Время в средневековом городе - Коллектив авторов Страница 43

пяти президентов, и все они были в разъездах, занимаясь делами других лиц, «какового скандала не было на памяти самых старейших» парламентариев[550]. В Канцелярии и вовсе работали по очереди – по 3 месяца в году; а численность ведомства увеличивалась в геометрической прогрессии: в конце XIII в. там было около 10 секретарей, к концу XVII в. – 350! В результате, не только из-за самой высокой образованности служителей Канцелярии, но и вследствие имеющегося у них досуга, из этого ведомства вышло такое большое количество писателей: например, Жан де Монтрёй, Ален Шартье, позднее Гийом Бюде, и, наконец, Расин[551].

Служителей верховных ведомств регулярно отрывала от работы и использовала сама корона для особо деликатных и наиболее важных поручений: их посылали в дипломатические миссии, в комиссии и ревизии; им же поручали делать переводы политических трактатов. Особенно этим отличился король Карл V Мудрый, собравший вокруг себя целую команду из юристов, философов и переводчиков, самых образованных людей своего времени, и они переводили на французский язык труды Аристотеля и Августина, создавали трактаты о монете, о разделении светской и духовной власти, о коронации. Не стоит забывать, что служба чиновников имела законные перерывы и перемежалась отдыхом: у всех ведомств были свои установленные указами свободные от работы дни – почитания святых покровителей братств корпораций, похорон собратьев и коллег или их жен, а также канцлера и т. д., наконец, многочисленные общегородские праздники, торжественные церковные и политические процессии.

Так что время чиновников не сводилось лишь к изнурительной работе. В восприятии времени чиновников постепенно появляется понятие «созерцательной жизни» и радости от интеллектуальных занятий. Понять, как сочетались тяжелая служба и досуг, нам поможет описание домохозяйств знатных парижан, составленное в 1430-е гг. Гилбертом из Меца, который провел молодость в Париже в начале XV в. Благодаря ему заглянем в дом к потомственному и богатому служителю Счетной палаты, в которой так жаловались на усталость и меланхолию, – к мэтру Жаку Дюшье. В его доме, наряду с богатой коллекцией книг и разнообразного оружия, штандартов и флагов, была оборудована целая комната, в которой находились самые изысканные музыкальные инструменты – арфы, органы, вьелли и другие, и, как сообщает современник, «на всех них он умел играть» (desquelz … savoit jouer de tous)[552]. И явно имел на это время!

Хотя труд чиновника воспринимался и позиционировался самими служителями короны Франции как тяжелая ноша, однако надо не забывать о той трансформации, которую претерпело само восприятие «труда» под воздействием Церкви и в процессе социально-экономического развития средневекового общества[553]. Условно этот путь можно описать так: от признака рабства к «службе королю и общему благу».

Яркий пример формирующегося гуманистического идеала «созерцательной жизни» и прославления «интеллектуального труда» в его противопоставлении суете мирской и прагматичной деятельности можно обнаружить в переписке упоминавшегося уже не раз секретаря Парижского парламента Никола де Бая с Никола де Кламанжем – гуманистом, университетским интеллектуалом и секретарем при папской курии в Авиньоне. Они были очень дружны и вели активную переписку, в которой Кламанж призывал друга «освободиться от ига» (de votre premier joug) королевской службы и посвятить себя служению Церкви, каковую он, видимо, посчитал более легким делом. А когда до Кламанжа дошли слухи о болезни и даже возможной смерти любимого друга, он впоследствии признался тому, что в тот момент подумал: «мой друг не пожелал покинуть труд, и этот труд заставил его покинуть жизнь»[554]. Но в нашем распоряжении есть и противоположный пример – осознанного выбора высокой королевской службы вместо спокойной и созерцательной жизни. Когда в 1413 г. был избран новый канцлер, Анри де Марль, он в своей благодарственной речи, после ритуальных самоуничижений (как он считает себя не достойным такой чести), заметил, что сознательно отказывается от «созерцательной жизни и принимает на себя труд на общее благо»[555]. Высокий авторитет королевской службы основывался в идейном плане на ее позиционировании как служения на общее благо страны, что ярко отражалось на самоидентификации чиновников короны Франции уже на этом первом этапе построения монархического государства.

Подводя некоторые итоги, можно констатировать, что время чиновников в Париже было расписано по «королевским часам» – буквально и символически. Оно было трудным, зато насыщенным, ярким и разнообразным, а сами чиновники привнесли в городскую жизнь новый стиль работы и досуга.

С.К. Цатурова

4.2. Время купца или время дворянина? Время и его «хозяин» в русском провинциальном городе второй половины XVIII века

«Вообще, хотя все три года сряду, то есть 784, 785 и 786[556] в торгу моем были очень счастливы, но существенной прибыли в капитале моем не сделалось. Сие по изпытанию совести моей отнести должен ни к чему более, как худому своему расположению, ибо как не мыслил о сбережении денег и не удерживался от ненужных издержек, считая как будто «во обилии моем» по псаломнику «не подвижуся вовек», то потому издерживал деньги, не отказывая своим желаниям ни в чем, а и в порядке торгу мало прилежал и везде оной шел чрез прикащиков на удачу и может быть и с неверностию и не точию ленился, но занявшись постройкою сверх состояния своего дому и другими не нужными, а точию увеселяющими делами и знакомствами, о можно сказать, что и не мог съездить в Петербург, чем попустил Тютькину разстроить правление дел моих, и даже и при помоле крупчатки на мельницах редко, и то на короткое время, бывал и помол происходил при худом смотрении не так как надлежало, а от того и мука против прочих теряла немало и, одним словом, сими благополучными годами не воспользовался по своему нерадению, а после уже не имел случая к тому»[557].

Такой достаточно пространной записью дмитровский купец Иван Алексеевич Толченов подытоживает три года в своей жизни, которые во многом, как ему казалось десять лет спустя, подвели его к роковой черте, которая разделила жизнь на «до», где он был преуспевающим, богатым и уважаемым представителем купеческого рода города Дмитрова, и «после», где он, имея огромные долги, должен был оставить родной город и дом:

«В сем году принужден я сделался разстаться с любезным отечеством своим, городом Дмитровым, в коем 42 года с лишним препровел жизни своей, в нем родился; вырос и все земные блага вкушал в полной мере, имея довольной, родителем оставленный капитал, притом десять лет и сам торговал успешно и с пользою и на приращенную торговлею сумму выстроил прекрасный каменной дом, оранжереи, имел сады, рыбную ловлю, хорошую услугу