Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века Страница 45

В строительстве укреплений на Торговой стороне участвовало все население города, и работы были проведены в кратчайший срок: по словам летописца, «поставиша город всем градом, опрично волостей, в пять дней, во человек стоящь в высоту, около всей стороны»[695]. Кроме того, на подступах к городу был поставлен заслон: к Бронницам (в 30 верстах от Новгорода) выдвинулся отряд во главе с дворецким Иваном Никитичем Бутурлиным — «со многими людми и с пушками», по словам Новгородской II летописи[696].

Теперь, когда нам известна реакция московских и новгородских властей на выступление Андрея Старицкого, посмотрим, что происходило в лагере самого удельного князя.

Последняя часть «Повести о поимании князя Андрея Ивановича Старицкого» выразительно озаглавлена «О изменниках княжо Ондреевых Ивановичь». Действительно, побеги из его лагеря начались сразу же, как только князь покинул Старицу. С первого стана в Бернове селе, как мы уже знаем, бежал в Москву дворянин кн. Василий Федоров сын Голубого-Ростовского. Во время третьей остановки — «проехав Волочок Вышней на реке на Цне» — в бега пустились четверо детей боярских: двое братьев Валуевых, Василий и Андрей, а также Проня Бекетов сын Дедевшина и Вешняк Дурной Ефимов сын Харламова. Андрея Валуева страже старицкого князя удалось схватить. «Ближний дворянин» князя Андрея Каша Васильев сын Агарков, «заботам» которого поручили неудачливого беглеца, подверг того пытке (погрузив со связанными руками и ногами в озеро), требуя назвать имена тех, кто еще с ними «в думе был изменити князю». Валуев «сказаша на многих». Каша Агарков доложил об услышанном старицкому дворецкому кн. Юрию Андреевичу Оболенскому, а тот, в свою очередь, самому князю Андрею Ивановичу. Узнав от дворецкого про «своих детей боярских измену», продолжает автор Повести, князь «повеле то закрыта, понеже не всех тех переветати, бе бо их умножишась изменников тех грех ради государевых, которых князь Ондрей Ивановичь чаял собе искренними слугами…»[697].

Вероятно, решение князя Андрея прекратить следствие по делу об «измене» было продиктовано опасением, что суровые меры могут оттолкнуть от него тех, кто еще сохранял ему верность и чьи колебания выражались пока лишь в словах, а не в поступках[698].

Побеги продолжались и в дальнейшем: уже накануне заключения соглашения Андрея Ивановича с московскими воеводами, как рассказывает Повесть, «ото князя от Ондрея побежали князь Констянтин княж Федоров сын Проньского [сын старицкого боярина кн. Ф.Д. Пронского, о «посольстве» которого в Москву в апреле 1537 г. шла речь выше. — М.К.], да шут его Гаврила Воеводичь, да ключник погребной Волк Ушаков»[699]. Комментируя подобные эпизоды, упомянутые в Повести, историки пишут о «быстром распаде» лагеря князя Андрея[700], о массовой «измене» старицких детей боярских, заставившей в конечном счете удельного князя сложить оружие[701], и даже об «обреченности удельного двора» и «всей удельной системы»[702]. Однако такая интерпретация кажется мне односторонним преувеличением.

Повесть действительно свидетельствует о серьезных колебаниях в старицком лагере в момент открытого противостояния с великокняжеским правительством, и это не удивительно: сопровождавшие мятежного князя люди понимали, что многим рискуют, а шансы на успех затеянного похода на Новгород были по существу призрачные: силы сторон были заведомо не равны. Показательно, однако, что никто из бояр и воевод Андрея Ивановича не поддался искушению с выгодой для себя перейти на сторону сильнейшего; все они до конца оставались со своим князем и разделили его участь. Вероятно, поэтому вплоть до момента решающей встречи с московским войском старицкие полки, как мы увидим, сохранили управляемость и дисциплину: ни о каком «развале» лагеря князя Андрея не может быть и речи.

Осуждая княжеских «изменников», автор Повести воздает хвалу верным слугам Андрея Ивановича, и в первую очередь — его воеводе кн. Юрию Оболенскому Большому. Как мы помним, в апреле 1537 г. по требованию великокняжеского правительства кн. Ю. А. Оболенский со старицким войском был послан на Коломну. В Повести рассказывается, как он, услышав, «что князь его пошол из свое отчины», молился о том, чтобы Спас и Богородица «сподобили его доехати своего государя князя Ондрея Ивановичь». Затем, «утоясь у воевод великого князя и детей у боярских», воевода «поехаша с Коломны своего князя доежжати». Ю. А. Оболенский нагнал князя Андрея на новгородской дороге, на речке Березае, «мало не доехав Едрого яму». Обрадованный приездом воеводы старицкий князь «обещась его жаловати, и одариша его дарми многими, и учинишь ему честь велию пред всеми»[703].

