Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Книга 1 Страница 44

Представить себе Мартина Лютера с пейсами или яхвеистского Патриарха Всея Руси в халате и лисьей шапке, украшенной золотой звездой Давида, взывающего «Яхве! Яхве! Яхве!» во время крестного… то есть, я хотел сказать, во время звездного хода, мне как-то еще тяжелее — кружится голова, а перед глазами словно лопаются какие-то мутные шарики. Но в том-то и дело, что это вполне могло состояться. Иудаизм и христианство довольно долго, около трех столетий, соревновались — кому из них стать религией всех жителей империи. Иудаизм не дотянул совсем чуть-чуть…

А счастье было так возможно, так близко.

1. Для того, чтобы иудеи не предпочитали «своих» чужим, а начали бы заниматься более осмысленными делами, нужно немногое — следует только быть терпимыми к их обычаям, не оскорблять их веру и стараться нести дух не конфронтации, а сотрудничества. И все!

2. Евреи очень чувствительны к зову более высокой культуры и охотно ассимилируются — вплоть до полного в ней растворения. Если евреев не трогать — по возможности просто не обращать на них внимания и обращаться с ними справедливо, — они легко перенимают новое, и третье поколение ассимилянтов уже не очень помнит, кто были их бабушки и дедушки, что они думали про законы кашрута, обрезание и светлые подвиги национальных героев — Иисуса Навина, Эсфири и Мордохая.

3. Вот когда евреев начинают убивать, разрушать их синагоги и заставляют отрекаться от своего способа поклоняться Богу — этого они почему-то не любят и в ответ на репрессии довольно быстро сплачиваются, объединяются, обвиняют в своих бедствиях другие народы, ну прямо согласно польской поговорке: «Если еврей чихнет в Кракове, в Варшаве ему тут же ответят: „На здоровьичко“». А некоторые из них так вообще перестают интересоваться всем остальным миром.

Исходя из всего написанного в этой главе, я берусь дать отличный совет всем врагам гонимого племени: если вы действительно хотите искоренить евреев, прекратите их преследовать. Лучше всего, будьте подчеркнуто безразличны к национальности людей в вашей стране, а к религии и обычаям евреев сохраняйте интерес и уважение.

И тогда, дорогие враги племени иудейского, вы быстро достигнете своей цели — евреи начнут исчезать! Тут же, не пройдет и трех поколений, появятся те, кто начнет перенимать вашу культуру, изучать ваш язык и вообще растворяться в иной общности. А через пять поколений для изучения евреев придется производить археологические раскопки.

С другой стороны, нет ничего хуже преследований. Размахивать «Библиотечкой русского антисемита» — это прекрасный способ не только заработать в морду, но и обеспечить евреям путь в грядущие века. Воистину: «стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро, и обеспечил бессмертие».

Глава 2

Стереотип пацифизма

Бедные сыны Израиля, растерявши все присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горел очных бочках, в печах и даже запалзывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили.

Существует устойчивое мнение, что евреи не любят и даже боятся оружия. Они физически хилые, и уж, конечно, очень плохие солдаты. Одно из классических антисемитских описаний — описание тощего противного мужика с тонкогубым недобрым ртом и явной симптоматикой несварения желудка, мироеда и грубого тирана. И притом типа, способного пользоваться только рафинированно мирными способами подавления и унижения людей. Хитрой казуистикой, иезуитством и враньем он вымотает вам душу и все нервы… Но применить физическую силу этот тип не способен, да и чересчур слаб физически. А уж взять в руки что-то острое, тем более что-то, хотя бы теоретически способное сделать «пух!»… Этого еврей якобы сделать не способен совершенно органически.

Самое удивительное, что этот фольклорный персонаж существует и в представлении самих евреев! По крайней мере, некоторой части евреев. Вот хотя бы описание того, как вымышленный Л. Фейхтвангером великий актер Либаний играет еврея Апеллу: «Они хотят заставить его поклоняться своим богам, светлому Ормузду и темному Ариману. И так как он отказывается, они начинают дергать его за бороду и за волосы и рвут до тех пор, пока он не падает на колени… они отнимают у него для алтарей своих богов ту горсточку денег, которые он скопил, и убивают троих из семи его детей. Он хоронит своих трех детей, он ходит между тремя маленькими могилками, затем садится и поет старинную песнь: „На реках вавилонских мы сидели и плакали“» [58, с. 387]. Так он и плачет, нелепый и беспомощный дурак, для кого-то отвратительный, для кого-то трогательно-жалкий, а для кого-то просто жалкий, без всяких «трогательно»: по вкусу. Так и слоняется по свету, из Парфии в Египет, оттуда в Рим, и иезде его обижают и гонят, и везде «покорно, в дикой тоске, поет он, покачиваясь, свою старую песню: „На реках вавилонских мы сидели и плакали…“» [58, с. 389].

