Жоффруа Виллардуэн - Завоевание Константинополя Страница 42

Только при поддержке Бога, по Виллардуэну, крестоносцам удавалось совершить то, что им самим казалось невозможным. Увидев перед собой «высокие стены и высокие башни» далматинского Задара, «пилигримы», как рассказывает хронист, делились друг с другом своими сомнениями насчет того, сумеют ли они овладеть столь могучей крепостью: «Каким образом можно взять силой такой город, если этого не содеет сам Бог?» (§ 77). И уже post factum, когда Задар перешел в их руки, хронист, поведав об этом, вкладывает в уста ложа Энрико Дандоло, по-видимому, собственное, достаточно стереотипное в хронографии суждение о причинах достигнутого успеха: «Мы завоевали этот город милостью Божьей и вашей»,— говорит дож «графам и баронам» (§ 86), не умаляя такой формулой и заслуг их самих, но ставя все же на первое место «милость» небес. Помощь свыше, с точки зрения хрониста, — необходимое условие всякой удачи. Завязывая дипломатические переговоры с дожем и предводителями крестоносцев, формулируя обязательства царевича Алексея, которые он готов принять на себя, его послы и послы германского короля Филиппа Гогенштауфена, приехавшие в Задар, сразу же ставят выполнение этих обязательств в зависимость от того, удастся ли возвратить царевичу его законное наследие (т е. византийский престол), а уж это дело возможно только в случае, если так «будет угодно Богу» (§ 93).

Перед походом на Константинополь лагерь крестоносцев раздирают горячие споры: следует ли идти на это дело? Большинство настроены отрицательно в отношении плана главарей. «Так вот, сеньоры, знайте, что если бы Бог не возлюбил это войско, оно не могло бы оставаться в целости, когда столько людей стремились причинить ему зло» (§ 104), т. е. якобы желали даже ценой раскола сил «пилигримов» заставить предводителей отказаться от их антиконстантинопольского проекта. Если крестоносцы обратили греков в бегство, то сделали они это лишь «с помощью нашего Господа Бога» (§ 140). Узнав, что Исаак II восстановлен на императорском троне, паломники «с великим благочестием воздавали хвалы нашему Господу за то, что он в столь короткое время оказал им поддержку» (§ 183). Они славословят Всевышнему (а с ними и хронист, не упускающий случая сообщить об этом) и после того, как вводят царевича Алексея в город, сумев заручиться у Исаака II подтверждением принятых его сыном обязательств: «Велико было ликование... в лагере пилигримов по причине успеха и победы, которую даровал им Господь» (§ 190). Уведомляя свою аудиторию о принятом (тоже в результате пылких споров) решении паломников задержаться в Константинополе на год, чтобы дать возможность Алексею IV укрепиться у власти и таким образом выполнить свои денежные обязательства, Жоффруа де Виллардуэн подчеркивает, что дискуссии окончились именно так, а не иначе, только «с помощью Бога» (199). 1 января 1204 г. греки попытались брандерами сжечь венецианский флот, однако их попытка была отбита «с помощью Божьей», благодаря которой «наши не понесли никаких потерь» (§ 290). Вообще, полагает хронист, «никакой человек не может повредить тому, кому Бог захочет помочь» (§ 183).

Бог взвешивает и словно берет в расчет и заслуги, и дурные деяния своих «верных» (§ 60), он воздает честь тем, кто готов отдать за него жизнь (§ 29, 251), дарует победу сражающимся за него (§ 191, 198, 242, 253), препятствует торжеству злых умыслов (§ 220); Господь, по Виллардуэну, не забывает своих, когда они оказываются в трудном положении, он ободряет страждущих (§ 84, 181, 190): «Но Бог, который подает надежды страждущим, не пожелал, чтобы они так страдали» (§ 61).

Естественно, что в изображении хрониста те, кто берет крест, питают любовь к Богу (из «любви к Богу», т. е. безвозмездно, венецианцы снаряжают 50 галер сверх построенных для крестоносцев в соответствии с условиями договора 1201 г. — § 23), они взывают к Богу, находясь в опасности (ведь если он «не проникнется жалостью [к нашим людям], мы погибли» — § 364), умоляют его именем о тех или иных нужных уступках («бога ради» — § 97, 115), вверяют ему участь близких (германский король препоручает «деснице Божьей» царевича Алексея, своего шурина — § 92), возносят хвалы благодеяниям Бога (§ 162, 183, 251).

