Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 Страница 51

25 сентября 1930 г.

1. – О Финляндии (ПБ от 20.IX.30 г., пр. № 10, п. 3/7) (т.т. Карахан, Литвинов, Куйбышев, Ворошилов).

а) обязать т. Литвинова ускорить составление ноты финляндскому правительству с таким расчетом, чтобы 27.IX. вечером она была представлена на голосование опросом членов ПБ, a 28.IX. – опубликована в печати;

б) для редактирования текста ноты создать комиссию в составе: т.т. Рыков (пред.), Ворошилов, Каганович и Литвинов.

Выписки посланы: т.т. Литвинову, Рыкову, Ворошилову, Кагановичу.

Протокол № 10 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.9.1930. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 35.

При обсуждении 20 сентября вопроса об ответной ноте Финляндии на Политбюро из всего руководства НКИД в Москве находился только исполняющий обязанности наркома Карахан. Литвинов вернулся в Москву 23-го, Крестинский находился в отпуске, Стомоняков болел. В начале сентября неожиданно скончался начальник 1 Западного отдела НКИД С. Боркусевич, исполнявший обязанности начальника отдела Карский был болен. Карахан, насколько можно судить по его письмам в Хельсинки, не разбирался в проблематике взаимоотношений с Финляндией (что отмечалось и финским посланником П. Артти в одном из его рапортов)[628]. Финский посланник считал, что в то время в НКИД дела, касающиеся его страны, были запущены[629]. Возможно, именно этим объясняется то, что принятое 20 сентября решение, обязывавшее НКИД представить 25-го проект ноты, не было выполнено. Вместе с тем, о невыполнении решения Политбюро следует говорить с некоторой оговоркой. Скорее всего, какой-то проект был все же подготовлен в аппарате НКИД. В противном случае трудно объяснить ту быстроту, с которой созданная Политбюро 25 сентября комиссия под председательством А.И. Рыкова в тот же день отредактировала текст, который сразу был утвержден Политбюро[630].

Вполне понятно принятое 20 сентября на Политбюро решение не сообщать о полученной финской ноте в печати. Содержание и тон финской ноты были таковы, что требовали развернутого официального комментария (что и было сделано в печати позднее – 30 сентября). Оставить ноту Солитандера без ответа было невозможно. Для подготовки общественного мнения Ленинградскому обкому было предложено организовать собрания финских рабочих, на которых был бы выражен протест против политики правительства Финляндии. Насколько можно судить по ленинградской прессе[631] такие собрания действительно прошли, однако широкого общественного резонанса не получили. Скорее всего, именно такой результат был более приемлем для советских властей. На всем протяжении этого конфликта с Финляндией (формально закончившегося 26 января 1931 г. обоюдными заявлениями сторон, что они считают его исчерпанным[632]) было очевидным желание Москвы избежать дальнейшего осложнения ситуации.

Этим объясняется и отклонение такой меры, как закрытие советского консульства в Выборге. Насколько можно судить по беседе Б.С. Стомонякова с посланником Понтусом Артти, Политбюро, хотя и не приняло 25 сентября специального решения по этому вопросу, однако сочло все же возможным использование угрозы о закрытии консульств в Выборге и Ленинграде «в случае продолжения нынешней финляндской политики в отношении СССР»[633]. (Имелось в виду дело Сурена Эрзинкяна, торгпреда СССР в Гельсингфорсе. Обвиненный в выдаче фальшивых векселей, он решил не рисковать и пополнил ряды перебежчиков, сделав в финской прессе ряд скандальных разоблачений о работе советских торгпредства и полпредства. К этому делу большой интерес был проявлен со стороны лидеров лапуаского движения, оказавших сильный нажим на суд). Однако когда глава МИД Финляндии Я. Прокопе 10 октября принял советского посланника Майского и выслушал информацию последнего о консульстве в Выборге, то у него осталось впечатление, что до поры до времени эта угроза более похожа на блеф, чем на правду[634].

Ответная советская нота была опубликована в «Известиях» не 28-го, как было предусмотрено в данном решении Политбюро, а 30 сентября; публикация была предварена пространной редакционной статьей «Совершенно неудовлетворительный ответ». В статье и в ноте Литвинова обращалось внимание на то, что в финской ноте главное внимание уделяется не поставленному Москвой вопросу – необходимость предотвращения со стороны финских властей «перебросок» через границу, – а теме переходов границы с советской стороны, в том числе беглецами с Соловецких островов и «командируемыми» в Финляндию для коммунистической работы. «Да, у нас существуют на Соловецких островах помещения для уголовных элементов, которым больше нравятся прогулы с финским ножом по широкому миру, нежели тяжелая трудовая жизнь, которая должна их исправить», – с вызовом отвечали «Известия».