Чем привлекает народные сердца эта нелепая аналогия то ли Ивана-дурака, то ли Емели, лежащего на печи, понять трудно.

Еще более удивительный факт — в реальной жизни тоже встречаются евреи, напоминающие то ли «тонкошеего Аарона» из антисемитского анекдота, то ли еврея Апеллу.

С Гришей К. я познакомился случайно. Мой близкий друг, Андрей Г., был почему-то неравнодушен к этому человеку с вечно луковой физиономией, выражавшей примерно такую мысль: «О! Как ужасен этот мир! Сколько в нем скорби и тоски!».

О чем и как вообще можно общаться с Гришей К., я не в состоянии понять сегодня, не был в силах понять этого и двадцать лет назад, когда мы оба стали гостями Андрея Г. в его экспедиции. Попытки Гриши вести беседы о том, как хорошо жить в Одессе, наталкивались на мое полнейшее недоумение.

Мой рассказ о том, как работают экспедиции исследователей океана — плывут люди на корабле Академии наук до тропиков, проводят интереснейшие исследования, наталкивался на недоуменно вытаращенные глаза Гриши, и этот мой рассказ немедленно получал своеобразный комментарий из Гришиных уст. Мол, заходят эти корабли в разные интересные порты, и можно привезти из тех иностранных портов кучу тряпок… Таких нейлоновых тряпок, таких дефицитных, столько стоящих внутри страны! Гришины восторги по поводу академического таки гешефта заставляли уже меня тупо вылупливать глаза… Мне было совершенно неинтересно, какие лифчики, блузки и кофты привозят гешефтмахеры из таких поездок. Гриша обалдевал от того, что с виду нормальный человек занимается и даже всерьез интересуется наукой, а не лифчиками. На второй же день вымученных разговоров и взаимного неодобрения произошло следующее…

В этот вечер я, совершенно случайно, положил охотничье ружье поперек крыльца экспедиционного домика. Положил из чистой лености; устал за день, проведенный в лесу, и вместо того, чтобы сразу почистить и повесить, куда полагается, убежал на реку, — помогать другу вытаскивать на берег лодку. Андрей не спешил, мы долго с ним болтали и курили, а ружье все это время так и лежало на крыльце. Через два часа я пришел с Енисея и обнаружил Гришу за странным даже для него занятием: Гриша нервно вышагивал вдоль крыльца, судорожно курил сигарету за сигаретой. Он явно давно хотел зайти в домик, но почему-то не решался… При моем появлении затравленный взор Гриши уперся в ружье… Я убрал злополучную двустволку, Гриша с огромным облегчением вошел; автор же сих строк, скажу совершенно откровенно, впал в самую глубокую задумчивость.

Дальнейшие события доказывают только одно: до какой степени нас, интеллектуалов, опасно провоцировать на разного рода эксперименты. Гриша уехал из экспедиции спустя всего несколько дней, и все эти дни оружие было сущим проклятием Гришиного существования. Ружье оказывалось в его спальном мешке, за ужином оно падало прямо на голову Гриши, а когда бедный Гриша шел в уборную, на задвижке деревенской дощатой будочки тоже оказывалось ружье.

Я издевался над Гришей до тех пор, пока не убедился: Гриша готов приложить любые усилия, чтобы не переступать через ружье и не прикасаться к нему ни под каким видом. Он готов был не спать, не ужинать и не входить в домик. При этом Гриша не возмущался, никак не обсуждал своего поведения, не пытался ни о чем договариваться, а молчаливо страдал. На реках сибирских он заламывал руки и плакал, совершенно как еврей Апелла на реках с менее продолжительным ледоставом; но, что характерно, демонстрировал стойкость… правда, не очень понятно, на кой черт нужную в такой ситуации.

…А теперь давайте так: достаточно мне сделать далеко идущие выводы из этой истории — и какое сильное подтверждение получит пресловутый стереотип!

Но вот беда: сразу же после моего приезда из экспедиции, буквально в тот же вечер, мама позвала меня к телевизору: