Василий Сиповский - История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1 Страница 44

Болѣзнь Гоголя.

Нервы Гоголя были, дѣйствительно разбиты; онъ самъ чувствовалъ, что боленъ, ждалъ смерти и боялся ея, такъ какъ хотѣлъ сказать людямъ то, чего онъ еще не могъ сказать… Онъ то примиряется съ мыслью о близкой смерти, видя въ этомъ проявленіе мудрой воли Бога, то боится одной мысли о смерти, хватается за жизнь, лечится, молится…

Смерть Пушкина.

Странное впечатлѣніе на него проізвело извѣстіе о смерти Пушкина. "Все наслажденіе моей жизни — говорилъ онъ, все мое высшее наслажденіе исчезло вмѣстѣ съ нимъ. Ничего не предпринималъ я безъ его совѣта, ни одна строка не писалась безъ того, чтобы я не воображалъ его передъ собой. Что скажетъ онъ, что замѣтитъ онъ, чему посмѣется, чему изречетъ неразрушимое и вѣчное одобреніе свое — вотъ, что меня только занимало и одушевляло мои свлы… Боже" нынѣшній трудъ мой ("Мертвыя души"), внушенный имъ, его созданіе… я не въ силахъ продолжать его". "Моя жизнь, мое высшее наслаждевіе умерло съ нимъ. Когда я творилъ, я видѣлъ передъ собой только Пушкина. Ничто мнѣ былв всѣ толки, я плевалъ на презрѣнную чернь: мнѣ дорого было его вѣчное и непреложное слово. Все, что есть y меня хорошаго, всѣмъ этимъ я обязанъ ему. И теперешній трудъ мой есть его созданіе. Онъ взялъ съ меня клятву, чтобы я писалъ". "О, Пушкинъ, Пушкинъ, какой прекрасвый сонъ удалось мнѣ видѣть въ жизни, — и какъ печально было мое пробужденіе!" Въ такихъ искреннихъ жалобахъ великій художникъ оплакивалъ своего генія-вдохновителя и хранителя — Пушкина. Умеръ Пушкинъ, и вдохновеніе изсякло… Для Гоголя, по его словмъ, вся русская дѣйствительность казалась «сномъ» (см. выше). Теперь и Пушкина онъ называетъ «сномъ»… Съ его смертью пересталъ Гоголь видѣть «сны»… "Печально было мое пробужденіе!" — восклицаетъ онъ. Это было, дѣйствительно, "печальнымъ пробужденіемъ!.. Жизнь вела Гоголя къ этому пробужденію, смерть Пушкина ускорила это. Въ Гоголѣ умеръ великій художникъ-жанристъ, ученикъ Пушкина, — остался Гоголь больной, измученный человѣкъ, мистикъ и фанатвкъ, съ мыслями о смерти, о загробныхъ мукахъ, — человѣкъ, съ каждымъ днемъ уходившій отъ земли въ таинственный міръ своихъ смутныхъ и неясныхъ идей… Характерно, что «снами» называлъ онъ свои живыя впечатлѣнія земной жизни, — a "пробужденіемъ" — отреченье отъ всего земного, углубленіе въ свой внутренній міръ, въ мысли «неземныя», чуждыя людей…

Смерть Вьельгорскаго. Лирическія мѣста 1-й части; ихъ автобіографическое значеніе. Гоголь въ Россіи. Друзья Гоголя.