И. И. Смирнов интерпретирует этот эпизод Повести таким образом, будто воевода бежал из Коломны к своему князю один, без спутников[704]. Однако более внимательное прочтение текста источника приводит к другому выводу. Автор Повести упоминает о том, что по дороге кн. Ю. А. Оболенскому пришлось переправляться через Волгу; описание переправы содержит весьма характерные детали, которые заслуживают того, чтобы их здесь привести: оказывается, воевода «Волгу лез под Дегуниным и, перевезшись, повелеша суды перевозные просечь»[705] (выделено мной. — М. К.). Кому же кн. Ю. А. Оболенский мог приказать «просечь» суда после переправы? Вероятно, своим спутникам. Еще показательнее то обстоятельство, что судов понадобилось несколько: очевидно, таким образом, что старицкого воеводу сопровождал маленький отряд.

Но не только воеводы демонстрировали верность своему князю: достаточно вспомнить о старицких детях боярских Судке Сатине и Якове Веригине, предупредивших в свое время князя Андрея об аресте его боярина кн. Ф. Д. Пронского и о посылке на Волок великокняжеской рати[706]. Словом, картина вырисовывается не столь однозначная, как это представлялось ряду историков. Побеги из лагеря старицкого князя, безусловно, имели место, но восьми имен «изменников», которых упоминает автор Повести (включая одного дворянина — кн. В. Ф. Голубого-Ростовского, четырех детей боярских, сына кн. Ф. Д. Пронского, шута и погребного ключника), явно недостаточно для вывода о «массовой измене» старицких детей боярских.

Более того, описанные выше случаи побегов старицких детей боярских в Москву «уравновешиваются» сведениями о переходе на сторону князя Андрея Ивановича во время его новгородского похода ряда местных помещиков. После подавления старицкого мятежа, как сообщает Воскресенская летопись, было казнено 30 человек — детей боярских великого князя, новгородских помещиков, которые «приехали в ту пору к князю Андрею да и к Новугороду были пошли с князем»[707]. Из них по имени летописец называет двоих: Андрея Иванова сына Пупкова и Гаврилу Владимирова сына Колычевых[708], однако, как установил еще С. Б. Веселовский, имена Колычевых в этом сообщении перепутаны. По родословной книге выясняется, что имелись в виду Гаврила Иванов сын Пупков-Кол ычев и Андрей Владимиров сын Колычев[709]. Из того же источника явствует, что вместе с Гаврилой Пупковым был казнен его брат Василий — «во княжь Андрееве Ивановиче вине, по отъезде, как князь Андрей Ивановичь пошел было к великому Новугороду»[710]. По весьма вероятному предположению С. Б. Веселовского, жертв среди Колычевых, возможно, было еще больше, так как в этом поколении родословные книги называют среди них слишком много бездетных (23 — на 41 человека)[711].

На сторону старицкого князя перешел также кн. Иван Семенович Троекуров (из рода Ярославских князей), имевший поместье в Новгородской земле[712]. О нем в родословной книге сказано: «…князь Иван… казнен в княжь Андрееве Ивановича отъезде, как князь Андрей Ивановичь отступил было от великаго князя, а пошел к великому Новугороду»[713]. Много лет спустя об «измене» кн. И. С. Троекурова напоминал в послании его дальнему родственнику, кн. А. М. Курбскому, Иван Грозный: «Тако же потом дядю нашего, князя Андрея Ивановича, изменники на нас подъяша, и с теми изменники пошол был к Новугороду… и в те поры от нас отступили и приложилися к дяде нашему ко князю Андрею, а в головах твой [Андрея Курбского. — М. К.] брат, князь Иван княжь Семенов сын княжь Петрова Головы Романовича и иные многие»[714].

Переход в мае 1537 г. нескольких десятков детей боярских на сторону старицкого князя стал одним из проявлений описанной в предыдущих главах «шатости» служилого люда, непрочности служебных отношений в условиях, когда великокняжеский престол занимал ребенок. Когда князь Андрей, оказавшись в безвыходном положении, решился бросить открытый вызов правительнице и ее советникам, он без труда нашел уязвимое место в позиции правительства, и именно этот пункт стал центральным аргументом в грамотах, которые удельный князь рассылал по новгородским погостам: «князь велики мал, а держат государьство боаре, и вам у кого служити? и вы едте ко мне служити, а яз вас рад жаловати»[715]. Как нам уже известно, этот призыв старицкого князя был услышан.