Прокопий Короленко - Черноморские казаки (сборник) Страница 41

Словом, в краю далеко отброшенном от провинций, в которых развита промышленная жизнь, имеющем соседями враждующих дикарей, — в краю, где не промышленная деятельность, но, так сказать, только земля и вода, в соединении с простым, обрабатывающим трудом, доставляют обывателям средства благосостояния, правильное и беспристрастное разделение земли составляет одно из существенных условий народного довольства, и оно только может восстановить в войске нарушенное, между высшим и низшим классами, и между старым и молодым поколениями, равновесие народного благосостояния.

Кроме чувствительных для массы народонаселения лишений, проистекающих от этой, в своем роде, монополии на народное богатство, захваченной в руки немногих, — самое войско теряет от настоящего неуравнительного порядка в пользовании земельными довольствиями не малую часть своих доходов, ибо, при распределении войсковой земли на пропорциональные участки, войсковые обыватели, богатые стадами, не могущими поместиться на частных, в собственность стадохозяев поступивших, участках, должны бы были, по Высочайшему положению, платить войску за те огромные пространства пастбищ и сенокосов, которыми они пользуются без всякой платы.

Не распространяясь о дальнейших материальных выгодах размежевания войсковой земли, должно коснуться здесь и блага нравственного, неизбежно долженствующего сопутствовать сказанному размежеванию.

Казак-офицер и простой казак, вне фронтовой службы, суть равно граждане в своей станице. Общественные дела не только должны равно занимать обоих; но первый и в этом случае, как в службе, должен предшествовать последнему. Но как офицеры Черноморского войска имеют обыкновенно свои жилища в степных хуторах, а станицы населяются одними казаками, и как, притом, самые казаки, увлекаясь примером офицеров, при малейшем достатке, покидают свои станицы и так же основывают свои жилища в степи, одинокими хуторами; то и все общественные дела в станицах, как спорные и судные, так и касающиеся общественного благосостояния, обсуживаются и решаются на станичных сходках, одним народом. Легко же можно вообразить себе положение и поведение простого, ограниченного в понятиях о вещах и притом бедного, следственно на низшей степени нравственного достоинства стоящего народа, предоставленного в своем общественном быту самому себе. При этом так же легко составить себе понятие о произносимых народом этим, по общественным делам, приговорах, нередко касающихся и принадлежащих к станице чиновников. Но как Высочайшим о войске положением, поземельные участки определяются офицерам по жизнь их, а не в потомство, и притом третья их часть отводится в общем станичном юрте; то это истинно благодетельное установление должно повести к тому, что офицеры, не теряя выгод от степных своих участков, перенесут свою оседлость в станицы, составят общество, сблизятся с казаком, облагородят его своим присутствием, на станичных сходках подадут лучший совет, лучшую мысль, подумают об улучшениях общественного быта, дадут воспитание и собственным детям, которые перестанут, прозябая в степи, видеть одни стада. А возвращение зажиточных казаков из хуторов в станицы подчинит и их отправлению тех земских повинностей, от которых находили они убежище в застаничных своих жильях, к несправедливому отягощению бедных своих собратов. Что же всего важнее — размежевание земли положит конец этим повседневным, бесчисленным распрям за поземельное довольствие, неизбежным при настоящем положении войсковой земли…»

Разделение земли и установление бдительной охраны на пределах земельных довольствий станиц и чиновных лиц (дело особенной важности там, где нет прав земельной собственности) составит светлую эру в существовании Черноморского войска, составит эру возрождения. Упадок общежительности, разрозненность во взглядах и убеждениях, разрыв между чиновным и рядовым казацтвом, общественный застой и весь нравственный туман поднимется и исчезнет. До этого времени никому не было дано, и потому каждый устремлял все свои усилия на то, чтоб взять; каждый истощался отдельно, и для общего дела не оставалось никого. Но этим эгоистическим, во взаимных встречах враждебным и для общества бесплодным, усилиям не будет больше места, когда последует раздача, а за ней и необходимость быть сыту определенной дачей. Тогда и правительству удобнее будет следить за истинными потребностями и входить в истинные нужды сословий и общества. Тогда все зерна улучшений, брошенные преобразованием 1842 года, примутся, взойдут и принесут плод. Почувствовав твердое основание под ногами и твердое обеспечение с тыла, молодое поколение, благородно мыслящее и благородно чувствующее поколение, дружно двинется вперед, навстречу попечениям и надеждам правительства. Раскроется и явится в прекрасных делах это врожденное в черноморском казаке, потомке рыцарского казачества Украинского, расположение к доброму, честному и доблестному.

