Рафаэло Джованьоли - Спартак Страница 41

- Ого! - воскликнул один капуанец. - Дело, как видно, серьезное.

- Чтобы узнать это, - воскликнул продавец мазей, толстый, жирный, с красным лицом, - чтобы узнать это, я охотно дал бы десять банок моих лучших румян!

- Клянусь крыльями Ириды, вестницы богов! Что я там вижу?

- Где? где?

- Да вон, на углу Албанской улицы...

- Да помогут нам вышние боги! - воскликнул, бледнея, торговец мазями. Ведь это военный трибун!

- Да, конечно!.. Это - он... Тит Сервилиан...

- Что это значит?..

- Да защитит нас Диана!

В то время, как военный трибун Тит Сервилиан входил в дом префекта, вдоль акведука, доставлявшего в Капую воду с соседних холмов, двигались, тяжело дыша, покрытые грязью и пылью, два человека огромного роста, в которых, по их одежде и оружию, можно было узнать гладиаторов.

Это были Спартак и Эномай. Выехав из Рима ночью с 15-го на 16-е февраля, они мчались во весь карьер, меняя лошадей на каждой почтовой станции. Вскоре их нагнал декурион, он с десятью солдатами мчался в Капую предупредить префекта о готовящемся восстании. Поэтому оба гладиатора должны были не только отказаться от возможности обмена лошадей, но даже были вынуждены по временам оставлять Аппиеву дорогу и ехать по боковым.

Тем не менее им удалось купить двух лошадей у одного колона, и они поскакали далее по проселочным дорогам. То блуждая, то наверстывая время скачкой напрямик, через поле, гладиаторы успели попасть на дорогу, ведущую из Ателлы в Капую.

Они надеялись, что перегнали уже на час гонцов Сената, как вдруг, приблизительно в семи милях от Капуи, лошадь Спартака, совершенно обессилев, упала навзничь, увлекая с собою седока; при этом неожиданном падении левая рука рудиария, которой он пытался поддержать бедное животное, оказалась вывихнутой.

Физическая боль, которую испытывал Спартак, была ничто в сравнении с его душевными муками. Это непредвиденное несчастье привело его в отчаяние; он надеялся добраться до школы Лентула Батиата на полчаса раньше своих врагов, а теперь должен прибыть после них, и присутствовать при окончательном разрушении того здания, которое он воздвиг неустанным и усердным пятилетним трудом.

Вскочив на ноги, Спартак испустил вздох, похожий на рев смертельно раненого льва, и воскликнул отчаянным голосом:

- Ах, клянусь Эребом!.. Все кончено!..

Эномай ощупал Спартака, словно желая убедиться, что ничего серьезного с ним не произошло.

- Что ты говоришь?.. - ответил Эномай. - Как это все может быть кончено, пока у нас руки свободны от цепей и мечи у нас в руках?

Спартак погрузился на некоторое время в молчание; затем, устремив взор на лошадь Эномая, сказал:

- Семь миль... Нам оставалось проехать только семь миль, а мы - да будут прокляты враждебные нам боги! - должны отказаться от всякой надежды прибыть во-время!.. Если бы твой конь мог нас провезти еще три или четыре мили, то остальные мы очень быстро прошли бы пешком; ведь мы выиграли у наших врагов час, кроме того им понадобится по меньшей мере еще час после прибытия гонцов, чтобы принять меры для разрушения наших планов.

- Соображение твое правильно, - заметил германец. - Но сможет ли это бедное животное везти нас двоих, да еще рысью, хотя бы только две мили?..

Осмотр несчастной лошади убедил их в ее совершенной непригодности. Она задыхалась. От нее шел пар, бока ее судорожно подымались и опускались. Было ясно, что и эта лошадь кончила бы тем же, чем и первая, поэтому после короткого совещания они решили бросить лошадь и пешком спешить в Капую.

Эти два изнуренных, ослабевших, несколько дней не евших человека шли с такой скоростью, что меньше, чем в полтора часа оказались у ворот города.

Здесь они ненадолго остановились - перевести дыхание и несколько успокоиться, чтобы не привлечь внимания стражи при воротах, которая могла уже получить приказ наблюдать за входившими в город и арестовывать подозрительных людей.

Они снова пустились в путь. У обоих лихорадочно бились сердца, они дрожали и чувствовали, как со лба катятся капли холодного пота - следствие невыразимой тревоги, приводившей в расстройство их душевные силы.

Когда они приблизились к воротам, сердце Спартака, никогда не трепетавшее пред лицом самых серьезных и страшных опасностей, билось теперь с такой силой, что он опасался, как бы оно не разорвалось.

Двое стражей спали, растянувшись на двух деревянных скамьях, трое были заняты игрой в кости, а двое болтали друг с другом, высмеивая прохожих и путников, входивших в город и выходивших оттуда.

