Время в средневековом городе - Коллектив авторов Страница 44

и всего оного лишил себя и невинное семейство свое излишною роскошью и беспечностью о делах своих, прибавя к тому и некоторые потери по Петербургу и таким образом из почетного звания первого по городу купца дошел до звания презрительного, а из прекрасного дому переселился жить в темныя и беспокойныя покои, в московскую квартиру, где одно производство карточной фабрики меня занимало, но и то на сей год безполезное. Притом ежечасно мучился, изыскивая средствы обеспечить себя от кредиторов и умножал гнев всевышнего новыми неправдами и другими беззакониями»[558].

С точки зрения самого Ивана Алексеевича, катализатором его будущих бед послужило неправильное распоряжение собственным временем, трата его на совершенно ненужные вещи в ущерб торговым делам. Как же Толченов проводил свое время? Что могло послужить для него образцом для подражания? Какие способы организации времени были доступны человеку XVIII века и мог ли Иван Алексеевич ими воспользоваться? На эти вопросы нам и предстоит ответить.

Иван Алексеевич Толченов, купец первой гильдии города Дмитров, вел свой «мемуарный дневник» с 1769[559] по 1812 г., записывая его в несколько приемов в три большие книги – с 1790 по 1796, с 1796 по 1804, и с 1804 по 1812 гг., оставив по неизвестным причинам свою фундаментальную работу незавершенной. «Журнал, или Записка жизни и приключений Ивана Алексеевича Толченова» представляет собой симбиоз дневниковых записей «традиционного» характера, учетной бухгалтерской книги и путевого дневника, которые Толченов оформил в виде мемуаров, когда переписывал свои журналы в новые тетради[560]. По сути своей, мы имеем дело с несколькими источниками: 1) дневниковыми записями (которые с 1776 г. автор начинает разбивать на месяцы[561]); 2) сведениями о торгах, которые записаны автором позже[562] и, видимо, списаны с бухгалтерских книг; 3) «Разныя известия» и «Прочия достопамятности», которые появляются уже с 1770 г., и, скорее всего, написаны одновременно (или вскоре после) дневниковых записей, так как идут отдельным блоком. Они включают в себя события, которые автор не посчитал возможным включить в иные разделы: 4) сведения о смерти ближайших родственников и знакомых, которые появляются в «Журнале» с 1778 г.; 5) «В разсуждении погоды», которые ведутся с 1779 г. Все это делает крайне затруднительным определение жанра источника каким-то более строгим термином, чем «мемуарный дневник». Можно подозревать, что и некоторые фрагменты дневниковых записей были вставлены туда при переписывании источника набело, однако доказать это предположение фактически невозможно.

«Журнал» представляет собой три объемные книги из дорогой бумаги, которые исполнены красивым почерком. Отсутствие непосредственно черновых заметок, бухгалтерских книг или каких-либо иных источников, с которых были списаны данные о торговых операциях, делает для исследователя крайне затруднительной работу по выявлению того, что конкретно было записано в «Журнал» в момент события, а что попало туда уже в результате добавления из других записей. Едва ли не единственный способ точной верификации – прямое сообщение автора (см. об этом ниже).

Иван Алексеевич родился в 1754 г. и был единственным выжившим ребенком в семье. Его восемь братьев и сестер умерли, не прожив и года. Смерть последней дочери повергла мать Ивана Алексеевича в тяжелую депрессию и «с сего дня родительница моя начала чувствовать болезнь, коя обратилась в чахотку и прекратила дни ее»[563].

Дальнейшим воспитанием Ивана Алексевича занимался его отец, Алексей Ильич Толченов. Он стал для мемуариста важнейшим человеком в жизни. Об этом можно судить хотя бы по количеству его упоминаний – на записи с 1754 по 1779 г. (смерть отца Ивана Алексеевича) приходится 178 упоминаний, где приводятся сведения о жене, детях и отце. Последнему посвящены 137 фрагментов – как короткие («2-го поутру поехал родитель в Москву» или «6-го поехал родитель на мельницу»), так и более пространные («В 10-м жа часу утра получил я от родителя с нарочноприсланным приказание, чтобы немедля возвратится домой, ибо лихорадка, коею он страдал, зделалась сильною и опасною и в следствие того, в 38 мин. пополудни из Городиша я и поехал, а из Твери выехал в 6-м часу и в 11-м приехал в Городню и тут остановился ночевать»)[564].

Для мемуариста его отец имел важное значение, поскольку именно он определял то, каким образом жил и как проводил время его сын. До 1779 г. Иван Алексеевич тратил свое время в постоянных разъездах, неотлучно занимаясь делами семейной «фирмы», скрупулезно записывая дни, проведенные вдали от дома и семьи[565]. Такую же модель поведения демонстрирует и отец Толченова. На страницах дневника он предстает занятым, набожным и рачительным купцом, который большую часть своего времени проводит в торговых делах[566]. Это, однако, не подразумевало, что отношения отца и сына были сконцентрированы только в «деловой сфере»: «13-го поутру родитель возвратился домой. После обеда ловили рыбу в лугах»[567]. Об этом же говорит факт, что мемуарист, будучи больным, чувствует облегчение, когда его навестил отец[568].

Итак, отец Толченова предстает на страницах мемуаров человеком очень деловым, собранным и не склонным к бесполезному времяпровождению. По всей видимости, именно эти качества он старался развить и в своем сыне, чьим воспитанием занимался с детского возраста[569]. Для того, чтобы понять, насколько большое значение это имеет для практики реализации своего времени Ивана Алексеевича, нужно остановиться подробнее на калькуляции и восприятии времени в России XVIII в.

Как справедливо замечает в статье «Время и его собственник в России раннего Нового времени (XVII–XVIII века)» В.М. Живов, в отличие от Западной Европы, где городские слои с XIV в. начинают выступать за все большую калькуляцию и регламентацию времени, «кривизна русской модернизации состоит как раз в том, что не буржуазное общество заставляет государство считать собранные налоги и забранное время и отчитываться за них, а государство заставляет общество заниматься подсчетом своих финансовых обязательств, растраченных вне службы часов и отвечать за растрату»[570].

Оставляя в стороне вопрос о том, насколько удалось в полной мере реализовать государственный замысел в реальности, а также вопрос об адаптации бюрократического аппарата к новым законам[571], обратим внимание на другой важный аспект – с начала XVIII в. императорская власть предлагала и пыталась навязать представителям дворянского сословия определенный способ калькуляции и регламентации времени. Он мог им нравиться и приниматься, а мог саботироваться и отвергаться. Но это была уже готовая модель, которую поступающий на службу чиновник или военный мог не задумываясь применять в своей повседневной жизни, не оказываясь в ситуации, когда он должен был самостоятельно формировать и апробировать эффективность или неэффективность временной регламентации. Государство не только задавало правила игры, но и позволяло