Агафий Миринейский - О царствовании Юстиниана Страница 4

7. У них [алеманнов] есть некоторые отечественные установления; в управлении же общественными делами они следуют франкским законам и только в том, что касается божества, различаются верою, ибо почитают некоторые деревья и реки, холмы, ущелья и им, как бы совершая благочестивое, приносят в жертву лошадей, быков и множество других животных, отсекая им головы. Но связь с франками, оказывая на них благотворное влияние, улучшает их в этом отношении и это уже отразилось на наиболее разумных, и в короткое время, я надеюсь, скажется и на всех. Безрассудство и безумие подобных верований, я полагаю, сознается даже теми, кто их придерживается, если только они не совершенно глупы, и легко может быть устранено. Уклоняющиеся от истины заслуживают скорее сострадания, чем гнева. Не добровольно они ошибаются и падают, но стремясь к добру, а затем, введенные в заблуждение какой-нибудь идеей, упорно держатся усвоенных взглядов, какого бы рода они ни были. Не знаю, можно ли словами прекратить безумие и жестокость жертвоприношений, совершаемых в священных рощах, как это делается у варваров или в честь тех богов, каких хочет иметь обрядность эллинов. Я же думаю, нет никакой радости в жертвенниках, обагряемых кровью, и в зверском умерщвлении животных. Если же кто привык к этому, того нельзя называть добрым или кротким, а скорее следует признать диким и безумным, вроде Ужаса, которого понапрасну прославляют поэты, и Атэ, и Эриды, которую сами они признают страшной.[13] Прибавь к этому, если желаешь, и так называемого Аримана у персов и из земных привидений все самое кровожадное и вредоносное. Это [отклонение] кому-нибудь может показаться совершенно не соответствующим моему плану, излишним и чуждым моей теме. Мне же весьма желательно предавать гласности все мною узнанное и полезные деяния восхвалять, а бесполезные порицать, так как если исторические труды не будут включать этого, чтобы оказать больше пользы человеческой жизни, но будут состоять из простого неосмысленного пересказа событий, то они будут немногим лучше тех басен, которые рассказываются в гинекеях во время прядения шерсти. Итак, пусть думает об этом каждый, как ему будет угодно. Мне же нужно идти но тому пути, по которому пошло мое повествование. Когда Левтарис и Бутилин начали собирать войско против римлян, они оба, не довольствуясь настоящим, были преисполнены надеждами на будущее. Они полагали, что Нарзес не выдержит даже первого их натиска, что вся Италия вместе с Сицилией станет их достоянием. Говорили, что они удивляются готам, как они могли испугаться этого человека, прислужника женских покоев, ведущего изнеженный образ жизни, лишенного всякого признака мужественности. Опьяненные такими мыслями, горделиво подготовляя поход, они собрали из алеманнов и франков большое войско в 75 тысяч храбрых мужей, чтобы немедленно вторгнуться в Италию.

8. Военачальник римлян Нарзес, хотя еще не знал точно этого, но, отличаясь величайшим благоразумием, желая всегда предупреждать планы врагов, тотчас же решил употребить все силы для подчинения тех городов Тусции, которые еще были во власти готов. Ибо этот муж, не кичась свыше меры победой, не превозносился гордыней и не предавался после трудов покою и удовольствиям, как это случается с другими, но тотчас, собрав войско, со всей быстротой поспешил к Кумам.[14] Этот чрезвычайно укрепленный италийский город, который с трудом мог бы быть взятым неприятелем, расположен на крутом и трудно доступном холме и представляет как бы сторожевую башню Тирренского моря.[15] На берегу моря стоит большая скала, о подножие которой разбиваются морские волны, а вершину опоясывают стены, сильнейшим образом укрепленные башнями и брустверами. У Тотилы и Тейи, прежних королей готов, наиболее ценное и важное имущество сохранялось в этой крепости, как сильнейшей. Как только Нарзес явился туда, он всеми силами стремился поскорее овладеть и городом и ценностями, чтобы готы не имели больше опорного стратегического пункта и чтобы, овладев этим городом, добиться полной и окончательной победы. Алигерн же, младший брат предводителя готов, Тейи, находился внутри города и, собрав вокруг себя войско, какое только мог, не желал никакого мира, хотя уже достоверно знал и то, что Тейя убит в сражении, и то, что сила готов подорвана и уничтожена. Все же он отнюдь не падал духом и не страшился ударов враждебной судьбы. Положение местности и изобилие продовольствия делало его дерзким и гордым, способным защищаться, если на него кто-нибудь нападет.