Как и у Робера де Клари, божественный промысел, по Жоффруа де Виллардуэну, всего отчетливее обнаруживает себя в чудесах, но и в этом отношении представления обоих хронистов в немалой степени разнятся между собой, не говоря уже об их отличии от взглядов церковных бытописателей. Повествование историка из Шампани совершенно свободно от «священных небылиц», которые, хоть и изредка, однако, все же дают себя знать в рассказе Робера де Клари. Собственно о «чудесах» как таковых (в принятом тогда понимании, соответствовавшем ветхо- и новозаветному, — возвращение зрения слепым, исцеление калек наложением рук, сбывшиеся знамения, предвестники гибели или спасения и пр.) Жоффруа де Виллардуэн говорит только однажды, а именно, почтительно, хоть и кратко, рассказывая о проповеди Фулька из Нейи (§ 1). В остальных же случаях «чудеса Господни», как они видятся хронисту, — это просто неожиданные и потому представляющиеся необъяснимыми для разума повороты в развертывании той или иной конкретной ситуации, которые возникают во время крестового похода и которые происходят притом, по Виллардуэну, непременно в благоприятную для крестоносцев сторону (§ 175, 182, 475). Иными словами, в его изображении «чудо Божье» — это не непосредственное, воочию (буквально!) зримое (или домысливаемое) вторжение небесных сил в историю людей, а лишь непостижимое самим участникам событий проявление Божественного промысла в человеческих деяниях и судьбах. «Механизм» его действия остается скрытым, неведомым, находящимся «за кулисами» исторической сцены — налицо лишь реальные плоды этой «небесной работы», явственно сказывающиеся в крутых извивах, превратностях происходящего.

Такого рода «чудом» рисуется, например, встреча беглого византийского царевича Алексея с крестоносцами, когда он после своего визита к германскому королю прибыл в Верону: здесь, в Ломбардии, завязываются переговоры, в конечном итоге которых поход примет в дальнейшем совершенно новое, никем до того не предполагавшееся направление — на Константинополь. Рассказ об этом, по сути переломном для крестоносного предприятия, эпизоде Жоффруа де Виллардуэн, обращаясь к своим слушателям, начинает такими словами: «А теперь послушайте-ка об одном из самых великих чудес и об одном из величайших происшествий, о которых вы когда-либо могли слышать» (§ 70). «Величайшее чудо» и вместе с тем «происшествие» — это в сущности всего-навсего авантюрная эпопея юного Алексея и связанные с нею дипломатические усилия, которые вскоре приведут к заключению сделки между предводителями крестоносцев, царевичем и поддерживавшим его Филиппом Гогенштауфеном (§ 91—94, 98—99), а в последнем случае обернутся захватом Константинополя.

Другой пример «чуда», как его трактует историк из Шампани, — события, ближайшим образом предшествовавшие первому завоеванию византийской столицы крестоносцами (1203 г.) 17 июля 1203 г. отряды «пилигримов», находившиеся у ее стен и готовые к бою, выстроились лицом к лицу против отрядов узурпатора Алексея III, в десять раз превышавших их по численности; ни та ни другая сторона не отваживаются двинуться навстречу противнику, но ничто не предвещает ни отступления, ни тем более бегства узурпатора из столицы — ведь он располагает таким превосходством сил! Напротив, крестоносцы ощущают себя в крайне угрожаемом положении. «И знайте, — торжественно восклицает хронист, — что никогда Бог не доводил какой-либо народ до большей опасности, чем та, которой он подверг их [пилигримов] в этот день» (§ 181). К общему изумлению, вечером того же дня Алексей III отвел свое войско ко дворцу Филопатон; крестоносцы поскакали вслед отступавшим грекам. Решающей схватке тем не менее так и не суждено было произойти: враждебные действия прекратились, «как того хотел Бог». И, сообщая далее о поспешном ночном бегстве Алексея III из Константинополя, Жоффруа де Виллардуэн добавляет: «А теперь послушайте-ка о чудесах нашего Господа, как они великолепны повсюду, где ему угодно [их сотворить ]» (§ 182). И здесь «чудо» — лишь крутой и нежданный исход, казалось бы, неумолимо надвигавшегося боевого конфликта, исход, до самого конца остававшийся неясным и даже чреватым, быть может, роковой опасностью для «пилигримов»; сам же по себе акт божественного вмешательства и тут остается где-то за пределами реально происходящего. «Чудо», в изображении хрониста, опять-таки предстает чем-то абстрактным и лишь материализуется во внезапной перемене хода событий, от которой в выигрыше оказываются возлюбленные чада Всевышнего.

Разумеется, Господь особенно немилостив к тем, кто — так рисует дело хронист — способствовал распылению «пилигримов», кто отправился «за море», минуя Венецию, из других гаваней (Брюгге, Марселя). Жоффруа де Виллардуэн неоднократно сокрушается об участи этих рыцарей и их отрядов, отказавшихся соединиться с войском, собравшимся в городе на лагунах. Хронист подчеркивает обреченность их замыслов. Прибыв в Сирию, они не совершили там ничего достопримечательного, и одни умерли «от дурных испарений земли, другие вернулись к себе» — все это случилось потому, что «Бог не захотел» слияния обеих частей крестоносцев «из-за их грехов», тех, кто разъединял войско (§ 229). Для хрониста важно прежде всего подкрепить собственное порицание и осуждение «пилигримов», избравших самостоятельный путь в «страну Сирию», ссылками на волю Всевышнего: именно он покарал бесчестием крестоносцев-отступников за эти прегрешения. Провиденциалистские установки в данном случае, как, впрочем, и во многих иных, в чем мы убедимся в дальнейшем, отражая в значительной степени систему исторических воззрений хрониста, служат в то же время своего рода инструменталистским принципом — средством проведения его политической концепции, один из элементов которой образует осуждение «пилигримов», якобы старавшихся погубить крестоносное войско, разрушив его целостность.