Сергей Цветков - Александр Первый Страница 50

Вскоре после вступления в Тарутино Кутузов получил письмо от начальника главного штаба Великой армии Бертье, в котором говорилось о желании Наполеона направить в русский лагерь посла с важными поручениями. Письмо поставило Кутузова в крайне затруднительное положение: считая, что было бы полезно завязать переговоры с Наполеоном, так как это позволяло выиграть время, он вместе с тем чувствовал себя связанным словом, данным царю при назначении на должность главнокомандующего, — не вступать ни в какие переговоры с неприятелем. После долгих колебаний Михаил Илларионович поступил так, как находил наиболее полезным: медлил с ответным письмом, затем до вечера держал Лористона на русских форпостах, приказав одновременно шире раскинуть лагерные костры и петь веселые песни, и наконец принял французского посла у себя в кабинете, надев по такому случаю (первый раз за все время главнокомандования) мундир.

Лористон начал с наболевшего — с жестокостей партизанской войны. Кутузов возразил, что он бессилен что-либо предпринять, поскольку жестокость является лишь выражением негодования народа против завоевателей. Тогда Лористон перешел к главному.

— Неужели эта небывалая, эта неслыханная война должна продолжаться вечно? — воскликнул он. — Император искренне желает положить предел этой распре между двумя великими и великодушными народами и прекратить ее навсегда.

Михаил Илларионович ответил, что не имеет никаких полномочий на этот счет.

— При назначении меня в армию, — сказал он, — и названия мира ни разу не было упомянуто. Я навлек бы на себя проклятие потомства, если бы сочли, что я главный виновник какого-либо соглашения, — таков в настоящее время образ мыслей нашего народа.

Лористон попросил выписать ему пропуск для проезда в Петербург, где он надеялся получить аудиенцию у Александра. Кутузов отказал ему в этом, обещав, однако, известить государя о желании французского посла.

Таким образом, Михаил Илларионович блестяще выполнил свой план, дав отпор Лористону по всем пунктам и тем не менее обнадежив его относительно успеха переговоров в будущем. Но Александр, будучи извещен о разговоре с Лористоном, увидел в этом лишь нарушение его воли. Главнокомандующий получил нагоняй в собственноручном письме государя. "Из донесения вашего, — писал Александр, — с князем Волконским полученного, известился я о бывшем свидании вашем с французским генерал-адъютантом Лористоном. При самом отправлении вашем к вверенным вам армиям, из личных моих с вами объяснений известно вам было твердое и настоятельное желание мое устраняться от всяких переговоров и клонящихся к миру сношений с неприятелем. Ныне же, после сего происшествия, должен с такою же решимостью повторить вам: дабы сие принятое мною правило было во всем его пространстве строго и непоколебимо вами соблюдаемо… Все сведения, от меня к вам доходящие, и все предначертания мои, в указах на имя ваше изъясняемые, и одним словом все убеждает вас в твердой моей решимости, что в настоящее время никакие предложения неприятеля не побудят меня прекратить брань и тем ослабить священную обязанность: отомстить за оскорбленное отечество".

Александра, вытерпевшего недавно большое унижение в разговоре с Вильсоном, можно было понять: в то время как он делал уступки «армии», которая, по словам "посла бунтовщиков", готова была на государственный переворот в случае переговоров государя с противником, главнокомандующий этой самой армией самовольно завязывал сношения с Наполеоном. Кроме того, Александр со все возрастающим нетерпением ожидал, когда же скажутся те выгоды позиции в Тарутино, о которых писал ему Кутузов после оставления Москвы. Не видя и не зная настоящего положения французов, он тревожился о безопасности Петербурга и 4 октября писал Михаилу Илларионовичу: "На вашей ответственности будет, если неприятель окажется в состоянии отрядить значительную часть сил в Петербург, где осталось немного войск… Вспомните, что вы еще должны отвечать оскорбленному отечеству за потерю Москвы…" Это старание выставить в рескриптах Кутузова виновником потери древней столицы, в то время как он уже сделал все, чтобы вызвать агонию французской армии, было и нетактично, и неумно.

Наконец царь услышал долгожданную весть о победе — 15 октября полковник Мишо привез в Петербург донесение Кутузова о Тарутинском сражении. Впервые французы (из корпуса Мюрата, которому было поручено наблюдать за тарутинским лагерем) бежали перед русскими, потеряв не менее 2 тысяч человек.