Уже не далеко то время, когда в быту, нравах, гражданских и полевых качествах казаков исчезнет и последняя слабая тень времен отжитых, когда и в образованной Европе перестанут произносить имя казака с предубеждением, ныне почти неосновательным и вполне несправедливым. Древняя мимоидоша. Что прошло — прошло и против теченья не всплывет. И пошли Бог долгие и славные дни Тому, Чьи благие попечения свели нас с нашего векового проселка на большую дорогу цивилизации. С нашими молодыми, сбереженными силами мы пойдем по этому пути без отсталых, и еще поведем за собою эти орды полудиких приемышей великодушного нашего отечества. И исполнится царское слово: да будет свет и в хижинах!

П.П. Короленко Черноморцы

Черноморцы за бугом

Угрюмый вечер наступал,

Луна всплывала над холмами,

И тихо Буг шумя плескал

О берег мутными волнами.

Из поэмы «Нечай».

Уничтожение Запорожской Сечи. — Жизнь казаков до составления вновь войска. — Неверные запорожцы

Ой негаразд, негаразд запорожцi вчинили,

Степь широкiй, край веселiй той занапастили.

Народная песня

В 1775 году императрица Екатерина II уничтожила Запорожскую Сечь [74]. Предшествовавшие этому событию обстоятельства не входят в программу моих исследований, и потому замечу только, что с падением Сечи запорожцы волей-неволей должны были навек проститься с своей разгульной свободой.

С этого времени запорожское войско сошло с политической арены; казаки лишились войсковых своих заслуг; войсковая казна была отобрана [75]; куренные селения и земли Запорожья причислены: лежавшие по левую сторону Днепра к Азовской, а по правую к Новороссийской губерниям, находившимся под управлением князя Потемкина-Таврического [76].

Многие запорожские земли были розданы помещикам, и самые запорожские поселяне, сначала поступившие на оброк, впоследствии были закрепощены помещиками на землях и надолго оставались в тяжком крепостном рабстве [77].

Знаменитая Сечь Запорожья навсегда схоронила свою славу на берегах Днепра; угас воинский дух казаков, и даже имя запорожского войска державною волею навеки предано забвению. Казалось, все было потеряно для вечевых казаков… Но над ними сбылась русская пословица: «нет худа без добра». Дух единства и братской любви уничтоженного Запорожья не умер; казаки видели надежду на свое возрождение в благоразумных предприятиях своих старшин, заслуживших своей полезной службой русскому престолу и милость монархини, и особенное благоволение истинно-русского вельможи князя Потемкина-Таврического.

Не все, однако, запорожцы отдались в распоряжение русского правительства: часть из них, до 5000 человек, подстрекаемые отчаянными головами, подумав, погадав, решились удалиться к турецкому султану — просить службы и покровительства: отважные сечевики пустились в Турцию по бурным волнам Черного моря на своих утлых челнах, в глазах генерал-поручика Текелия, который, атакуя Сечь, забыл в своих стратегических соображениях казацкую хитрость и казацкую удаль. Впоследствии Текелий сознавался, что не понял запорожцев.

Запорожские выходцы были приняты Оттоманской Портой благосклонно и поселены при устье Дуная, называемом Георгиевским; но спустя несколько времени, вследствие ссоры с некрасовцами, турецкое правительство перевело кош запорожцев дальше, вверх по Дунаю, выше крепости Гирсова, в урочище Сеймены [78].

Запорожцы, удалившиеся в Турцию, по отважным предприятиям, приводившим некогда в трепет турецкие приморские города, были опасными соседями и для России. Вероятно, по этой причине русское правительство предлагало в 1779 году Оттоманской Порте возвратить запорожских казаков в пределы Империи или же отодвинуть их далее от Дуная [79]. Екатерина II, желая скорее осуществить первую мысль, надеялась милостивым царским словом вразумить неверных запорожцев: она объявила им прощение за побег в Турцию и даровала им все права подданных своих [80].