Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века Страница 4

Мать считала свои права священными и естественными. Ребенок мыслился как собственность, которую родители в полном смысле слова «сделали». В 1786 году княгиня написала пьесу «Тоисиоков», где с подмостков обосновывала свои принципы. У ее главной героини — госпожи Решимовой — две племянницы. Одна по своей воле вышла замуж и теперь несчастна. Другая, более скромная и робкая, живет у сестры и наблюдает «неустройство» ее дома. «Крушусь о сестре твоей, — говорит Решимова племяннице, — но кто же виноват? Сама выбрала, влюбилась в болвана… Ты, мое любезное дитя, не погуби себя так же. Дай мне за тебя решить»[17].

Повиновение воле старших — единственное, что может обеспечить счастье в будущем. «Она у меня маленькая по ниточке ходила», — восхищается героиня кротостью младшей из девушек. Пьеса автобиографична. Всякий раз, когда Анастасия пыталась бунтовать — разъехаться с матерью, уйти к мужу, — княгиня грозила заключить ее за неповиновение в тюрьму. И имела на это право[18].

Законодательство поддерживало родительскую власть. Поэтому Софья у Фонвизина не спешит возражать родным, которые увозят ее и распоряжаются наследством. «Правду сказать, мы поступили с Софьюшкой, как с сущею сироткой, — признает Простаков. — …Взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим». Защищаясь от обвинения в корысти, он заявляет: «Ведь Софьюшкино недвижимое имение нам к себе придвинуть не можно». Но ему не верит даже Скотинин: «А движимое, хотя и выдвинуто, я не челобитчик». Потому брак и слажен в кругу семьи, что Тарас не намерен судиться за грабеж невесты: «Всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду».

Единственное спасение для Софьи — более близкий родственник, который может забрать девушку. И даже подать жалобу. Правдин подталкивает Стародума: «Ваше одно слово перед правительством… и уже спасти ее (Простакову. — О. Е.) нельзя». Но дядюшка знает, что надо прощать обиды, и в этом солидарен с племянницей. Закон законом, а совесть совестью.

Приглядимся к этому персонажу.

Понятие «американский дядя» вошло в поговорку. Имеется в виду богатый заграничный родственник, который вдруг оставляет наследство никому не известному дальнему члену семьи.

У Софьи такой родственник был. Правда, пропадал он не в Америке, а в Сибири, где нажил состояние и готов осчастливить им сироту. «Пошед в отставку, положил я основание твоему воспитанию, — говорит он племяннице, — но не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою». То есть, выйдя из действительной, сначала военной, потом придворной, службы, герой получил так называемый абшид — деньги, которые выдавались отставникам из казны, — и отдал их вдовой сестре на воспитание малютки. А сам отправился на край света искать счастья. «Решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая правосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды, верно и щедро».

Создается впечатление, будто благородный дядя руду копал. На самом деле он тоже служил, но хитрость состояла в том, что в отставку выходили следующим чином. То есть полковник становился бригадиром. И вступал в новую службу, уже исходя из бригадирского звания. На окраинах империи — в Сибири, в Новороссии и Крыму, позднее на Кавказе — существовали льготы, позволявшие быстрое продвижение — без «подлой выслуги». Уехав из столицы в «землю незнаемую», Стародум мог обрести и генеральство. Новый уход в отставку потянул бы за собой новый, уже генерал-майорский чин и новый, куда больший абшид.

Это только игра со званиями — вполне законная и никем не запрещенная.

Где в Сибири можно было себя применить? Либо на казенных заводах, либо при сборе налогов с местного населения. Ведь нет сведений, что Стародум основал собственное дело или нанялся к частным предпринимателям вроде Строгановых, Демидовых, Мясниковых или Твердышевых, которые, впрочем, тоже зависели от казны. На заводах ему пришлось бы иметь дело с приписными заводскими крестьянами, которых Екатерина II называла «роптунами по справедливости», в том смысле, что их требования к хозяевам справедливы, а положение крайне тяжело. Совсем недавно прогремела Пугачевщина, в которой приняли участие горнозаводские рабочие Урала. Окажись дядюшка на заводах, и он не смог бы с чистой совестью произносить речи о добродетели.