Новость привела Александра в восторг, который еще более увеличился, когда Мишо заявил ему о желании армии видеть государя в своих рядах. Однако чутье подсказало ему не торопиться возглавить войска, пока силы Наполеона еще не окончательно подорваны.

— Все люди честолюбивы, — сказал Александр Мишо, — признаюсь откровенно, что и я честолюбив не менее других. Знаю, что если бы я находился при армии, то вся слава отнеслась бы ко мне и что я занял бы место в истории. Но пусть пожинают лавры те, которые более меня достойны их. Возвращайтесь в главную квартиру, поздравьте князя Михаила Илларионовича с победой и скажите ему, чтобы он выгнал неприятеля из России и что тогда я поеду ему навстречу и введу его торжественно в столицу.

Пресловутые лавры уже теперь, в преддверии окончательной гибели Великой армии, могли быть по праву разделены между Кутузовым, который дал направление всей борьбе с нашествием, и Александром, задавшим, так сказать, морально-дипломатический тон отношений к врагу. Его твердая, непримиримая позиция, призывы к всенародному сопротивлению, неусыпные заботы о всех необходимых для успеха средствах подняли народный дух и оживили деятельность военного ведомства. Но этим и ограничивается его благотворное участие в Отечественной войне. Попытки Александра руководить военными действиями и сам взгляд на ход войны и качества собственных военачальников нельзя считать правильными; многое даже указывает на ошибочное понимание и оценку событий, особенно с момента оставления Москвы. Александр в своем нетерпении как бы забывал, что, для того чтобы Великая армия погибла, нужно дождаться благоприятных условий. Поэтому, чем бы ни руководствовался Александр в данном решении не вмешиваться в распоряжения Кутузова, нельзя не признать, что его скромность (или претензия на скромность) должна быть поставлена ему в заслугу.

Невозможность дальнейшего пребывания в Москве стала очевидной для Наполеона к началу октября. Вычислив по русским календарям, что серьезные холода наступят не раньше чем через две-три недели, он решил обойти русскую армию в Тарутино и расположиться на зимние квартиры в тех самых «обильных» губерниях, которыми так дорожил Кутузов. Успех маневра зависел в первую очередь от быстроты, поэтому Наполеон распорядился оставить в Москве 10 тысяч раненых французов, чтобы не быть связанным большим обозом. Поручая их великодушию неприятеля, император вместе с тем как будто нарочно делал все, чтобы до крайности раздражить русских: приказал снять крест с колокольни Ивана Великого и поручил оставленному в Москве Мортье взорвать храмы и дворцы Кремля и "эту мечеть", как он выразился о храме Василия Блаженного. И действительно, несмотря на самоотверженные действия оставшихся в городе москвичей, с опасностью для жизни разминировавших Кремль и тушивших фитили, вследствие взрывов 12 октября кремлевские башни дали трещины, а дворец Екатерины был почти полностью разрушен; в отместку за это при возвращении русской армии солдаты и партизаны перебили около 4 тысяч раненых французов.

Движение французов к Калуге обнаружил Сеславин: сидя в дозоре на дереве недалеко от старой Калужской дороги, он увидел карету, в которой ехал сам французский император, окруженный маршалами и генералами. Не довольствуясь виденным, Сеславин захватил на опушке леса унтер-офицера Старой гвардии и, перекинув его через седло, умчался с ним в Тарутино.

Кутузов, не медля ни минуты, двинул армию к Малоярославцу, чтобы преградить путь Наполеону. Ожесточенный восемнадцатичасовой бой, в течение которого город восемь раз переходил из рук в руки, закончился занятием Малоярославца французами, но за это время все русские корпуса успели подойти к месту сражения. К вечеру 12 октября вся 100-тысячная русская армия расположилась в двух верстах к югу от города.

Кутузову предстояло решить трудный вопрос: дать ли наутро генеральное сражение или придерживаться прежней тактики выжидания? Тарутинское сражение произвело чрезвычайно бодрящее впечатление на царя, который, успокоившись за судьбу Петербурга, с легкостью женского своенравия перешел от резких упреков главнокомандующему к самым лестным рескриптам в его адрес. Но теперь Александр с еще большей настойчивостью требовал решительных действий, с той лишь разницей, что вместо прежних властных напоминаний он ограничивался высказыванием своей уверенности в предстоящих победах.