоотверженно ухаживали за ним, и, видя это, король, по-видимому, почувствовал угрызения совести и попросил прощения у жены и у матери.

Воспользовавшись этой минутой, Мария Медичи высказала сыну все свои обиды и просила его поскорее избавиться от человека, который поставил себя над всеми и диктует всем свои условия. Обдумав сказанное ему матерью, король, очевидно, согласился о ней.

Ришелье, также вернувшийся в Лион после итальянской кампании, понял, что король оказался под влиянием его врагов. Он пишет в своих мемуарах: «Настал момент, когда моя преданность, отвага и достоинства, которые я употреблял ко славе короля, уступили место зависти и злобе моих врагов, которые хотели, пользуясь поддержкой королевы, изгнать меня и уничтожить все плоды моих трудов».

В ноябре 1630 года двор вернулся в Париж. После болезни короля между ним и королевой-матерью установились близкие, теплые отношения. Король стал часто бывать у нее в Люксембургском дворце. В воскресенье, 10 ноября, он опять был у нее.

Они сидели в маленькой гостиной на первом этаже, в левом крыле дворца, и разговаривали. В гостиную, убранную, по флорентийскому обычаю, довольно пышно, вели три двери. Через первую дверь можно было попасть в картинную галерею, где среди других полотен кисти Рубенса были портреты королевы-матери и ее супруга, Генриха IV. Вторая дверь вела в огромную спальню королевы-матери, третья дверь выходила в длинный коридор, идущий вдоль задней стены дворца. Это был путь, по которому слуги попадали в покои королевы-матери. В правом крыле дворца была часовня, из которой можно было пройти в этот коридор.

Очевидно, главной темой разговора была предстоящая отставка кардинала. Королева-мать только что прогнала от себя любимую племянницу кардинала, при этом не сдержалась и сказала несколько бранных слов по адресу ее дяди. Сейчас королева-мать напомнила сыну о его обещании и предложила назначить вместо него первым министром Марильяка, занимавшего пост хранителя печати. Его младший брат был маршалом и находился в Италии вместе с армией.

Мы не знаем, согласился ли с ней король или, быть может, стал защищать человека, которому был столь многим обязан. Ришелье в своих мемуарах утверждает, что король воздержался от каких-либо обещаний. Но он появился в гостиной лишь на короткое время и не мог слышать, о чем они говорили до его прихода.

Его неожиданное появление в гостиной говорит о том, что у Ришелье был великолепный нюх. Вероятно, изгнание его племянницы из числа фрейлин короле-вы-матери было сигналом, что против него что-то затевается, и он решил действовать. Он прошел из часовни в коридор для слуг и, открыв дверь, вошел в гостиную. Поклонившись обоим величествам, он тихо сказал: «Вне всякого сомнения, ваши королевские величества говорили обо мне, не так ли?»

Мария Медичи утверждала позднее, что если бы дверь для слуг была заперта, то все было бы иначе. Как бы там ни было, но после ухода короля — он отправился в Версаль, не в тот дворец, который еще не был построен, а в маленький охотничий домик, который он очень любил, — возле королевы-матери столпились придворные и стали поздравлять ее с победой. Наконец-то человек, которого все они так ненавидели, должен будет уйти в отставку. Да и сам Ришелье уже смирился с неизбежным: он решил, что уедет в Понтуаз, где он был губернатором.

Утром следующего дня, в понедельник, 11 ноября 1630 года, король вызывает к себе Сен-Симона, одного из своих фаворитов в тот период, отца будущего знаменитого мемуариста, и приказывает ему разыскать кардинала и тотчас же привезти его к нему. Весть об этом распространилась в Париже как лесной пожар во время засухи. Придворных и саму королеву-мать, которые еще вчера были на седьмом небе от радости, охватил столбняк. У историков этот день получил название «День Одураченных».[20]

За «Днем Одураченных», естественно, последовали репрессии, которые обрушились на тех, кто рукоплескал королеве-матери. Прежде всего был арестован будущий премьер-министр Мишель де Марильяк. Должность хранителя печати, которую он занимал, была отдана стороннику кардинала Шатонефу. Были отправлены в ссылку духовник королевы-матери, ее личный врач и вдова Ледигьер, которой подчинялась вся женская прислуга. Герцог де Гиз, также один из сторонников Марии Медичи, отправился в ссылку добровольно, не дожидаясь приказа.