Положение сборщика налогов с местных охотничьих народов еще интереснее. Екатерина II рассказывала французскому послу графу Луи де Сегюру о наказе, который ее северные подданные привезли в Уложенную комиссию: «Выборные от самоедов, дикого племени, подали мнение, замечательное своей простодушной откровенностью. „Мы люди простые, — сказали они, — мы проводим жизнь, пася оленей; мы не нуждаемся в Уложении. Установите только законы для наших русских соседей и наших начальников, чтобы они не могли нас притеснять; тогда мы будем довольны, и больше нам ничего не нужно“»[19].

Императрица считала справедливым обложить «дикарей» «небольшой данью мехами», которая «их не обременяет». Однако еще во время путешествия по Волге в 1767 году к ней обращались местные жители с многочисленными жалобами «на притеснение от начальников», которые, например, заставляли в качестве налога присылать в столицу стерлядь для царской конюшни. «Лошади рыбу не едят», — откликнулась Екатерина II. Кому же шла стерлядь? Господам начальникам. Вот так в реальности и собирали состояние на окраинах.

В пьесе «Шаман Сибирский» 1783 года императрица вывела чиновника Бобина, приехавшего аж с сибирской границы с Китаем, — он хитер, глуповат, жаден и готов все спустить, повинуясь мистическим откровениям «мунгальского» колдуна[20]. Стародум наизнанку. Ни честности, ни здравомыслия. Время создания комедии показывает, что Екатерина II в сценической форме полемизировала с Фонвизиным. Не верила в возможность существования подобного положительного персонажа.

Фонвизин и его современники хотели верить. Что же в реальности? Спустя 30 лет Кондратий Рылеев, управлявший конторой Российско-Американской компании в Петербурге, нажил бобровую шубу, хотя имел чин подпоручика, а бобровый воротник полагался только генералам. Даже адъютанты императора носили волчьи. Богатые окраины, богатые люди, хотя состояние нажито за счет перераспределения казенных инвестиций. Рано или поздно тамошние чиновники начинали жаждать власти[21]. У Фонвизина — пока только семейной.

Наши претензии к Стародуму смехотворны с точки зрения просвещенческой комедии. Множество персонажей европейской художественной прозы уезжали в американские колонии, а затем возвращались от «благородных дикарей» с «честно заработанным богатством» и поучали дома тех, кто моложе или беднее. Кстати, далекая неведомая Россия воспринималась иностранцами тоже как место заработка, куда «на ловлю счастья» отправлялись предприимчивые искатели наживы[22]. Характерно высказывание итальянца Жана Микеле Одара, принявшего участие в перевороте 1762 года: «Я родился бедным; видя, что ничто так не уважается в свете, как деньги, я хочу их иметь, сего же вечера я готов для них зажечь дворец; с деньгами я уеду в свое отечество и буду такой же честный человек, как и другой»[23].

Вот права на назидательные беседы. Но Фонвизин опустил подробности из биографии героя, чтобы тот выглядел почтенно. Вместе с Правдиным Стародум исполняет роль резонера, уча общество, как должно, а не как приходится, жить. Ему вручено право рассеять над головой племянницы черные тучи и наставить ее на путь истинный. Первое, чего требует дядя, — откровенности. И девица готова распахнуть перед ним сердце. Это очень значимый момент.

Душеспасительные беседы с младшими членами семьи действительно были заметной частью жизни и вменялись старшему родственнику в обязанность. В форме поучений составлялись целые мемуары, где автор иллюстрировал «правилы» примерами из собственной жизни. Дашкова писала о золотых допетровских временах: «Дети любили и почитали своих родителей и повиновение их было неограниченно; старший в роде был как патриарх, коего слушались и боялись; его упреки молодым, впавшим в пороки, горькие слезы производили, и исправление было их последствие»[24].

Именно таким «патриархом» выступает Стародум. Подобное поведение являлось формой контроля — весьма разветвленного, если учесть, что ту же функцию начальник выполнял для подчиненных, командир для офицеров, барин для холопов. По отношению к своим крепостным Дашкова использовала слово «подданные», им же обозначала и сотрудников по Академии наук, которым было запрещено искать другого покровителя и совместительствовать — например, преподавать и получать чины через Сенат[25]. И крестьяне, и ученые, и дети оказывались своего рода холопами. А сама княгиня — «патриархом».