Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк Страница 41

извлечь уроки из нашей истории, уверить нас в том, что в прошлом мы были совсем иными, чем на самом деле. Он завлекает нас на тропу, которая уже однажды привела нас к катастрофе»[585]. Образная характеристика опасной возможности поворота в историческом сознании ФРГ была дана Тео Зоммером: «Мы знаем, откуда дует ветер, — это ветер, кружащих каркающих воронов над Кифгейзером»[586]. (Кифгейзер — горная гряда, в недрах которой, согласно преданию, погребен император Фридрих I Барбаросса [ок. 1125–1190], чье имя стало символом прусско-германской агрессии. Он спит в пещере, его борода приросла к полу, но придет время, разверзнутся каменные своды, и император выйдет, возродив былое могущество германской империи…)

В этой обстановке неожиданно (и ожидаемо!) прозвучала речь федерального президента, представителя партии христианских демократов Рихарда фон Вайцзеккера в бундестаге 8 мая 1985 г. За кандидатуру Вайцзеккера, который в 1984 г. стал президентом ФРГ, голосовали не только члены ХДС, но и либералы, и многие социал-демократы, поскольку он был для них личностью, объединяющей граждан ФРГ, символом добропорядочности и моральной чистоты. Свое кредо он выразил следующим образом: «Прогресса можно добиться лишь с помощью консерваторов. Нужно не подавлять их, а привлекать на сторону прогрессивных идей… Настоящие консерваторы должны быть открыты прогрессу. Тот, кто отвергает прогресс, становится реакционером»[587].

В парламентской речи — вслед за Карлом Ясперсом — он исходил прежде всего из нравственной оценки Третьего рейха, мысля в категориях противостояния злу и насилию, защиты прав и достоинства человека. Ни один германский политик послевоенного времени не поднимался до той высоты чувств и высокой честности перед историей, которых достиг в своей речи Вайцзеккер. Он точно и беспощадно сопоставил тогдашнее и нынешнее восприятие окончания Второй мировой войны. День окончания войны вовсе не был и не мог быть в Германии днем торжества: «Понять сразу, что к чему, было не так просто. Смятение и неясность царили во всей стране. Капитуляция была безоговорочной. В руках победителей находилась вся наша судьба. Прошлое было ужасно, и таким же оно было для многих из них. Потребуют ли они от нас стократной расплаты за то, что мы им* причинили?.. И все же день ото дня все яснее становилось то, с чем мы все сейчас согласны. 8 мая было днем освобождения. Этот день избавил всех нас от человеконенавистнического режима нацистской тирании… У нас есть все основания считать 8 мая 1945 года концом ложного пути германской истории, концом, который таил в себе зерно надежды на лучшее будущее… 8 мая — исторический водораздел, рубеж не только немецкой, но и европейской истории»[588].

Мысли Вайцзеккера — философа и проповедника — берут за живое. «Нельзя задним числом изменить прошлое, нельзя его отменить, — говорил президент. — Но всякий, кто закрывает глаза на прошлое, становится слепым и к настоящему. Кто не желает помнить о бесчеловечности, тот становится восприимчив к новому заражению… Будем стараться, насколько это в наших силах, смотреть правде в глаза… Вспомнить — значит восстановить в памяти случившееся с честностью и прямотой, какие необходимы, чтобы оно сделалось частью сознания»[589].

«Все мы, — продолжал Вайцзеккер, — виновны мы или нет, старые и молодые, обязаны принять это прошлое. Его последствия касаются всех нас, и мы отвечаем за него». Именно поэтому важно понять, «почему жизненно необходимо не дать угаснуть памяти», «смотреть в лицо правде истории трезво и без односторонности»[590].

Только при этом условии память о германской истории «станет руководством для нашего поведения в настоящем и будущем». Чем честнее мы отнесемся к памяти о трагических страницах германской истории, говорил президент, «тем с большей свободой мы примем на себя ответственность за ее последствия»[591].

Вайцзеккер четко указал на вину немцев за агрессию против СССР и народов Европы: «За оружие насилия схватился Гитлер. Почин Второй мировой войны останется связанным с именем немцев… Мы вспоминаем сегодня со скорбью обо всех погубленных войной и о жертвах насилия. Мы особенно помним о шести миллионах евреев, убитых в немецких концентрационных лагерях. Мы вспоминаем обо всех народах, пострадавших в войне, прежде всего — о неисчислимо многих гражданах СССР и поляках». И далее: «Мы хотим дружбы с народами Советского Союза»[592].

Это был ответ на обозначенные Михаилом Горбачевым еще неясные политические инициативы, которые, надеялся Вайцзеккер, открывали возможность перемен в европейской политике. Из суждений федерального президента следовал вывод — безупречный в логическом и в нравственном измерениях: «Будем чтить свободу. Будем работать для мира… Будем стараться, насколько это в наших силах, смотреть правде в глаза»[593].

Слова Вайцзекера стали откровением. Казалось бы, консервативно настроенный политик, аристократ, сын нацистского дипломата, бывший правящий бургомистр «фронтового города» Западного Берлина мог размышлять только в унисон с большинством представителей правящей элиты. А ведь они видели в дне 8 мая лишь день катастрофы и никак не хотели признать вину немцев перед человечеством. Выступление Вайцзеккера в немалой степени было знаком преодоления им своего прошлого.

Предельно четко выразил свои ощущения от речи Вайцзеккера известный публицист Петер Бендер: «Его слова нашли бы значительно меньший отклик, если бы они были сказаны президентом, принадлежащим к Социал-демократической партии. Сила воздействия, политическое значение предостережений Вайцзеккера заключались в том, что они исходили от президента “правой” ориентации. Привычная ложь о том, что немцы всегда были жертвой несчастливых обстоятельств, была поколеблена не эмигрантом, но офицером-фронтовиком, не атеистом, но бывшим руководящим деятелем евангелической церкви, не левым, но активным политиком ХДС»[594]. Согласно оценке Бендера, Вайцзеккер «преклонил колена от имени тех, кому необходимо было преклонить колена, но они не сделали этого»[595].

Президент сумел высказать «неудобную правду», — отметил Герман Глазер. Главными приоритетами в заявлениях президента он считал «безраздельное уважение ко всем жертвам национал-социализма и критическую оценку деятельности попутчиков режима»[596]. Харальд Щмид констатировал, что речь Вайцзеккера не только «соединила в себе интегративные и критические компоненты», но и трактовалась многими современниками как «линия разграничения» с политикой федерального канцлера, знаком которой стал Битбург[597]. Выступление президента оставило за бортом «как дешевую поляризацию, так и рискованную гармонизацию» по отношению к прошлому[598].

Речь Вайцзеккера вобрала в себя — в непривычной публицистически-философской форме — многолетний опыт историографии ФРГ. Выступление было религиозно окрашенной (с позиций христианского и иудейского вероучений) программой антифашистского консенсуса, предложенной западногерманскому обществу. Для этого понадобилось немалое гражданское мужество.

Именно так и было воспринято выступление федерального президента.