Растянувшийся почти на полторы недели процесс подготовки текста ответа на финскую ноту говорит об уязвимости позиции советской стороны. В конечном счете, сам ответ был написан так, что его можно было использовать исключительно в целях внутриполитической пропаганды, поэтому его публикация одновременно с нотой А. Солитандера в этом отношении была довольно успешным ходом. Фактически каждая сторона признала обвинения оппонента. Но в глазах советского коммуниста или сторонника массового антикоммунистического движения в Финляндии ничего предосудительного в тех действиях, в которых обвинялись их правительства, не было. Тональность ноты Солитандера была предопределена не только его симпатиями к лапуаскому движению и отсутствием дипломатического опыта (и дебют его в качестве исполняющего обязанности главы МИДа в связи с отъездом в Женеву на пять недель Прокопе не был удачным), но и его тесными связями с кругами лесопромышленников.

Публикация ответной ноты накануне проведения парламентских выборов в Финляндии едва ли могла оказать какое-либо влияние на их исход. Ситуация в самой Финляндии оценивалась полпредом Майским как крайне неблагоприятная для советско-финляндских отношений: с одной стороны, «правительство Свинхувуда продолжает как будто бы укрепляться», утверждал он, а с другой, «стена враждебности и русофобии все больше возрастает». В отместку за публикацию антисоветских карикатур в финской прессе Майский рекомендовал «мигнуть» карикатуристам из «Правды» и «Известий», чтобы появились карикатуры на Реландера и Свинхувуда, которые следовало бы выставить в людных местах Москвы[635].

Уже через две недели после выборов в эдускунту, полпред Майский в беседе с министром иностранных дел Прокопе высказал пожелание, чтобы на открытии сессии парламента президент Реландер произнес несколько слов об отношениях с СССР. Когда Прокопе согласился с тем, что эта идея может оказаться не чуждой президенту, Майский заявил о желательности, чтобы «министр торговли при случае публично заявил, что мы стремимся к деловым хозяйственным отношениям с Россией и что «торговля есть торговля»[636]. Обращение Майского было вызвано развернувшейся тогда в Финляндии кампанией по бойкоту советских товаров. Его беседа с Прокопе состоялась в знаменательный день – десятилетнюю годовщину Тартуского мирного договора. К этой дате радикальные круги в Финляндии приурочили похищение первого президента Республики – К. Столберга, выступившего в 1920 г. за заключение этого договора (сложись обстоятельства несколько иначе, экс-президент мог пополнить список «переброшенных», о которых шла речь в советской ноте). Однако складывающееся от писем Прокопе впечатление, что советская сторона пошла на попятную, обманчиво. По существу, трудно не согласиться с выводом Майского: «наши ноты произвели в Финляндии сильное впечатление и имели очень хороший эффект. Они отрезвили финнов и напомнили им о пределах их возможностей. Наш нажим опустил финнов с неба на землю и заставил их несколько одуматься»[637]. Конфликтная ситуация, вызванная «перебросками», была разрешена лишь подписанием советско-финляндского коммюнике 28 января 1931 г.

15 ноября 1930 г.

6. – О пребывании т. Литвинова в Женеве (т. Крестинский).

[…]

в) Считать нецелесообразным проезд т. Литвинова на обратном пути через Литву.

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 15 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.11.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 68.

В очередной раз[638] предложение о кратком визите Литвинова в Каунас возникло в ходе советско-литовских консультаций об урегулировании положения немецкого населения в Мемеле. При рассмотрении этого вопроса в Совете Лиги Наций в сентябре 1930 г. германская дипломатия добилась принятия постановления о создании Директории для управления Мемелем с участием представителей мемельских немцев. В начале октября германское правительство поставило Москву в известность о том, что «определенное давление», оказываемое литовскими властями при проведении выборов в Мемельский сейм, может вызвать непризнание Германией этих выборов и ее новое обращение в Лигу Наций[639]. С другой стороны, уступки, сделанные Зауниусом в Женеве вызвали сильное возмущение в литовском общественном мнении и затруднения в формировании Директории, вследствие чего литовско-немецкие отношения продолжали оставаться напряженными. Следуя традиционной линии на культивирование сотрудничества в треугольнике Москва-Каунас-Берлин, советская дипломатия призывала немецких партнеров учитывать настроения литовского общества и предпринять со своей стороны шаги по разрядке напряженности (отзыв генконсула из Мемеля и др.), одновременно убеждая литовское правительство проявить умеренность и добрую волю в разрешении этого конфликта[640].