Какой-то бедной старухе-крестьянке, которая несла несколько небольших головок мягкого сыру, уложенных в маленькие круглые корзинки из ивовых прутьев, один из легионеров сказал иронически:

- Рано ты идешь на рынок, старая колдунья!..

- Пусть боги вас охраняют! - смиренно ответила старушка, продолжая свой путь.

- Посмотри-ка на нее и скажи, - воскликнул насмешливо другой легионер, разве она не похожа на Атропос, самую старую и самую страшную из трех Парок!.. А ее лицо не кажется ли тебе похожим на папирус, скоробившийся от огня?..

- Я не взял бы в рот ее свежего сыра, даже если бы она в придачу дала мне двадцать сестерций!

В этот момент Спартак и Эномай, с трепетом в сердце, с мертвенными лицами, стараясь казаться ниже ростом, переступили ворота, и один из легионеров сказал:

- А вот и почетный конвой Парки!..

- Эх, клянусь Юпитером Стагором, эти двое грязных и худых бродяг-гладиаторов совсем как будто вышли из Стикса!

Спартак и Эномай молча и смиренно продвигались вперед и уже прошли первую арку ворот, внутри которой была подвешена кверху посредством специальных цепей спускная решетка, пересекли проход, где помещалась лестница, ведущая к земляной насыпи и в караульные помещения, и уже готовились войти под вторую арку, в которой собственно и находились ворота в город, как вдруг со стороны города навстречу им появился центурион в сопровождении тридцати легионеров в полном вооружении - в шлемах, в латах, со щитами, копьями, мечами и дротиками. Центурион держал в руке жезл - знак своего звания. Войдя под арку ворот, он закричал так, как кричат при военной команде:

- К оружию!

При звуках этого голоса сторожевые легионеры поспешно вскочили и с быстротой, какой от них нельзя было ожидать, выстроились по-военному в боевой фронт.

У Спартака и Эномая, задержанных по знаку центуриона, сжались от отчаяния сердца, они отступили назад на несколько шагов и обменялись быстрым взглядом. Рудиарий успел удержать правую руку германца, уже схватившегося за рукоятку меча.

- Разве так несут охрану, негодяи? - строго спросил центурион. Глубокая тишина наступила в проходе ворот. - Так стерегут, лентяи?

И с этими словами он ударил жезлом одного из спавших на скамьях легионеров, который поднялся медленнее, чем его товарищ, и опоздал занять место в строю.

- А ты, - прибавил он, обращаясь к начальнику, стоявшему в сильном смущении на левом фланге ряда, - а ты, Ливии, очень плохо исполняешь свои обязанности и не следишь за дисциплиной; я лишаю тебя звания начальника этого поста, подчиняйся теперь Луцию Мединию, командующему новым отрядом, который я сам привел для усиления охраны этих ворот. Гладиаторы, - добавил тут же центурион, - угрожают восстанием, которое, как удостоверяют гонцы Сената, может оказаться очень серьезным. Поэтому надо опустить решетку, запереть ворота, быть настороже, как во время войны, расставить часовых.

В то время, как новый начальник поста распределял в Две шеренги своих двадцать четыре человека, центурион повернулся к Спартаку и Эномаю и спросил их, нахмурив брови:

- Вы гладиаторы?

- Гладиаторы, - твердым голосом ответил Спартак, с трудом скрывая тревогу и отчаяние.

- Из школы Лентула, конечно?

- Ты ошибаешься, доблестный Попилий, - возразил Спартак, - мы на службе у префекта Меция Либеона.

- Ты меня знаешь? - спросил центурион Спартака.

- Я видел тебя много раз в доме нашего господина.

- В самом деле, - сказал Попилий, вглядываясь в обоих гладиаторов. В наступившей уже темноте он мог разглядеть лишь их гигантские фигуры, но не мог различить их черты, - в самом деле, мне кажется...

- Мы два германца, специально назначенных на службу к благородной матроне Лелии Домиции, супруге Меция, носилки которой мы всегда сопровождаем.

Спартак за четыре года жизни в Капуе привлек в Союз угнетенных несколько гладиаторов, принадлежавших к патрицианским семьям города, и поэтому очень хорошо знал двух гладиаторов - германцев гигантского роста, которые были собственностью префекта Меция Либеона. Пользуясь темнотой, он ухватился за эту хитрость, она открывала ему путь к спасению.

- Верно! - сказал центурион. - Ты говоришь правду!.. Теперь я вас узнаю...

- Даже.., представь себе.., я вспоминаю, что тебя встречал, - заметил Спартак с невинным видом, - в полночь у входа в дом трибуна Тита Сервилиана, куда мы двое провожали Домицию на носилках. Да, эти таинственные ночные поездки нашей госпожи так часты, что...