Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк Страница 39

заслуживает изданный Вольфгангом Шуманом и Герхартом Хассом завершенный в 1986 г. 6-томный труд «Германия во Второй мировой войне»[551], публикация которого явилась в известной степени вызовом исторической науке ФРГ. Андреас Хильгрубер, не испытывавший никаких симпатий к марксистским разработкам истории войны, констатировал в 1976 г., что историография ФРГ «не может противопоставить такому вызову ничего хотя бы приблизительно сопоставимого». Западногерманской историографии Второй мировой войны, признавал Хильгрубер, присуще «непростительное пренебрежение» как раз к тем аспектам истории войны, которые разрабатывались учеными ГДР: «анализ внутренней ситуации в Германии на различных стадиях войны, условия жизни населения, пропаганда, судебная система, террор, экономика, военная промышленность»[552].

Серьезные западногерманские ученые не без удивления указывали на «поразительный параллелизм» эволюции двух историографий и даже невозможность их «мирного сосуществования»[553]. Джордж Иггерс обращал внимание немецких коллег на то, что усилиями ученых ГДР развиваются «новые научные подходы, заслуживающие международного признания»[554].

Исследования экономических аспектов истории Третьего рейха оказали несомненное воздействие на западногерманскую историческую науку. Под влиянием марксистской историографии в научной литературе ФРГ началось обсуждение проблем взаимодействия фашистского режима с крупным капиталом. Осенью 1970 г. газета «Frankfurter Rundschau» поместила развернутый отзыв на монографию Айххольца. Рецензент, опираясь на опыт ученых ГДР, советовал западногерманским ученым «выбраться из сюжетов военной и дипломатической истории и перейти к анализу проблем отношений государства и экономики при нацистском режиме»[555].

Немалые успехи ученых ГДР в исследовании ряда проблем истории гитлеризма не могут служить оправданием того, что талант и знания историков растрачивались для совершенствования устаревших дефиниций, извинением того, что в их сознании сочетались искренность и конформизм. За это пришлось платить — навязанным «инстанциями» отказом от дискуссий по ключевым проблемам периода нацистской диктатуры, дефицитом творческой атмосферы, отсутствием свободного обмена мнений.

Из-за опасения неконтролируемого исхода возможных дебатов международное сотрудничество историков ГДР в деле изучения проблематики национал-социализма было ограничено. Казалось бы, что тема фашизма должна стать центральным пунктом сотрудничества ученых СССР и ГДР. Увы… В течение 32 лет работала двусторонняя комиссия историков, в рамках которой состоялось более 50 совместных конференций и коллоквиумов. Но только дважды (в июне 1971 г. в Москве и в сентябре 1978 г. в Киеве) в повестке дня комиссии стояли проблемы истории нацистского режима. Я участвовал в этих заседаниях и могу свидетельствовать: дискуссий на них не было, дело свелось к монологическому изложению позиций ученых двух стран. Не вышло ни одной совместной работы историков ГДР и СССР по тематике германского фашизма, в ГДР не опубликовали ни одного перевода книг советских авторов, занимающихся данной проблемой, даже ссылки на эти труды были редким явлением.

Что же касается взаимоотношений с западногерманской исторической наукой, то вплоть до второй половины 1970-х гг. она рассматривалась почти исключительно в ракурсе «разоблачения буржуазных фальсификаторов истории», и ее достижения в деле исследования истории национал-социализма замалчивались. Во время «спора историков» число откликов в прессе ГДР можно было перечислить на пальцах одной руки.

Здесь упорно предпочитали не замечать непреходящей ценности трудов Карла Дитриха Брахера, Мартина Брошата, Ганса-Адольфа Якобсена, Ганса Моммзена. В выдержавшем несколько изданий справочнике о западногерманской историографии эти и другие близкие к ним по направлению ученые были отнесены к категории «псевдолибералов», располагающих «самыми тесными связями с организациями монополистического капитала» и прибегающих к «грубым и примитивным способам фальсификации»[556]. В закрытых партийных документах Якобсену, Моммзену и другим ученым, занимавшим «относительно гибкую позицию», приписывалось осуществление злонамеренных «тактических вариантов империалистической западногерманской историографии». Мифической «группе Якобсена — Моммзена» (употреблялись даже формулировки «такие типы, как Моммзен»!) инкриминировались намерения «ослабить социалистический фронт по линии Будапешт — Прага — Берлин»[557].

Партийные кураторы исторической науки ГДР явно опасались возникновения опасных ассоциаций с политическим режимом Третьего рейха, равно как и позитивной оценки достижений историографии ФРГ, особенно тех ее представителей, которые не испытывали симпатий к марксистскому методу. В историографии ГДР тон задавали историки, для которых, по едкому замечанию Курта Петцольда, было характерно «старательно наигранное стремление отмежеваться от исторической науки ФРГ»[558]. Фрицу Фишеру и его единомышленникам ставилось в вину то, что «они не оценивают империализм как высшую и последнюю стадию капитализма» и не придают своим публикациям «более или менее ясных контуров», а также, что в работах Фишера, вклад которых в историографию «весьма ограничен», отражены всего лишь «несовершенные представления об империализме»[559].

Среди ученых Германской Демократической Республики постепенно вызревало понимание необходимости перехода от идеологической конфронтации к интеграции альтернативных мировоззренческих подходов. Контакты историков двух германских государств открывали перспективу выхода на новую качественную ступень познания: от конфронтации (а для науки ГДР и изоляционизма) к диалогу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

«СПОР ИСТОРИКОВ»: ПРИЧИНЫ И ПОСЛЕДСТВИЯ

В зал заседаний боннского правительства, в редакции газет, к письменным столам историков явился Каменный гость.

Его имя — Прошлое, которое не уходит[560].

Генрих Август Винклер

Дебаты о нацистском режиме, о его существе и характере, об уроках, извлекаемых современниками из двенадцати лет существования «тысячелетнего рейха» были в ФРГ перманентным, почти привычным явлением. Но дискуссия, происходившая в 1986–1987 гг. и получившая название «спор историков», занимает в истории исторической мысли и исторического сознания ФРГ особое место. Ее материалы могут составить большой раздел солидной научной библиотеки: в ФРГ и за рубежом опубликованы сотни статей и десятки книг, документирующих дебаты второй половины 1980-х гг. Едва ли не впервые научный дискурс, проходивший в Федеративной Республике, получил широкий отклик за рубежом[561].

«Спор историков» вышел далеко за пределы ученого мира и выплеснулся на страницы массовых ежедневных и еженедельных изданий, стал темой выступлений политиков разных направлений, предметом жарких обсуждений на радио и телевидении. Никогда прежде полемика о коричневом прошлом не достигала такой остроты, никогда не возникало столь сильного резонанса в обществе. Но у «спора историков» был свой пролог…

К началу 1980-х гг. (по мере накопления, публикации документальных данных о периоде гитлеризма и разработки методологического инструментария) в исторической науке и обществе ФРГ сложилось, при всех расхождениях в частных оценках, определенное согласие по поводу того, что преступления фашизма вытекали из сущности самого режима, а развязанная Гитлером война носила неприкрыто агрессивный характер. Но одновременно и в обществе, и среди историков существовала иная тенденция, связанная с непрекращавшимися попытками модифицировать сложившийся антинацистский