Сильное впечатлѣніе произвела на него также смерть юноши-друга Іосифа Вьельгорскаго, умершаго въ Италіи отъ чахотки. По словамъ людей, близко знавшихъ этого юношу, юноша этотъ быдъ надѣленъ всѣми дарами души и сердца… Поэзіей вѣетъ отъ этого молодого лика! И этотъ юноша умеръ на рукахъ Гоголя, Гоголь пережилъ съ нимъ вмѣстѣ всю ужасную трагедію его медленнаго умиранія. Гоголь былъ потрясегъ этой смертью, — онъ говорилъ, что смерть — удѣлъ всего прекраснаго въ Россіи; онъ говорилъ, что теперь боится смотрѣть на «прекрасное»: "я ни во что теперь не вѣрю, и если встрѣчаю это прекрасное, то жмурю глаза и стараюсь не глядѣть на него. Отъ него мнѣ несетъ запахомъ могилы".[93] Кромѣ "Мертвыхъ душъ", въ этотъ періодъ времени Гоголь написалъ повѣсть «Шинель» и занимался переработкой прежнихъ повѣстей: «Портретъ», "Тарасъ Бульба" и толкованіемъ своего непонятаго «Ревизора» ("Театральный разъѣздъ"). Работая надъ 1-ой частью "Мертвыхъ душъ" надъ изображеніемъ этого "русскаго Ада", Гоголь мечталъ о послѣдующихъ частяхъ, — и эти мечты отразили на себѣ его тогдашніе этическіе, патріотическіе и религіозные взгляды въ тѣхъ лирическихъ отступлегіяхъ, которыя, кстати и гекстати, прерываютъ въ той частт объективное изображеніе отрицательныхъ сторонъ русской жизни. Эти лирическія мѣста и отступленія (напр. "Русь, Русь! вижу тебя…", "не такъ ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься". "Другая судьба писателя, дерзнувшаго вызвать наружу все, что ежеминутно передъ глазами…") — оазисы, на которыхъ отдыхалъ писатель-идеалистъ, задыхавшійся среди тѣхъ уродовъ, рисовать которые былъ онъ обреченъ въ силу своего таланта. Въ 1839-1840-омъ и въ 1841-1842-омъ году Гоголь пріѣзжалъ въ Россію. Но эти возвращенія не приносили ему счастья и успокоенья. Здоровье его таяло;[94] онъ все дальше уходилъ отъ всѣхъ въ свой собственный міръ, a ему въ это время приходвлось устраивать денежныя дѣла свои и своей семьи, хлопотать о себѣ, о правительственной субсидіи, объ изданіи своихъ сочиненій… Онъ ничего не имѣлъ, онъ даже въ денежномъ отношеніи зависѣлъ отъ своихъ пріятелей, которые помогали ему, — но духовно онъ отъ всѣхъ оторвался и считалъ себя человѣкомъ, далеко ихъ всѣхъ опередившимъ въ духовномъ отношеніи.[95] Они не понимали состоянія его души и шли къ нему съ непрошенной дружбой, совѣтами, сожалѣніями, указаніями, даже требованьями… Московскіе славянофилы — семья Аксаковыхъ, братья Кирѣевскіе, Погодинъ и Шевыревъ, — представляли собой тотъ кругъ москвичей, въ которомъ преимущественно вращался Гоголь; они считали Гоголя «своимъ»,[96] они считали даже, что имѣютъ на него не только вліяніе, но и «права». Это тяготило Гоголя, но бороться съ этимъ онъ не былъ въ силахъ. Но если онъ раздѣлялъ иногіе излюбленные взгляды «славянофиловъ», онъ не былъ ими порабощенъ. Это видно, хотя бы, изъ того, что онъ пытался, было, установить свои отношенія съ людьми другого лагеря — съ «западниками»; такъ ненадолго сблизился онъ съ Бѣлинскимъ, которому даже поручилъ представить въ цензуру рукопись первой части "Мертвыхъ душъ".

Отношеніе цензуры.

