Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза - Андрей Серафимович Грачёв Страница 38

В последующие годы многие критики Горбачева и в их числе августовские путчисты — Язов, Крючков и Лукьянов — осуждали его за то, что он не послал в Беловежье армию или спецназ для ареста заговорщиков. Это по меньшей мере парадоксально, потому что они сами по невыясненным причинам не решились арестовать Ельцина в августе.

После того как три президента пока еще советских республик договорились распустить СССР, Горбачев оказался, может быть, перед самым трудным выбором в своей жизни политика. Он был законно избранным президентом союзного государства, главой второй мировой ядерной державы и Верховным главнокомандующим чудовищного по мощи военного арсенала. Но в ту ночь Шушкевич и его гости могли не опасаться за свою безопасность. И не потому, что второй раз за четыре месяца министр обороны СССР, нарушив присягу, перешел на сторону политических противников президента.

Горбачев не собирался прибегать к силе потому, что, как и на предыдущих этапах перестройки, не желал спровоцировать политический конфликт, который мог бы перерасти в гражданскую войну. Для некоторых это было признаком слабости национального лидера, непростительной в условиях России. Но, может быть, именно это качество делало из него политика, больше подходящего для того, чтобы изменить Россию, чем управлять ею.

Конечно, решение о роспуске Советского Союза, принятое участниками беловежской встречи, было таким же антиконституционным преступлением, как и попытка создания ГКЧП. Однако если ее участники избежали участи августовских путчистов, то произошло это не столько из-за того, что маршал Шапошников, подобно Язову, присоединился к заговорщикам. Это случилось в силу того, что политический ресурс перестройки к тому времени оказался исчерпанным, а госпереворот, совершенный в Беловежье, в отличие от путча, не тянул страну в прошлое, а сулил, хотя и неясное, но по крайней мере еще не испробованное будущее.

…После 8 декабря территория государства, которым руководил Горбачев, начала съеживаться, как шагреневая кожа. Американский журнал Time, в 1990 году поместивший портрет Горбачева на обложку, назвав его «Человеком десятилетия», в декабре 1991 года опубликовал интервью с ним под заголовком «Президент без страны».

Изолированный в своем кабинете в Кремле, окруженный последними оставшимися верными ему соратниками, преданный бывшими союзниками, некоторые из которых превратились в соперников или противников, но по-прежнему убежденный в необходимости проекта, начатого им шесть лет назад, Горбачев готовился к своему последнему политическому бою.

В условиях, когда его отставка стала неизбежной, ему предстояло превратить и ее, как все, что он смог совершить за годы своего пребывания у власти, в новое событие российской политической жизни. Для этого надо было добиться, чтобы его отставка состоялась в соответствии с законом.

Осада Кремля

Утром 9 декабря, дождавшись приезда Горбачева в Кремль, я вошел вслед за ним в его кабинет, не дожидаясь приглашения, — причина была очевидной. Накануне вечером президент позвонил мне в машину сообщить о встрече в Беловежье.

Этим утром Горбачев ждал прихода в Кремль Бориса Ельцина с объяснением того, что произошло. На мой вопрос, подтвердил ли тот, что придет, Михаил Сергеевич ответил: «Сначала он спросил, не арестуют ли его. Я сказал ему, что он меня принимает за сумасшедшего. На что Ельцин заметил: „Может быть, не вам, но кому-то из вашего окружения эта идея может прийти в голову“».

Парадоксально, но этим «кем-то другим» в аналогичных обстоятельствах мог бы оказаться сам Ельцин. По словам украинского президента Кравчука, «Михаил Сергеевич, конечно, выдающийся человек, но ему не хватало характера. Будь на его месте в Кремле во время нашей встречи в Беловежье Борис Николаевич, боюсь, мы бы не разъехались живыми и здоровыми по домам и уж во всяком случае не остались бы на свободе». Это было сказано с сочувствием по отношению к одному и с безусловным почтением по отношению к другому.

Третьим участником встречи Горбачева с Ельциным стал казахский президент Назарбаев, прилетевший накануне из Алма-Аты. Он был почти так же, как Горбачев, возмущен новостью о закулисной договоренности трех «славянских» руководителей, решивших судьбу общего Союза без оглядки на остальных его членов, в частности республик Средней Азии.

Последняя встреча трех политиков с глазу на глаз состоялась в конце июля в Ново-Огареве после завершения работы над проектом нового Союзного договора. Четыре месяца спустя казалось, что она проходила в другом веке. За это время роли всех троих радикальным образом изменились.

Назарбаев, избранный президентом своей республики с «советским» результатом в 98 %, больше не был заинтересован в предложении стать премьер-министром призрачного государства. Горбачев, формально сохранивший свой официальный титул, вернулся из Фороса политическим заложником Ельцина. Что же касается российского президента, то он вышел главным триумфатором из политической катастрофы, спровоцированной путчем, и имел на руках все карты для того, чтобы диктовать условия капитуляции своему бывшему шефу. Момент реванша наступил.

Все более изолируемый Кремль в эти дни походил на форосскую дачу: если на подступах к «Высоте» — кабинету Горбачева — службу несла союзная охрана, то въезд и выезд с территории Кремля контролировали уже российские службы.

Ельцин прибыл в Кремль в сопровождении своей вооруженной охраны, расположившейся напротив охранников советского президента в коридоре перед приемной. Эта сцена почему-то напомнила мне кадры документальной съемки противостояния между советскими и американскими танками по обе стороны Бранденбургских ворот в Берлине в 1953 году. И, хотя речь о возможном начале мировой войны на этот раз не шла, атмосфера конфликта была почти такой же напряженной.

Встреча трех президентов продолжалась полтора часа. После ее окончания хмурый Назарбаев, выйдя из кабинета, направился прямо в аэропорт. Ельцин также не произнес ни слова. Позднее он пожаловался Кравчуку, что Горбачев с Назарбаевым учинили ему подлинный допрос.

Зайдя к Горбачеву сразу после ухода Ельцина, я застал его в задумчивости. «Что можно сказать прессе, Михаил Сергеевич? — задал я свой ритуальный вопрос. — Там меня ждет уже толпа журналистов со всего мира». Горбачев, выбирая слова, начал: «Скажи, что на встрече обсуждалась информация президента России. Условились, что инициатива (он сделал ударение