Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2 - Петр Александрович Дружинин Страница 40

б) На раскрытие литературоведами и фольклористами идейно-политического, философского и морального смысла и значения художественных произведений, чтобы шире и лучше использовать художественную литературу и фольклор для коммунистического воспитания нашего народа;

в) На более активную разработку важнейших вопросов теории литературы и марксистско-ленинской эстетики, истории советской литературы, проблем социалистического реализма и наследия великих представителей русской революционной демократии;

г) На борьбу за активное служение нашей науки современному социалистическому строительству, за разработку актуальных научных проблем, непосредственную помощь советской школе;

д) На глубокую критику идеологического и научного распада, который характерен для современного буржуазного Запада и империалистической Америки, способствуя выступлениям наших ученых по этим вопросам в печати.

3. Повседневно внедрять в работу кафедр и секторов нашего института критику и самокритику. Добиваться систематического товарищеского контроля над читаемыми лекциями, спецкурсами и постановкой семинарских занятий.

4. На кафедрах и секторах нашего института подвергнуть критическому обсуждению, в соответствии с указаниями “Культуры и жизни”, всю подготовляемую к печати научную продукцию института и отдельных научных работников филологического факультета, а также индивидуальные планы научно-исследовательских работ на 1948 г.

5. В апреле месяце с. г. провести обсуждение итогов философской дискуссии, на котором остро и глубоко поставить вопрос о тех выводах, которые должны сделать для себя филологи из этой дискуссии. Подготовку обсуждения поручить доцентам Лошанской и Хавину.

Ученые и общественность университета ждут от работников филологического факультета в ближайшее время решительной перестройки в своей теоретической и практической работе в борьбе за утверждение подлинного социалистического реализма, повседневной борьбы за партийность в области литературы и искусства, борьбы с порочными традициями школы Веселовского.

6. Провести среди студентов разъяснительную работу по статье в “Культуре и жизни”. Поручить декану факультета организовать доклады на эту тему для студентов I, II, III, IV и V курсов.

7. Поручить заведующему кафедрой русского языка проф[ессору] С. Г. Бархударову поставить доклады для студентов об ошибках книги акад[емика] В. Виноградова “Русский язык”»[231].

Организатор и руководитель кафедры классической филологии О. М. Фрейденберг смогла через несколько дней ознакомиться с ходом этого заседания:

«…Я получила стенограмму. С биением сердца читала я гнусную клевету официального политического невежды и его академических пособников. Вот что сказал обо мне Дементьев: “Я не являюсь специалистом, и область эта довольно трудная, – я имею в виду античную литературу, – но то, что писала, и то, что пишет до сих пор О. М. Фрейденберг, представляется мне не прогрессом в нашей литературной науке. Статьи ее непонятны и недоступны простому разумению. Но дело, конечно, не в этом, а в том, что, несомненно, эти статьи, эти работы тоже не свободны от космополитических объективистских пережитков”. Всякие научные аналогии были окрещены “космополитизмом”, термином, которому придавали страшное полицейское (“политическое”) значенье. ‹…›

Какими ничтожными кажутся эти “страшные” слова теперь, по прошествии трех месяцев! Что же останется от них в истории науки? Но в те дни каждое такое глупое слово было политическим, полицейским обвиненьем. Оно вонзалось в жизнь ученого, как отравленная стрела дикаря. Вулих оперировала частными разговорами (обычный метод доносчиков, пользовавшийся у нас почетом и признаньем).

Заседание привело всех присутствующих в состояние абсолютного угнетенья и морального страха. Люди расходились подавленные до самой последней степени. Казалось, начинается светопреставленье. Не только мыслить запрещалось, но нельзя было ничего высказывать. Перед каждым ученым стояла фигура карателя. Об Эйхенбауме и Лурье говорили, что еще день – и за ними приедет “черный ворон” (страшный карательный автомобиль). Молодые женщины из культурных семей, вроде Вулих, вопили в коридорах: “Чаго смотрят? Пора засадить их в НКВД!”»[232]

Позволим себе задержаться на личности старшего преподавателя кафедры классической филологии Наталии Васильевны Моревой-Вулих[233], которая, увы, не была чем-то особенным – она одна из очень, очень многих…

«…Вулих! У нее была одна студенческая статьишка. Эта рыба, кукла, человек холодной души абсолютно ко всему, кроме карьеры, безучастный ‹…›.

Наташа Вулих в том и заключалась, как личность, что она была холодна и ко мне, и к партийной организации, и к Тронскому [ее учителю]. Она усиленно наушничала и “поднимала” партийцев против кафедры, но по глупости и безучастию передавала все и предавала всех. Желая обелить себя в моих глазах, она рассказывала, как ее направлял Тронский и как, выслушав клевету против меня, недовольно сказал: “Бледновато”»[234].

Когда в 1988 г. в журнале «Звезда» появилась знаменитая статья К. М. Азадовского и Б. Ф. Егорова, в которой авторы всего лишь процитировали отрывок из газеты 1948 г. с выступлением Н. В. Вулих, в котором она подвергла критике «глубоко ошибочные и порочные методологические установки проф[ессора] О. Фрейденберг и некоторых других ученых кафедры»[235], то редакция получила письмо из города Сыктывкара. Оказалось, что Н. В. Вулих была профессором местного университета, доктором филологических наук… Она категорически опровергла упомянутый факт выступления против О. М. Фрейденберг и предложила свою версию событий, которую К. М. Азадовский и Б. Ф. Егоров поместили в качестве примечания во втором издании своей работы[236]. Как можно ныне видеть, Ольга Михайловна была иного мнения…

Раз уж речь о кафедре классической филологии, то уместно процитировать Еврипида:

Уличен

Ты мертвою. Ты уничтожен ею.

Перед ее судом что значат клятвы,

Свидетели и вся шумиха слов?

Последствия описанной череды собраний казались ужасными:

«События ползли. Это шел политический смерч, который был ощутим и виден, страшен; остановить эту адскую работу тайной полиции, партии тож, никто не был властен. Удушающий газ был пущен Сталиным. Все завертелось и уже перестало быть видным; мы очутились внутри вихря.

Смятенье, волненье поднялось среди студентов. Профессора, которых искусственно канонизировали, были объявлены умственными преступниками. Все валилось»[237].

Согласно решению партийного собрания филологического факультета от 29–30 марта началось создание партгрупп на кафедрах:

«При кафедрах были созданы “партгруппы” с парторгом, который выполнял при заведующих кафедрами роль комиссаров. Этого еще не было в самые мрачные советские времена. В сущности, смешно, когда за границей говорят о каких-то “коммунистах”. Все так называемые “коммунисты” – агенты тайной карательной службы, а вовсе не члены какой-либо партии. Парторги кафедры должны быть фискалами при администраторе. Их функция заключается в “проверке”. Они имели неограниченные права, обязанности же заключались в слежке. К каждому заведующему кафедрой был отныне “прикреплен” личный охранник. Он следил, слушал и доносил»[238].

Кто стал парторгом кафедры классической филологии? Ответ очевиден:

«Вулих сделали, в виде награды за разоблачение меня,