Хлопоты съ цензурой тоже доставили Гоголю много испытаній, — они доказали ему лишній разъ, что и это произведеніе его не будетъ понято такъ, какъ хотѣлось ему. Московская цензура не пропустила въ печать «поэмы» Гоголя: 1) потому что самое названіе "Мертвыя души" отзывается ересью, такъ какъ душа не можетъ быть мертвая; 2) въ романѣ усмотрѣно было нападеніе на крѣпостное право; 3) высказано было замѣчаніе, что покупка мертвыхъ душъ — уголовное преступленіе, можетъ въ Россіи вызвать подражаніе, и — 4) потому, что цѣна, которую Чичиковъ даетъ за «душу» — "два съ полтиною" — "возмущаетъ душу".[97]

Понятно, какъ чуждъ былъ Гоголь всѣхъ этихъ друзей и недруговъ, когда оставался одинъ, съ самимъ собою. Опять потянуло его въ Италію… "Если бы ты зналъ, какъ тягостно мое существованіе здѣсь, въ моемъ отечествѣ! Жду — не дождусь весны и поры ѣхать въ мой Римъ, въ мой рай", — писалъ онъ другу. "Съ того времени, какъ только вступила моя нога на родную землю — писалъ онъ въ другомъ письмѣ — мнѣ кажется, какъ будто я очутился на чужбинѣ. Вижу знакомыя, родныя лица; но они, мнѣ кажется, не здѣсь родились, a гдѣ-то я ихъ въ другомъ мѣстѣ, кажется, видѣлъ". Опять Россія стала казаться ему «сномъ», даже "кошмаромъ"…

Его укрѣпляла только вѣра въ то, что его "великій трудъ" будетъ конченъ и новымъ "откровеніемъ" явится для роднны. Себя онъ называетъ теперь "старою, полуразбитою вазой, наполненной драгоцѣннымъ содержаніемъ". "Неотразимая вѣра моя въ свѣтлое будущее и невѣдомая сила говорятъ мнѣ, что дадутся мнѣ средства окончить трудъ мой!" — писалъ онъ друзьямъ. "Онъ важенъ и великъ, и вы не судите о немъ по той части, которая готовится теперь предстать на свѣтъ. Это больше ничего, какъ только крыльцо къ тому дворцу, который во мнѣ строится и разрѣшитъ, наконецъ, загадку моего существованія!"

Попрежнему, въ интимныхъ своихъ письмахъ пишетъ онъ пророческимъ тономъ, даетъ совѣты, чуть не изрекаетъ предсказанія. "Если что въ жизни смутитъ тебя, наведетъ безпокойство, сумракъ на мысли, вспомни обо мнѣ — пишетъ онъ другому пріятелю — и при одномъ уже твоемъ напоминаніи отдѣлится сила въ твою душу". На себя онъ начинаетъ смотрѣть теперь точно на какой-то источникъ благодати, и щедро изливаетъ ее на друзей.[98] Онъ мечтаетъ теперь о монашествѣ, о поѣздкѣ въ Іерусалимъ.

Болѣзнь Гоголя.

Въ 1842 году онъ уѣхалъ опять заграницу. Здоровье его все слабѣло, — плоть разрушалась, a духъ все дальше и дальше уносился отъ земли въ сферы внутренней жизни. "Съ каждымъ днемъ становится свѣтлѣй и торжественнѣй въ душѣ моей, — писалъ онъ Жуковскому, — не безъ цѣли и значенія были мои поѣздки, удаленія и отлученія отъ міра, что совершалось незримо въ нихъ воспитаніе души моей, что я сталъ далеко лучше того, какимъ запечатлѣлся въ священной для меня памяти друзей моихъ, что чаще и торжественнѣе льются душевныя мои слезы и что живетъ въ душѣ моей глубокая, неотразимая вѣра, что небесная сила поможетъ взойти мнѣ на ту лѣстницу, которая предстоитъ мнѣ, хотя я стою еще нa нижайшихъ и первыхъ ея ступеняхъ. Много труда и пути и душевнаго воспитанія впереди еще! Чище горнаго снѣга, свѣтлѣе небесъ должна быть душа моя, и тогда, только тогда я приду въ силы начать подвиги и великое поприще, — только тогда разрѣшится загадка моего существованія. Грѣховъ, указанія грѣховъ желаетъ и жаждетъ теперь душа моя! Еслибъ вы знали, какой теперь праздникъ совершается внутри меня, когда открываю въ себѣ порокъ, дотолѣ не примѣченный мною!"