Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк Страница 44

«не дали никаких новых материалов, которые вели бы к более глубокому пониманию Третьего рейха»?[631] Прав, если подходить к «спору» как к классическому научному дискурсу, для которого характерны выдвижение гипотез, поиск путей для их подтверждения или опровержения, корректировка позиций спорящих сторон. Но дело в том, что «спор историков» был преимущественно политикоидеологическим явлением. Главным качеством диспута было, как заметил Юрген Кокка, «переплетение факторов науки, морали и политики»[632].

И все же научное значение «спора историков» велико: дискуссия определила вектор развития германской историографии национал-социализма, стала неотъемлемым элементом политической культуры Федеративной Республики. Однако время не подтвердило чрезмерно оптимистических оценок результатов «спора» со стороны некоторых его участников, например, со стороны Ханса-Ульриха Велера, который считал, что дебаты привели к безоговорочной «победе критического разума»[633].

* * *

У «спора историков» был некий заключительный аккорд — выход в свет осенью 1987 г. монографии Эрнста Нольте «Европейская гражданская война». Если год назад он так или иначе признавал вину нацистского режима (хотя и именовал ее «вторичной»), то теперь эта проблематика переносилась в плоскость «континентальной гражданской войны», ответственность за которую раскладывалась (и далеко не поровну) на всех ее участников.

И если большевистская революция именовалась «вызовом», а нацистская диктатура «ответом», то Третий рейх (который-де «не может быть полностью сведен к несправедливости» и даже сохранял некоторые «либеральные черты») провозглашался «соответствовавшим духу времени, исторически оправданным и, в конечном счете, необходимым». Демонстративно дистанцируясь от результатов более чем полувекового исследования фашистских движений и диктатур (в том числе и от собственных работ начала 1960-х гг.), Нольте делал вид, будто не существовало глубокого кризиса Веймарской республики и направленного на поддержку Гитлера курса германской политической, экономической и военной элиты. Что касается войны против СССР, то Нольте считал неуместным по отношению к ней термин «агрессивная» и называл ее «оправданной», «неизбежной» и даже «освободительной», поскольку он полагал ее частью «мирового движения против большевизма»[634].

И хотя не сбылись ожидания Нольте, что его очередная книга станет «настоящим началом нового спора историков», а его оппоненты будут «посыпать голову пеплом»[635], широкое общественное обсуждение книги (а она, безусловно, заслуживала этого) как раз и не состоялось. Правда, «Die Zeit» опубликовала отмеченную литературным блеском критическую статью Винклера, в которой замысел Нольте характеризовался следующим образом: «освободить немецкую нацию от обвинений», «пересадить немецкую буржуазию с подобающего ей места — со скамьи подсудимых всемирной истории». Особого внимания заслуживало замечание Винклера о том, что «установки Нольте парадоксальным образом совпадают с упрощенными трактовками марксистского толка, которые объясняют фашизм исключительно в категориях противопоставления фашизма и социализма»[636].

Почему же не возникло дискуссии вокруг книги Нольте? Видимо, был прав Фолькер Бергхан, полагавший, что в ходе «спора историков», «в бесчисленных статьях, появившихся в ежедневной и еженедельной прессе, были опробованы практически все возможные аргументы»[637]. Может быть, сыграли свою роль и определенная самоуспокоенность историков демократического и либерального направления, их уверенность в прочности «победы критического разума»?

Предостережением от благодушия в стане сторонников «преодоления прошлого» стало одно из самых известных публицистических произведений конца 1980-х гт. — книга «Второе преступление, или Тяжкое бремя осознавать себя немцем». Ее автором был выдающийся писатель, известный миллионам тележурналист, участник антифашистского движения Ральф Джордано.

Будущему писателю исполнилось десять лет, когда к власти пришел Гитлер. Мать Ральфа была еврейкой, и семья Джордано, представлявшая лучшую часть интеллигенции Гамбурга, оказалась жертвой варварских расистских законов. Последние месяцы войны Джордано и его близкие провели в подполье. В начале 1980-х гг. бестселлером стал документальный роман писателя, посвященный истории его семьи.

Но вернемся к его публицистической книге. Развивая идеи Карла Ясперса и Рихарда фон Вайцзеккера о вине и ответственности германского народа, Джордано именовал «первым преступлением» немцев массовую поддержку гитлеровского режима. «Вторым преступлением» он назвал «вытеснение из народной памяти нацистских злодеяний», что «во многом определяет политическую культуру ФРГ». Крылатыми стали горькие слова Джордано о «мире с нацистами» как «долговременной традиции», «глубоко вросшей в социальное тело второй германской демократии» и угрожающей «утратой гуманной ориентации»[638].

Книга «Второе преступление» часто переиздается в ФРГ, она серьезно повлияла (и продолжает влиять) на общественное мнение, на массовое историческое сознание. Но не меньшее влияние имеет сама личность Ральфа Джордано. Человек с лицом и осанкой средневекового патриция, прирожденный мастер полемики, оратор, обладающий взрывным темпераментом, даром красноречия, талантом убеждать и переубеждать слушателей, — таким я увидел и узнал писателя летом 1998 г. во Фрайбурге, куда он прибыл для чтения фрагментов из своих произведений. Джордано однажды написал о себе: «Всю свою сознательную жизнь я сражался с национал-социализмом и его наследием. Сначала как человек, преследовавшийся по политическим и расовым причинам, затем (я надеюсь, что достоин этого звания) как просветитель»[639].

Предельно резкие формулировки Джордано во «Втором преступлении» вовсе не были эмоциональными передержками. Автор книги сигнализировал о вполне реальной опасности, он яснее других понимал существо возможных негативных перемен в социально-политической ситуации ФРГ. Как и следовало ожидать, реакция на выход книги Джордано была неоднозначной. Но большинство полученных автором писем (количество посланий далеко перевалило за тысячу, и в 1990 г. вышла в свет их подборка) свидетельствовало о поддержке его позиции.

Многие из откликов принадлежали молодым читателям, которые смогли, по выражению Джордано, сломать «стену молчания, воздвигнутую их отцами и дедами»: «Ваша книга — это импульс к осмыслению и переосмыслению прошлого»; «Речь идет не столько об участии моих родителей в злодеяниях Третьего рейха, сколько о том, чтобы сохранить в себе правду о нашей истории»; «Я счастлива, что в этой стране есть люди, которые думают так же, как я»[640].

Впечатляют письма представителей старшего поколения, проделавших, по их признанию, путь значительной идейной эволюции: «Книга придала мне мужество… Я должен воспитать моих детей в духе открытости и честности. Они должны знать обо всем. От этого я не отступлюсь» (автор письма назвал себя сыном убежденного нациста); «Я только могу обещать, что воспитаю моих детей так, чтобы они обладали способностью скорбеть, если это неизбежно, и могли бы сказать “нет”, когда это необходимо»; «Нужно честно извлекать исторические уроки из времени Третьего рейха, узнавать о нем все больше, внимательно и более критично следить за современными социально-культурными событиями, поднимать свой голос всюду, где искажается история»; «Фраза “я ничего не знала” не снимает с меня вину: я должна была знать о том, что происходило…