Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза - Андрей Серафимович Грачёв Страница 39

В заявлении, опубликованном несколько часов спустя, Горбачев упомянул, что не исключает проведения нового всенародного референдума по вопросу о судьбе Союза. Именно эта фраза вызвала наибольшее число вопросов ко мне на брифинге для печати. Журналистов интересовало, намерен ли президент дезавуировать решения, принятые в Беловежской Пуще. Когда и на территории каких республик может быть проведен референдум, одним словом, с помощью каких политических или, возможно, властных, или даже силовых приемов он собирается защищать союзное государство и самого себя.

Очевидно, что меня тоже интересовал ответ на этот вопрос, но, поскольку на этот счет Горбачев не дал мне инструкций, я сказал то, что думал сам: «Я уверен, что он не будет защищать свой пост и свою власть ценой риска нового раскола общества, провоцирования в нем дополнительных политических и тем более вооруженных конфликтов».

В Кремле президента удерживала не отнимаемая у него власть, а желание «сделать все цивилизованно» в нецивилизованной стране. В своем заявлении после беловежских событий Горбачев написал: «Судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трех республик. Вопрос этот должен решаться только конституционным путем с участием всех суверенных государств и учетом воли их народов».

Однако реальных рычагов для того, чтобы действовать и защищать это государство и его Конституцию, у него уже не осталось. Три главные опоры бывшего Советского государства — армия, партия и КГБ — оказались организаторами и соучастниками августовского путча. Оставалось только поле политического маневра. Вот почему он обратился к парламентам, к общественному мнению, к прессе, наконец, к населению республик, живших в течение столетий бок о бок в рамках этого единого государства, надеясь, что они помогут ему, отреагируют на то, что произошло.

Те, кто говорят об участии отряда «Альфа» или десантной роты, которые могли быть посланы с целью ареста заговорщиков, решившихся, по существу, на государственное преступление, не понимают, что это означало бы оборвать старательно выстраиваемую Горбачевым политическую траекторию перестройки — с организацией свободных выборов и созданием парламентов. То есть перечеркнуть все, что было завоевано за годы перестройки и расписаться в полном политическом фиаско…

Поэтому Горбачев пытался вернуть процесс поиска формулы нового государства в конституционные рамки, чтобы избежать хаотического распада. «Вы же не с большой дороги», — пробовал он объяснить свою позицию Ельцину, уговаривая того дать союзному парламенту возможность принять официальное решение о самороспуске. Однако Ельцин отверг это предложениес убедительным советским аргументом: «Кто знает, как они проголосуют».

Что же касается общества, так верившего в Горбачева поначалу, то после шести лет «революции обещаний», как однажды назвал перестройку сам президент, оно устало ждать результатов, которые все время откладывались, и было готово повернуться к тому, кто обещал еще больше и говорил более громким голосом.

Те, кто клеймили Горбачева за то, что он «промотал» доставшуюся власть, не учитывали, что его первоначальное могущество было всесилием должности, опиравшимся на партийную диктатуру, и что именно разрушение диктатуры было частью его замысла. Чтобы не изменить самому себе, Горбачеву оставалось продемонстрировать пример того, что даже высшая государственная власть в России склоняется не перед заговорщиками и предателями, а перед новыми демократическими институтами. С надеждой на то, что когда-нибудь этими институтами начнут пользоваться не временщики, а сами граждане.

Не дождавшись поддержки от новых институтов власти — республиканские парламенты с советским единодушием одобрили решения беловежской «тройки», — Горбачев был вынужден смириться с результатами своих собственных трудов. «Что же мне еще было делать, — говорил он мне, — посылать танки, чтобы расстреливать те самые парламенты, на создание которых я положил столько сил?»

Два года спустя сменивший его в Кремле Борис Ельцин, столкнувшись с вызовом, брошенным ему российским парламентом, без колебаний отправил танки стрелять по тому самому Белому дому, который не решились штурмовать «неудавшиеся путчисты» августа 91-го.

Отказываясь капитулировать, Горбачев искал последние точки опоры, для того чтобы удержать страну от распада. Десятого декабря с явным намерением напомнить военным о своих конституционных полномочиях Верховного главнокомандующего Горбачев провел встречу с командующими родов войск и военных округов.

Генералы выслушали его безмолвно, но не продемонстрировали никакого желания выполнять роль преторианской гвардии. Выступивший перед ними же на следующий день Борис Ельцин был встречен со значительно бо́льшим энтузиазмом, особенно после того, как пообещал увеличить жалованье военным на 90 %.

Разумеется, встречи двух президентов с армейской верхушкой вызвали ажиотаж в среде журналистов. Когда на очередном брифинге мне задали вопрос, не собирается ли союзный президент обратиться за поддержкой к армии, мне пришлось импровизировать, поскольку такого вопроса я Горбачеву, естественно, не задавал. Как нередко бывало в подобных случаях и раньше, я сформулировал такой ответ, какой рассчитывал получить от президента.

Несколько дней спустя Горбачев ответил на вопрос сам в развернутой и категоричной форме: «Считаю, что государственный деятель, использующий армию для достижения своих политических целей, должен быть проклят. Армию надо использовать по ее прямому назначеннию. Политика, рассчитывающая пустить в ход танки, не достигает цели. Это тупик».

Вместо того чтобы спасать государство с помощью армии и спасаться самому, он попробовал обратиться за помощью к вызванным им к жизни общественным силам и конституционным структурам, надеясь, что они поддержат и выручат его как в августе.

Однако в дни, последовавшие за беловежским переворотом, обнаружилось, что Горбачева покинул не только министр обороны, но и политическая армия. Стремление «убрать Горбачева» объединило радикалов, сепаратистов и коммунистов — депутатов Верховного Совета России, дружно проголосовавших за одобрение сговора, состоявшегося в Беловежской Пуще.

За последние годы «уставшие от Горбачева» и изверившиеся в перестройке люди лишний раз убедились, что спущенная сверху свобода сама по себе не гарантирует счастья и может даже обернуться бедой. Воспользовавшись дарованным им «правом выбора», граждане готовы были вручить власть над собой тому, кто им больше посулит и сможет громче командовать.

Горбачеву не на кого было пенять, кроме самого себя и… России. Не предупреждал ли о рискованности, если не об обреченности его проекта, один из великих исследователей непознаваемой для иностранцев «русской души», Федор Достоевский, говоривший, что, даже получив