Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2 - Петр Александрович Дружинин Страница 41

Толстой прислал мне ласковое письмо, в котором глухо выражал свое сочувствие. Все ненавидели Вулих, и Тронский оказывался в моральной изоляции: Толстой и Лурье тайно гнушались им и перекидывались ко мне. Они были оба политически чисты»[239].

Если с такой силой шла травля профессорско-преподавательского состава, то чего уже было говорить о студентах. Обратимся опять к свидетельству Ольги Михайловны:

«На факультетах проходила жестокая чистка студентов. Она называлась “смотром студенческих сил” и ставила целью “помочь” и “улучшить” работу студентов.

Когда нужно было опорочить преподавателей, поднимали против них студенчество; но когда нужно было опорочить студентов, благоговейно привлекали преподавателей.

Сама я не была ни на одном смотре под предлогом болезни. Но мне передавали, что “смотр” проходили все курсы и группы в отдельности, при участии общественных организаций и преподавателей. Самый “смотр” заключался в том, что публично позорили каждого в отдельности студента, “встряхивая” его до основания. Юноша или девушка переживали сильное моральное потрясение. Через эту пытку проводили всю университетскую молодежь. Это был метод застращиванья и опустошенья»[240].

Естественно, что на фоне таких событий определялись и те студенты, кто будет вести за собой филологическую науку будущего – таковыми были и студенты русского отделения И. Соломыков[241] и В. Балахонов[242] (недаром впоследствии последний был назначен деканом филологического факультета): став недавно кандидатами в члены ВКП(б), они выполнили первое партийное поручение – выступили 21 апреля в университетской газете со статьей «Без руководства»[243], в которой отметили бездействие кафедры русской литературы и ее заведующего Г. А. Гуковского.

Дух А. Н. Веселовского был препарирован. Но устранить его физически оказалось непросто: как в Пушкинском Доме, так и в университете он стоял колоссом. Опасность была очевидна, и никто не дожидался знаменитого призыва «Убрать эту обезьяну!»; нужно было действовать самим.

О том, как справились с ним в Институте литературы Академии наук, пишут К. М. Азадовский и Б. Ф. Егоров:

«В Пушкинском Доме, однако, возникла известная коллизия, побудившая начальство всерьез задуматься над деликатным вопросом: как ликвидировать скульптурную пропаганду опозоренного академика? Дело в том, что в комнате перед входом в тогдашний читальный зал Рукописного отдела (ныне – комната за спиной вахтера, сидящего в вестибюле) располагалась грандиозная, почти до потолка, статуя А. Н. Веселовского; мраморный академик величественно восседал в мраморном же кресле. Каждый, кто направлялся в читальный зал, мог лицезреть поруганного ученого. Что делать? Убрать статую – но куда? Соседние помещения до тесноты заполнены книгами и рукописями. Перенести на чердак или хотя бы на второй этаж? Но перемещение многопудовой статуи через вестибюль наверх вызвало бы почти неразрешимые технические трудности. Разбить на куски? Однако памятник оценивался по акту в тысячи рублей. Наконец, придумали: закрыли статую парусиной и загородили высокими книжными шкафами, отодвинув их для этой цели от стен…»[244]

В университете, где академик покоился в пантеоне на «аллее славы», было несколько проще:

«Веселовский был снят с постамента, а сам цоколь, где стояла фигура с золотой и гордой надписью, был повернут лицевой стороной к стенке; на его пустой спине какой-то шутник написал карандашом “за низкопоклонство”»[245].

Возвышение Б. С. Мейлаха

Еще в октябре 1947 г. вышла в свет монография сотрудника Пушкинского Дома, председателя Пушкинской комиссии, профессора филологического факультета ЛГУ Бориса Соломоновича Мейлаха «Ленин и проблемы русской литературы конца XIX – начала ХХ вв.». Книга эта была подготовлена на материалах докторской диссертации с таким же названием, которую Б. С. Мейлах защитил в 1944 г. в Ташкенте, где он исполнял обязанности директора эвакуированного туда Пушкинского Дома. По-видимому, эта книга и писалась с расчетом выдвинуть ее на главную премию, а последовавшие события стали тому подтверждением. Уже 19 октября в «Ленинградской правде» была напечатана хвалебная рецензия И. И. Векслера[246], коллеги автора по Институту литературы, причем она была далеко не единственной.

Долгожданная новость пришла 2 апреля 1948 г. Вечерний выпуск «Последних известий» Ленинградского радио вечером сообщал:

«За книгу “Ленин и проблемы русской литературы конца 19 – начала 20‐го веков” Сталинской премии удостоен доктор филологических наук, заведующий отделом новой русской литературы Института литературы Академии наук СССР Борис Соломонович Мейлах.

– Присуждение Сталинских премий, – говорит профессор Мейлах, – не только подводит итог проделанной работе, но и определяет дальнейший творческий путь советских мастеров художественного слова. Основные идеи, которыми проникнуты произведения премированных авторов, – это идеи советского патриотизма.

Радостно отметить, что почетное звание Сталинских лауреатов получили представители многих национальностей Советского Союза. В числе новых лауреатов мы видим писателей, драматургов и поэтов Украины, Белоруссии, Таджикистана, Латвии, Эстонии и других республик.

Оправдать высокую награду каждый из нас должен усиленным творческим трудом. Я работаю сейчас над исследованием “Пушкин и его эпоха”. В новой книге мне хочется показать великого поэта, как гениального выразителя борьбы русского народа с темными силами реакции, за свободу и счастье»[247].

Такая награда ставила Бориса Соломоновича едва ли не во главу ленинградской науки о литературе, а лояльность требованиям идеологии еще с довоенных лет была его основным качеством[248]; кроме того, еще до получения Сталинской премии он был на хорошем счету – в 1947 г. Б. С. Мейлах оказался в числе участников философской дискуссии[249].

О присущем ему в тот период пафосе позволяет судить его выступление в университетской газете, озаглавленное «Быть достойным великой эпохи», в котором он представляет литературоведение новой формации:

«Присуждение Сталинских премий за литературоведческие работы свидетельствует о том, что литературоведение стало неотъемлемой, составной частью новой культуры. Литературоведческая книга обрела новый адрес – огромную аудиторию советских людей. Меня глубоко обрадовало то обстоятельство, что на мою книгу “Ленин и проблемы русской литературы” откликались дружескими письмами не только товарищи по специальности, но и так называемые “рядовые читатели”. У них книги вызывают живой интерес, – факт, который не может не оказать решительного влияния на характер наших работ.

Самой жизнью поставлен вопрос о новом типе литературоведческого исследования. Мы должны бороться за практическое воплощение в нашей науке традиций ленинизма, требующего сочетать высокий научный уровень работы с ценностью, доступностью, живостью изложения. Задача эта весьма сложная,