9. Нарзес, быстро воодушевив своих, повел войско к городу. Оно с великим трудом поднялось на возвышенное место и, приблизившись к стенам, тотчас начало метать дротики на [людей], стоящих на укреплениях. Луки звучали от беспрерывного метания стрел, в воздухе неслись пращи, осадные орудия были приведены в действие. Окружавшие же Алигерна, собравшись между башнями стены, не менее деятельно сражались, отстреливаясь дротиками и стрелами, бросая руками огромные камни и бревна... и все, что было под руками; пользовались также орудиями и оборонительными средствами, и ничего не было упущено [для защиты]. Стрелы Алигерна в особенности обращали на себя внимание римлян. Они неслись с огромным свистом и быстротой и, если попадали в камень или другой твердый и крепкий предмет, разрушали его целиком силой полета. Так, Алигерн, увидев известного Палладия – он был на хорошем счету у Нарзеса как командир римского войска и почитался одним из лучших таксиархов[16], – закованного в железо и потому приблизившегося к стене с большой уверенностью, пустил в него стрелу с высоты и тотчас пронзил насквозь этого, человека через щит и панцирь. Так он превосходил силой многих и настолько сильна для стрельбы из лука была его рука. В течение многих дней сряду происходила подобная перестрелка и ни у одной из сторон не сбывались ожидания. Римлянам казалось позорным отступать прежде, чем крепость не будет взята, но было ясно, что готы осадой не будут вынуждены к сдаче.

10. Стратиг[17] Нарзес чрезвычайно болезненно переживал это и беспокоился, что римляне тратят столько времени у незначительной крепости. Когда Нарзес все обдумал и взвесил, он, наконец, решил попытаться взять укрепление следующим образом. На восточном склоне скалы находилась одна пещера, со всех сторон закрытая и весьма обширная внутри, имеющая естественный вход – широкую и глубокую, как пропасть, впадину. В ней, говорят, некогда обитала италийская сивилла, вдохновляемая Фебом, предсказывавшая вопрошающим будущее. Говорят, что, когда Эней, сын Анхиза, пришел к ней, сивилла ему рассказала все, что потом совершилось. Над этой пещерой стояла и нависала часть стены. Когда это заметил Нарзес, то решил использовать это обстоятельство и тотчас, введя внутрь пещеры как можно больше людей, принесших с собою орудия, приспособленные для тесания камней и подкапывания стен, постепенно высек и вырубил свод пещеры, на котором держалась стена. Он настолько высек свод и очистил основание постройки, что обнажился даже нижний слой фундамента. Под него были подставлены рядами прямые бревна, которые выдерживали всю тяжесть стены, чтобы постройка не начала рушиться и постепенно рассыпаться, и готы не догадались, что замышляется. Ибо в таком случае, собравшись здесь своевременно и исправив повреждения, они затем охраняли бы это место заботливейшим образом. Итак, чтобы не стало известно им это предприятие и чтобы не был услышан шум вырубаемой скалы, римское войско с величайшей силой произвело нападение на верхнюю стену с громкими криками и стуча оружием. Поднялся великий шум, больший, чем нужно, и велась яростная атака. Когда же стена на всю длину пещеры была подрыта, нависала сверху и поддерживалась густо уставленными бревнами, тогда кучи сухих листьев и всякий другой легко возгорающийся сухой материал, какой был под руками, подожгли, и все вышли из пещеры. Немного спустя от выжженного пламени эти устои воспламенились, обуглились и не выдержали тяжести. Та часть стены, которая на них держалась, внезапно оторвавшись, обрушилась. Башни, на ней стоявшие, и брустверы внезапно оторвались от других и обрушились в пропасть. Самые ворота, расположенные в этой части стен, были заперты весьма прочно в виду наличия неприятелей, и ключи хранились у сторожей. Эти ворота, вырванные со своими засовами и крюками, обрушились на морской берег и морские скалы. Одновременно было унесено все, что к ним примыкало: столбы, карнизы, верхние перекладины, дверные петли, прилаженные к воротам. Когда это совершилось, проникнуть в город римлянам казалось легко, и они презирали уже неприятеля. Однако надежда оказалась ошибочной. Разные расщелины и обрывы, совершенно крутые и недоступные как на самом холме, так и на внутреннем обводе, простирающемся на большое расстояние, не меньше, чем раньше, затрудняли доступ в город. Нарзес дважды всеми силами делал приступ к городу, намереваясь захватить его сразу. Но так как готы сосредоточились здесь и отчаянно защищались, он был отражен и ничего не мог больше сделать.